Чтение 20–й страницы книги ~Футурологический конгресс~

возможность? Вселенная как всесожжение мусора?

-- Дело не в том. Тихий, допускаю я или нет. Просто,
благодаря лингвистической футурологии, мы создали новый вариант
космогонии для будущих поколений! Неизвестно, примет ли его
кто-нибудь всерьез; несомненно одно: такую гипотезу можно
словесно выразить! Обратите внимание: если бы в двадцатом веке
существовала языковая экстраполяция, можно было бы предсказать
бумбы -- вы их, я думаю, помните! -- образовав это слово от бомб.
Возможности языка, господин Тихий, колоссальны, хотя и
небезграничны. Например, "утопиться": представив, что это слово
восходит к "утопии", вы поймете, почему так много
футурологов-пессимистов!

Наконец речь зашла о том, что гораздо больше меня занимало.
Я рассказал ему о своих опасениях и своем отвращении к новой
цивилизации. Он возмутился, но слушал внимательно и -- добрая
душа! -- посочувствовал мне. Он даже потянулся к жилетному
карманчику за сострадалолом, но остановился, вспомнив о моей
неприязни к психимикатам. Однако, когда я договорил, лицо его
приняло строгое выражение.

-- Плохи ваши дела. Тихий. Ваши жалобы не затрагивают сути
вещей. Она вам попросту неизвестна. Вы даже не догадываетесь о
самом главном. По сравнению с этим "Прокрустикс" и вся остальная
псивилизация -- мелочь!

Я не верил своим ушам.

-- Но... но... -- заикался я. -- Что вы такое говорите,
профессор? Что может быть еще хуже?

Он наклонился ко мне через столик:

-- Тихий, я открою вам профессиональную тайну. О том, на что
вы сейчас жаловались, знает каждый ребенок. Развитие и не могло
пойти по другому пути с тех пор, как на смену наркотикам и
прагаллюциногенам пришли так называемые психолокализаторы с
высокой избирательностью воздействия. Но настоящий переворот
совершился лишь четверть века назад, когда удалось синтезировать
масконы, или пуантогены, -- то есть точечные галлюциногены.
Наркотики не изолируют от мира, а только изменяют его восприятие.
Галлюциногены заслоняют собою весь мир, в этом вы убедились сами.
Масконы же мир подделывают!

-- Масконы... масконы... -- повторил я за ним. -- Знакомое
слово. А-а, концентрации массы под лунной корой, глубинные
скопления минералов? Но что у них общего?..

-- Ничего. Теперь это слово значит -- то есть фармачит --
нечто совершенно иное. Оно образовано от "маски". Введя в мозг
масконы определенного рода, можно заслонить любой реальный объект
иллюзорным -- так искусно, что замаскированное лицо не узнает,
какие из окружающих предметов реальны, а какие -- всего лишь
фантом. Если бы вы хоть на миг увидели мир, в котором живете на
самом деле -- а не этот, припудренный и нарумяненный масконами,
-- вы бы слетели со стула!

-- Погодите. Какой еще мир? И где он? Где его можно увидеть?

-- Где угодно -- хоть здесь! -- выдохнул он мне в самое ухо,
озираясь по сторонам. Он придвинулся ближе и, протягивая мне под
столом стеклянный флакончик с притертой пробкой, доверительно
прошептал: -- Это очухан, из группы отрезвинов, сильнейшее
противопсихимическое средство, нитропакостная производная
омерзина. Даже иметь его при себе, не говоря уж о прочем, --
тягчайшее преступление! Откройте флакон под столом и вдохните
носом, один только раз, не больше, как аммиак. Ну, как
нюхательные соли. Но потом... Ради всего святого! Помните: нельзя
терять голову!

Трясущимися руками я отвернул пробку и едва вдохнул резкий
миндальный запах, как профессор отнял у меня флакон. Крупные
слезы выступили на глазах: я смахнул их кончиками пальцев и
остолбенел. Великолепный, покрытый паласами зал, со множеством
пальм, со столами, заставленными хрусталем, с майоликовыми
стенами и скрытым от глаз оркестром, под музыку которого мы
смаковали жаркое, -- исчез. Мы сидели в бетонированном бункере,
за грубым деревянным столом, под ногами лежала потрепанная
соломенная циновка. Музыка звучала по-прежнему -- из
репродуктора, который висел на ржавой проволоке. Вместо
сверкающих хрусталем люстр -- голые, запыленные лампочки. Но
самое ужасное превращение произошло на столе. Белоснежная
скатерть исчезла; серебряное блюдо с запеченной в гренках
куропаткой обернулось дешевой тарелкой с серо-коричневым месивом,
прилипавшим к алюминиевой вилке, -- потому что старинное серебро
столовых приборов тоже погасло. В оцепенении смотрел я на эту
гадость, которую только что с удовольствием разделывал,
наслаждаясь хрустом подрумяненной корочки, который, как в
контрапункте, прерывался более низким похрустыванием разрезаемой
гренки -- сверху отлично подсушенной, снизу пропитанной соусом.
Ветви пальмы, стоявшей неподалеку, оказались тесемками от
кальсон: какой-то субъект сидел в компании трех приятелей прямо
над нами -- не на антресоли, а скорее на полке, настолько она
была узка. Давка здесь царила невероятная! Я боялся, что глаза у
меня вылезут из орбит, но ужасающее видение дрогнуло и стало
опять расплываться, словно по волшебству. Тесемки над моей
головой зазеленели и снова покрылись листьями, помойное ведро,
смердящее за версту, превратилось в резную цветочную кадку,
грязный стол заискрился белоснежной скатертью. Засверкали
хрустальные рюмки, серое месиво вернуло себе утонченные оттенки
жаркого; где положено, выросли у него ножки и крылышки; старинным
серебром заблестел алюминий, фраки официантов снова замелькали
вокруг. Я посмотрел под ноги -- солома обернулась персидским
ковром, и я, опять окруженный роскошью, уставился на румяную
грудку куропатки, тяжело дыша, не в силах забыть того, что за нею
скрывалось...

-- Вот теперь вы начинаете разбираться в действительности,
-- доверительно шептал Троттельрайнер; при этом он заглядывал мне
в глаза, как будто опасался слишком бурной реакции. -- А ведь мы,
заметьте, находимся в заведении экстракласса! Хорошо еще, что я
заранее это предусмотрел; в другом ресторане у вас бы просто
помрачился рассудок!

-- Как? Значит... есть... еще отвратительнее?

-- Да.

-- Не может быть.

-- Уверяю вас. Здесь хоть настоящие стулья, столы, тарелки и
вилки, а там мы лежали бы на многоярусных нарах и ели руками из
чанов, подвозимых конвейером. То, что скрывается под маскою
куропатки, там еще несъедобнее.

-- Что же это?!

-- Да нет, Тихий, не отрава какая-нибудь. Это концентрат из
травы и кормовой свеклы, вымоченный в хлорированной воде и
смешанный с рыбной мукой; обычно туда добавляют витамины и
костный клей и все это сдабривают смазочным маслом, чтоб не
застряло в горле. Вы не почувствовали запаха?

-- Почувствовал! Очень даже почувствовал!!!

-- Вот видите.

-- Ради Бога, профессор... что это? Ответьте, заклинаю вас!
Обман? План истребления всего человечества? Дьявольский заговор?

-- Да что вы, Тихий. Дьявол тут ни при чем. Это попросту
мир, в котором живут двадцать с лишним миллиардов людей. Вы
читали сегодня "Геральд"? Пакистанское правительство утверждает,
что от голода в этом году погибло лишь 970 тысяч человек, а
оппозиция -- что шесть миллионов. Откуда возьмутся в таком мире
шабли, куропатки, закуски в соусе беарнэ? Последние куропатки
вымерли четверть века назад. Наш мир -- давно уже труп, прекрасно
сохранившийся, поскольку его все искуснее мумифицируют. В
маскировке мы добились немалых успехов.

-- Погодите! Дайте собраться с мыслями... Так это значит,
что...

-- Что никто не желает вам зла, напротив -- как раз из
жалости, из соображений высшей гуманности выдуман химический
блеф, камуфляж, расцвечивание беспросветной реальности...

-- Выходит, это жульничество повсюду?

-- Увы.

-- Но я не обедаю в городе, я готовлю все сам, так как же,
когда же?..

-- Как распространяют масконы? И вы еще спрашиваете? Они
постоянно распыляются в воздухе. Помните костариканские аэрозоли?
То были первые робкие попытки, все равно что монгольфьер по
сравнению с ракетой.

-- И все знают об этом? И живут как ни в чем не бывало?

-- Ничего подобного. Об этом не знает никто.

-- И ни слухов, ни разговоров?

-- Слухи есть всегда и везде. Не забывайте, однако, об
амнестане. Есть то, что известно каждому, и то, что никому не
известно. Фармакократия имеет явную и скрытую часть; скрытая
гораздо важнее.

-- Не может быть.

-- О! Почему же?

-- Да ведь кто-то должен постелить эти циновки, изготовить