сохранился совсем неплохо, и Инек продолжал работать - пилить, строгать,
вколачивать гвозди. В воздухе стоял запах опилок. Огромный ворох сена
наверху глушил жалобное завывание ветра снаружи, отчего в сарае было тихо
и покойно.
лошадей он нашел приставленную к стене старую тачку, погрузил на нее гроб
и, то и дело останавливаясь передохнуть, отвез его к маленькому кладбищу
за яблоневым садом.
кладбище и выкопал рядом с могилой отца еще одну, правда не такую глубокую
- не положенные по обычаю шесть футов, - потому что понимал: если выкопать
глубоко, он ни за что не сможет в одиночку опустить туда гроб. Копая при
слабом свете фонаря, установленного на куче земли, Инек вырыл яму чуть
меньше четырех футов глубиной. Из леса прилетел филин и, устроившись на
ветке в саду, забормотал что-то, время от времени ухая в кромешной
темноте.
проглянули звезды.
Керосин в фонаре почти кончился, и он начал мигать, а стекло почернело от
копоти, потому что фонарь долго стоял неровно. Вернувшись на станцию, Инек
первым делом нашел простыню, чтобы завернуть покойного. Затем положил в
карман Библию, поднял запеленутого в саван веганца на руки и с первым
проблеском зари отправился к яблоневому саду. Опустил покойного в гроб,
приколотил крышку и выбрался из могилы.
Инек читал громко, и ему почти не приходилось напрягать зрение,
вглядываясь в текст в предрассветном полумраке, потому что эту главу он
перечитывал не один раз: "В доме Отца Моего обителей много; а если бы не
так, Я сказал бы вам..."
действительно должно быть много, чтобы разместить все души жителей нашей
галактики и других галактик, протянувшихся в космосе, очевидно, до
бесконечности. Хотя, если бы в мире царило взаимопонимание, хватило бы и
одной обители.
памяти, хотя полной уверенности в том, что молитва сохранилась в памяти
точно, у него не было. Но во всяком случае, подумалось ему, он помнит
достаточно, чтобы передать смысл. После чего осталось только засыпать
могилу землей.
востоке начало окрашиваться в жемчужно-розовый цвет.
двинулся к станции.
Затем повернулся и остановился в нерешительности. Нужно еще было
просмотреть газеты, дополнить дневник и разобраться с двумя статьями в
последних номерах "Журнала геофизических исследований".
огорчало, беспокоило, требовало осмысления.
одиночестве. И мир по-прежнему катился к войне.
большом мире. Он может отказаться от него, отречься от человечества в
любую минуту. Если он никогда не выйдет наружу, никогда не откроет дверь,
какая ему разница, что делается в мире и что с этим миром случится? У него
есть свой мир. Мир такой огромный, что его даже не сможет вообразить себе
кто-нибудь за пределами станции. Земля ему просто не нужна.
рассуждений. Потому что на самом деле Земля - как это ни странно и ни
смешно - все-таки нужна ему.
сторону и закрылась сама, едва он оказался в пристройке. Обогнув дом, Инек
сел на ступени крыльца.
лето, больше века назад, когда звезды разглядели его через космическую
бездну и остановили на нем свой выбор.
спадала, и из низины между холмами, что спускалась к долине реки, тянуло
прохладным ветерком. Над полем у самого края леса с карканьем кружились
вороны.
открывать. Оставить за дверью и теплое солнце, и нежный ветер, и запахи,
приходящие с переменой времен года. Человеку такое не под силу. Он не
может ограничить свой мир только станцией и отречься от родной планеты.
Солнце, земля и ветер нужны ему, чтобы оставаться человеком.
просто сидеть, глядя на деревья, на реку, на холмы Айовы, поднимающиеся в
голубой дали за Миссисипи, на ворон, что кружат в небе, и голубей,
рассевшихся на коньке сарая.
час. Зачем беречь эти часы - теперь они ему ни к чему. Хотя, как знать,
может, и наступит еще день, когда он снова начнет ревниво сберегать свое
время, копить часы, минуты и даже секунды, жадно используя любую
возможность...
похоже, издалека и совсем выбился из сил.
дома, чуть не столкнулся с бегущей девушкой, протянувшей к нему руки. Она
споткнулась, но Инек успел подхватить ее и крепко прижал к себе.
взглянув на ладонь, Инек увидел, что она в крови. Платье на спине у Люси
промокло и потемнело.
лицо. По щекам девушки текли слезы, в глазах застыл ужас - ужас и мольба.
платье, и оно само сползло до пояса. На плечах темнели длинные глубокие
следы от кнута, из которых все еще сочилась кровь. Люси снова натянула
платье, потом повернулась к Инеку, сложила ладони, словно молила его о
чем-то, потом указала в сторону поля, что сбегало по холму к самому лесу.
Видимо, Люси тоже заметила движение и, задрожав, шагнула ближе к Инеку,
ища у него защиты.
произнес кодовую фразу, дверь открылась, и он шагнул внутрь, в помещение
станции. Дверь за его спиной скользнула на место.
понимал, что совершил ошибку. Наверно, если бы у него было время подумать,
он бы так не поступил. Но он действовал импульсивно, думать было некогда.
Девушка попросила защиты - и вот... Здесь она в безопасности, здесь ей
ничто не угрожает. Но она - человек, а ни одному человеческому существу,
кроме него самого, не положено было переступать порог станции.
станции: назад хода нет.
него глаза, и несмело улыбалась, как будто сомневалась, можно ли улыбаться
в таком странном месте. Потом подняла руку, утерла слезы со щек и обежала
комнату быстрым взглядом, после чего застыла, открыв рот от удивления.
пальцем, надеясь, что она поймет и будет сидеть на месте. Потом обвел
рукой помещение станции и строго покачал головой.
все поняла.
понять, что все будет в порядке, если только она останется на месте и не
будет ничего трогать.
Вопросительно взглянув на него, она трепетным жестом указала на кофейный
столик, заваленный инопланетными сувенирами. Инек кивнул, и она занялась
какой-то безделушкой, восхищенно разглядывая ее и поворачивая в руке.
кто гнался за Люси.
Хэнк Фишер, отец Люси. В прошлые годы он несколько раз встречал его во
время своих прогулок, хотя встречи эти были очень короткими. Хэнк всегда
смущался и пытался объяснить - чего от него никто не требовал, - что он,
мол, разыскивает отбившуюся корову. Но по его вороватому взгляду и