Чтение 20–й страницы книги ~Книга Мерлина~

отнюдь не считают свою долю несчастной.

Мерлин мгновенно отразил аргумент противника.

-- Ничего похожего я и не утверждал. Не придирайся к
словам. Реально всякому виду предоставляется лишь две
возможности: либо следовать собственному эволюционному пути,
либо исчезнуть. Муравьи сделали выбор между муравьиным
существованием и вымиранием, так же как гуси -- между гибелью и
жизнью, свойственной гусям. Дело же не в том, что муравьи
заблуждаются, а гуси нет. Муравьизм хорош для муравьев, гусизм
-- для гусей. Точно так же и человеку предстоит выбирать между
человечностью и вымиранием. А человечность в значительной мере
определяется разумностью решения той самой проблемы силы, на
которую мы пытались взглянуть глазами иных существ. Вот что
Королю следует попытаться довести до сознания людей.

Архимед кашлянул и спросил:

-- Извини, пожалуйста, хозяин, но если с прозорливостью у
тебя сегодня все в порядке, не мог бы ты сказать, удастся это
Королю или нет?

Мерлин поскреб в затылке и протер очки.

-- В конечном итоге -- удастся, -- сказал он после долгой
паузы. -- В этом я уверен. Иначе вся раса сгинет подобно
американским вяхирям, каковые, должен добавить, численностью
весьма и весьма превосходили человека, и однако же вымерли в
конце девятнадцатого столетия за какую-то дюжину лет. Но
произойдет ли это в его время или позднее, -- для меня дело
темное. Главная трудность, когда живешь назад, а думаешь
вперед, состоит в том, что начинаешь путаться в настоящем. Это
еще одна причина, по которой многие из нас предпочитают
ударяться в абстракции.

Престарелый джентльмен сложил ладони на животе, вытянул к
огню ноги и, обуреваемый мыслями о нелегкости своего положения
во времени, принялся цитировать одного из своих любимейших
авторов:

-- "Я смотрел, -- цитировал он, -- как разыгрывается у меня
на глазах история смертных, принадлежавших к самым различным
народам... королевы и короли, императоры и республиканцы,
патриции и плебеи проносились передо мной в обратном порядке...
Время хлынуло вспять, разворачивая потрясающие картины. Великие
люди гибли, не успев завоевать себе славы. Королей свергали
некоронованными. Нерон и Борджиа, Кромвель, Асквит и иезуиты
вкушали вечное бесчестье и лишь затем принимались его
зарабатывать. Моя родная страна растаяла в Британии варваров,
Византия -- в Риме, Венеция -- в Аквилее венетов, Эллада -- в
неисчислимых блуждающих племенах. Падали и лишь затем
наносились удары."

Тишину, наступившую вслед за воссозданием этой впечатляющей
картины, нарушил козел, вернувшийся к прежней теме.

-- Что ты там ни говори, -- сказал козел, -- а вид у него
несчастный.

В первый раз после возвращения Короля звери пригляделись к
нему и в комнате повисло молчание.

Король, так и сидевший с пером в руках, смотрел на зверей.
Перо он держал, сам того не сознавая, -- то был последний
оставшийся у него кусочек прекрасного. Он защищался им от
зверей, словно оружием, способным удержать их на расстоянии.

-- Никуда возвращаться я не намерен, -- сказал он. -- Вам
придется подыскать другого вола, чтобы тянуть вашу лямку. Зачем
вы меня вернули? Почему я должен умирать за людей, о которых вы
сами говорите с таким презрением? Ведь среди них меня ожидает
смерть. Люди глупы и свирепы, -- это слишком верно. Каких
только горестей не натерпелся я от них, кроме разве что смерти.
Неужели вы полагаете, что они прислушаются к слову мудрости,
что тупица поймет его и отбросит оружие? Нет, он убьет меня за
это слово, -- убьет, как муравьи убили бы альбиноса.

-- И Мерлин, -- воскликнул он, -- я боюсь смерти, потому
что пожить мне так и не удалось! У меня не было собственной
жизни, не было времени, чтобы проникнуться красотой. Я
только-только начал ее замечать. Ты показал мне красоту и тут
же отнял ее у меня. Ты переставляешь меня, будто шахматную
фигуру. Имеешь ли ты право хватать мою душу и лепить из нее то,
что тебе требуется, лишая мой разум собственного разумения?

-- Да, звери, я вас подвел, я знаю. Я не оправдал вашего
доверия. Но я не могу снова влезать в ярмо, слишком долго вы
заставляли меня тянкть его. Ради чего я должен был оставить
Ле-лек? Я никогда не был умен, я был только терпелив, но и
терпению приходит конец. Никто не в состоянии протерпеть всю
свою жизнь.

Они не смели ему отвечать, просто не находили слов.

Ощущение вины и растраченной впустую любви наполняло Артура
страданием, от которого ему приходилось защищаться гневом.

-- Да, вы умны. Вам известны длинные слова, вы умеете
жонглировать ими. Если фраза кажется вам удачной, вы
усмехаетесь и произносите ее. Но хихикаете-то вы над
человеческими душами, и это мою душу, единственную, какая у
меня есть, вы снабдили биркой и внесли в каталог. И у Ле-лек
тоже была душа. Кто обратил вас в богов, распоряжающихся чужими
судьбами, кто поставил вас выше наших сердец, так что вы
пытаетесь руководить их движениями? Хватит, я больше не стану
делать для вас грязной работы и ваши грязные планы мне больше
не интересны, я уйду с гусиным народом в какое-нибудь тихое
место, где мне дадут спокойно умереть.

Голос его задрожал, став голосом старого, жалкого горемыки,
он рывком откинулся в кресле и закрыл руками лицо.

В этот миг обнаружилось, что посреди комнаты стоит ежик.
Крепко стиснув лиловатые пальчики в кулаки, задрав в ожидании
вызова яростный носик, тяжело дыша, он встал -- маленький,
гневный, вульгарный, заеденный блохами, с торчащими между
иголок сухими листьями, -- один против всего комитета, и
комитет испугался.

-- А ну все отвалили, ясно? -- решительно заявил он. -- И
больше к нему не суйтесь. С этим парнем надо по-честному.

И ежик отважно шагнул, занимая позицию между комитетом и
своим героем, готовый сбить с ног первого, кто посмеет сунуться
вперед.

-- Ага, -- сакркастически произнес он. -- Трухлявая
компания балабонов, вот вы кто такие по-нашему. Тоже мне,
Пилаты собрались, -- человека они судят. Бу-бу-бу, бу-бу-бу.
Вот пускай только пальцем кто его тронет, я тому враз сверну
грязную шею.

Мерлин жалостно запротестовал:

-- Но никто и не хотел, чтобы он делал что-нибудь против
воли...

Ежик подошел к чародею, придвинул свой подергивающийся
носишко вплотную к его очкам, так что тот отшатнулся, и фыркнул
волшебнику прямо в лицо.

-- Ну да, -- сказал он. -- А никто никогда ничего и не
хочет. Только почему-то помнит все время, что чья сила, того и
воля.

После чего он возвратился к сокрушенному Королю,
остановившись с тактом и благородством на некотором расстоянии
от него, ибо помнил о блохах.

-- Ну их, хозяин, -- сказал он, -- засиделся ты тут. Пошли,
прогуляешься с маленьким ежиком, подышишь Божьим воздухом да
приложишь головушку к лону земному.

-- И забудь об этих пустомелях, -- прибавил он. -- Пусть
себе препираются до истерики, чума их возьми. А ты иди, подыши
воздухом с простым человеком, небом полюбуйся.

Артур протянул ежику руку и тот несмело подал ему свою,
отерев ее предварительно об иголки на спине.

-- Он ежик-то, может, и блохастый, -- скорбно пояснил он
при этом, -- да честный.

Они вместе направились к двери; на пороге еж, обернулся и
окинул взглядом покидаемое поле сражения.

-- Оривор, -- добродушно обронил он, с невыразимым
презрением оглядев комитет. -- Смотрите, не разрушьте до нашего
возвращения Божий мир. Другого-то вам не сделают.

И он язвительно поклонился потрясенному Мерлину:

-- Наше вам, Бог Отец.

И несчастному Архимеду, который сидел, отвернувшись,
вытянувшись и закрыв глаза:

-- Бог Сын.

И с мольбой взиравшему на него барсуку:

-- И Бог Пух Святой.