Чтение 20–й страницы книги ~Ричард Длинные Руки

Все это время он стоял неподвижно и следил за мной немигающими глазами. Возможно, это просто детская игрушка, а то и вовсе нечто, созданное ребенком, что вообще ничего не умеет, возможно, это очень специализированный дивайс, который может сделать или даже создать чурц-пенкч, но не может уже чурц-пенкц. Я свой комп тоже настроил на команды: "Мыло", "Аська", "Апдейт" и еще с полсотни подобных, кричу их с порога, и, пока меняю обувь в прихожей, комп уже проверит почтовые ящики, получит новости, скачает или докачает нужные проги, а пока быстро поглощаю белки и калории на кухне, этот проц даже пропатчит баги в софте. Моим пнем даже мама не может пользоваться, слов таких не знает, а что уж говорить обо мне и этом "демоне"?

- Ладно, - сказал я наконец, - отпускаю... выход из программы, эскейп!

В комнате наступила тьма, не сразу глаза привыкли к слабому лунному свету. Для тех, кто смотрел со двора, в окнах моей спальни в самом деле бушевало адское пламя.

Краем глаза ухватил изображение в зеркале. Мой двойник остановился и наблюдал за мной, наклонив голову. Лицо оставалось в тени, в таком ракурсе казалось то ли в черной маске, то ли вовсе вымазано сажей, зато белки глаз поблескивают неистовой белизной, словно у опереточного Отелло.

- Что за... - пробормотал я.

Сердце застучало громче. Я зажег свечи по обе стороны перед зеркалом, отражение сразу изменилось, стало вовсе чужим, недобрым. Я точно видел, что это уже не мое лицо, хотя не смог бы сказать, почему не мое. Чтобы стряхнуть наваждение, я взял свечу, поднял над головой. При таком привычном освещении отражение в зеркале снова стало моим, привычным. Даже когда держу свечу сбоку, узнаю себя - что значит солнечный свет или лунный, но он всегда сверху, только утром и вечером какое-то время освещает сбоку, но и к этому привыкли, тем более что освещает не совсем уж сбоку, а чуточку сверху и сбоку... но освещение снизу мое сознание уже перестает принимать.

Я поставил свечу на стол, заставил всмотреться в свое отражение. Лицо не просто недоброе, в нем нечто высокомерное, жестокое. Я бы сказал даже - негуманное.

За спиной раздался тихий шорох. Я торопливо обнажил меч, развернулся. У окна колыхалась штора. И хотя ничто крупнее воробья не пролезет в зарешеченное окно на уровне пятого этажа, у меня задергалась щека. Я приложил к ней ладонь, тик прекратился, зато сердце начало бухать так, что во дворе вот-вот проснутся стражи.

Краем глаза уловил движение. Развернулся, уже выставив перед собой меч. Мой двойник в зеркале спрятал торжествующий оскал и нагло посмотрел в ответ. Я отчетливо видел, что он до этого улыбался, а я точно знаю, что мне было не до улыбок.

Рассерженный и перепуганный, я повернулся, осмотрел помещение, меч выставил перед собой, как если бы защищался от чего-то страшного, что бросится на меня из темноты. Выждав немного, повернулся к зеркалу. Я ожидал увидеть там поворачивающуюся фигуру, но двойник стоял не шевелясь, смотрел на меня с презрительной усмешкой. Лицо стало еще более злым и жестоким. Тяжелые складки у губ, подсвеченные желтым пламенем свечей, просто безобразны, подчеркивают его бесчеловечность.

- Ну, хорошо, - проговорил я угрожающе, - говори. Меня такими харями не напугать, Джекил хренов.

Двойник зловеще улыбнулся. Зубы ровные и белые, но клыки явно длиннее, чем у меня. У меня, как и у всякого человека моего возраста, уже сильно сточенные, это у бобров всю жизнь растут и самозатачиваются.

- Что, - сказал я саркастически, - немой, значит? Ладно, я на языке жестов такое могу сказать, что вот прямо там от злости кончишься... Если хочешь сказать что-то умное, напиши. Возьми бумагу и напиши. Нет бумаги - пиши на стене, как в сортире, это называется граффити... Что, и писать не можешь? Так ты просто неграмотный, да?

Он посмотрел с той же недоброй усмешкой, отступил на шаг, его лицо и вся фигура начали расплываться. Шагнул еще, там колыхнулось, будто медленно погрузился в спокойную воду озера, вставшего вертикально, как будто стена оказалась из воды. Сердце колотилось часто, кровь бросилась в лицо, я зыркал по сторонам, в ладони горячо, я поднес кулак к глазам, разжал. Маленький медный крестик, в самом начале моего пути подаренный бедным сельским священником, разогрелся, но не от моей ладони, я же не раскаленная печь, но этот жар странным образом жег и придавал мне силы.

Я перевел дыхание, выпустил крестик, он скользнул на цепочке обратно на грудь, устроившись под таким же скромным с виду медальоном, так я его называл, а на самом деле достаточно могучим талисманом.

- Да, - пробормотал я, чтобы услышать свой голос, - это был не "Нескафе"... Говорят, что старость - это когда в зеркале отворачивается собственное отражение... Не принял ли он меня за Галантлара?

В зеркале было пусто. Не совсем, конечно, смутно виднеются стены, ложе, гобелены на стене, только себя не вижу, словно стал человеком-невидимкой.

- Значит, - проговорил я дрожащим голосом, - я неотразим. И пошли вы все...

Я не знал, кого посылаю, но голос стал крепче, а сам я ощутил себя круче. Когда посылаешь, тем самым себя приподнимаешь, я, мол, сильнее. Подумаешь, фигня какая-то с зеркалом. Ничего необычного. Даже у нас масса примет с зеркалом, то завешивать надо, когда в доме покойник, то нельзя смотреть в зеркало, когда ешь, - счастье проешь. И пить перед зеркалом нельзя - пропьешь. А в туалете зеркало лучше вообще не вешать.

Глава 2

Ложиться как-то страшновато, но и стоять вот так голым с мечом и молотом глупо. Я оделся, чуть было не набросил на зеркало одеяло или хотя бы рубашку. Опомнился в последний момент: а кто у нас покойник? Не накличу ли беду на самого себя?

Плюнул, вышел в коридор. Лучше посплю где-то еще, а утром скажу, чтобы зеркало убрали. Далеко впереди что-то мелькнуло, я затаился, перебежал от тени к тени. Светильник дает слабый свет лишь в самом конце коридора, у меня глаза вылезали, как у рака, в попытках рассмотреть, кто же идет впереди, так я наполовину сократил расстояние, на полу толстый ковер, да и некоторый шум со двора скрадывает мое тяжелое дыхание или сопение.

Наконец фигура достигла светильника, я наконец рассмотрел, что это женщина, она тут же исчезла в тени, но я уже увереннее перешел на бег - женщин мы, самцы, почему-то не боимся, хотя самые красивые змеи - самые ядовитые, - из полумрака донесся слабый вскрик. Я на ходу выдернул из металлического держака факел, другой рукой ухватился за меч, потом подумал, как-то стыдно на женщину с мечом, не по-мужски, цапнул крестик на шее.

Женщина исчезала, возникала в слабом свете, я ускорил бег, догнал, с крестом в одной руке и факелом в другой подошел ближе. Женщина отступала, уперлась в стену. Я сделал еще два шага. Крест в моей ладони начал нагреваться. Женщина издала слабый стон, отвернулась, не в силах выдержать вид крестика с распятым на нем человеком, прижалась лицом к стене. Я видел только коротко остриженный затылок, просто чудо в мире женщин с великолепными волосами: золотыми, черными как смоль, каштановыми, пепельными - все в крупных локонах, длинных, блестящих... А у этой волосы не длиннее, чем у мальчишки-подростка, обнаженная до пояса, ниже темнеет бесформенная юбка до колен, спина худая, аристократическая, с изысканными линиями. Такие я видел только в фильмах о великосветских приемах, где молодые львицы щеголяют в платьях, обнажающих спину до самых ягодиц. У этой самая изысканная спина, какую только видел, а человек моего века видел не только спины всех кинозвезд и топ-моделей, но и ягодицы...

Она так и замерла, прижавшись лицом и ладонями к каменной стене. Я приподнял факел выше, крест благоразумно держал между нами. Она словно ждала, что последует удар меча между лопатками или же по голове, не двигалась, но я тоже не двигался, и тогда она медленно и осторожно повернула голову. Чуть-чуть, по-прежнему прижимаясь грудью к стене, а на меня посмотрела недоверчиво, искоса. В темных глазах проступило удивление. Лицо у нее тоже аристократические, чему я не удивился. Удивился бы больше, если бы простое крестьянское, широкое и с веснушками. Вот уж такие лица не вяжутся с обликом вампиров, это точно. Возможно, что-то у аристократов нарушилось в генном коде из-за близкородственных браков, возможно, чересчур тонкая нервная организация привела к срывам психики, хрен их разберет, этих аристократов...

- Вампирша, - сказал я строго, - нехорошо... Я - Ричард Длинные Руки, властелин этого замка и окрестных земель.

Она молчала, только смотрела на меня искоса. У нее очень красивое лицо, утонченное, изысканное, удлиненное, глаза не по-женски мудрые, в них видна, как и во всем облике, глубокая горечь и тоска. Ей пришлось полуобернуться, чтобы видеть меня, угловатые плечи и тонкие руки не закрывали ее грудь, снежно-белую, не знавшую солнца, с непривычна темным широким кружком на вершине.

Я опустил крест, пусть аристократка переведет дух. У нее от вида креста, похоже, начинаются не то дикие головные боли, не то вообще корчи.

- Что же с тобой делать? - сказал я. - Понимаешь, я не лекарь... Как твою болезнь лечить, хрен его знает. Да и никто, наверное, не знает. Знали бы, вылечили жену канцлера... это король соседней от моей страны. А так ей пришлось покончить жизнь самоубийством...

Она прошептала:

- Что делать? Просто убей.

- Ну да, - сказал я саркастически. - Просто - это мечом? А ты завтра снова пойдешь резать людей, как кур? Думаешь, я не знаю насчет осинового кола?

Она сказала тихо:

- Да, осиновый кол... это наверняка. Сделай это.

Я подумал, поколебался, меч будто чуял, задвигался на поясе, напоминая, что мне стоит только опустить пальцы к рукояти.

- Нет, - сказал я, - у нас даже гомосеков не убивают, а это куда хуже... Нет, с тобой проще. Я забыл только, как это называется. Ну, в организме перестает вырабатываться гемоглобин, и человеку требуется пить живую кровь... Тебя убить, тогда надо и всех слепых, глухих, немых... У нас всех стараются приспособить... гм... Что же придумать... Ага, вот что!.. Крестьяне соседней с Горелыми Пнями деревни... это теперь моя епархия и под моей защитой! - жалуются, что крестьяне земель Волка повадились отнимать у них скот, бьют их, даже похищают женщин... Обнаглели! У меня пока руки не доходят, чтобы заняться, но могу отпустить туда тебя. Понимаешь?

Она смотрела на меня с великим удивлением. Взгляд ее медленно сполз к моей опущенной руке с крестом, лицо исказила короткая судорога, она поспешно подняла взгляд на мое лицо. Ей это очень шло - взгляд искоса, с полуоборота.

- Нет.

- Ты пойдешь в их деревню, - объяснил я терпеливо. - Конечно, там не воины, но врага надо ущербить везде, где ущербится. Воинов можно загрызть еще до того, как их посвятят в это дурное дело! Пока они еще просто здоровенные деревенские парняги, в которых дурь играет. Мне почему-то кажется, что ты таких особенно не любишь...

Она не сводила с меня пристального взгляда. Удивление в ее глазах стало безмерным.

- Сэр Ричард, - сказала она тихо, - вы это всерьез?

- Абсолютно, - ответил я. - Ведь я властелин этих земель, а это значит, что властелин и всех тех, кто их населяет. Ты тоже населяешь, поняла? В электорате я не нуждаюсь, но население тратить зазря... я что, хожу с табличкой на груди, где написано, что я дурак? Ах, это уже говорил, повторяюсь... Свое население я берегу. Чужое пусть горит ясным пламенем! Вот такие у меня простые и честные двойные стандарты. Так что вот тебе мое повеление, поняла? Иди и подрывай мощь моих противников с тыла, аки партизанен. А к утру возвращайся. Кстати, тебя как зовут?

- Ангелина, мой лорд. Анджела.

Я покачал головой.

- Да, имечко... У твоих родителей чуйство юмора, да...

- Они же не знали, - прошептала она.

- Да, конечно, - спохватился я. - Ты была, наверное, таким же красивым ребенком, какая сейчас красивая женщина. Ладно, Анджела, в другой раз бы я с тобой пообщался дольше... конечно, приняв кое-какие меры, я ж не совсем круглый, я с выступами, но сейчас мне надо побыстрее войти... нет-нет, ты не так поняла, опусти подол! Войти и овладеть... Да опусти же, говорю! Хозяйством своим овладеть. Да не тем хозяйством, для которого придумано хозяйственное мыло... А для этого надо все посмотреть, пощупать... я немножко хохол, понимаешь?

Она слабо улыбнулась.

- Понимаю. Я могла бы предложить начать щупать свое хозяйство с меня, но, боюсь, вы не так поймете, сэр Ричард. Спасибо! Я в самом деле чувствую себя вашей подданной. Странное ощущение... Никогда никому не принадлежала.

- Не попади под солнечный свет! - сказал я ей вдогонку. - И учти, право первой брачной ночи я сегодня же аннулирую!

Она крикнула уже с нижней ступеньки:

- Я постараюсь вернуться до того, как объявят указ...

Дверь за ней захлопнулась. Я постоял, сожалея, что не уточнил, где прячется днем, приказал бы своим орлам там не шарить, а то сразу зарежут и с торжеством приволокут голову в ожидании награды. Или она их обескровит, тоже убыток в живой силе.

Глаза привыкли к полутьме, я в довольно просторном зале, светильник горит над лестницей, которая широкими ступенями уходит вниз, на второй этаж. Под самым светильником на краю массивных перин тускло поблескивает отполированным боком неясная фигурка. У нас это обычно шары, их ставят то ли для украшения, то ли чтобы гости не съезжали по перилам, а здесь... я приблизился и рассмотрел жуткую горгону. Ах да, я же видел ее уже, но днем они не такие жуткие, их три: одна здесь, вторая на втором этаже и одна посредине. Зубы блестят, вообще не столько горгона, сколько химера с собора Парижской Богоматери...

Чуть было не пошел прямо, хотя чугунная горгона смотрит злыми глазами, но сейчас ночь, урону моей рыцарской чести не будет, если обойду по дуге и буду спускаться на второй этаж, прижимаясь к стене. Внезапно из тьмы метнулось черное, жуткое. Я инстинктивно отшатнулся, прямо перед лицом ощутил горячее дыхание. Светильник равнодушно освещал горгону, блестел на ее металлическом теле, что вытянулось в струну, не в состоянии покинуть столбик. В ладони от моего лица распахнулась пасть, огромные изогнутые зубы громко клацнули, ощерились, я услышал грозное рычание и даже ощутил жар дыхания.

Я вжался в стену, горгона глухо рычала и пыталась дотянуться, но все четыре лапы оставались вросшими в металлический постамент. Я сдвинулся по стене, привыкшие к темноте глаза рассмотрели, что горгона все еще на металлическом постаменте. Стараясь даже не дышать, я продвинулся еще на пару шагов. Горгона осталась на месте, злобно тянула в мою сторону голову. Ноги мои уже не дрожали, тряслись так, что стучали кости, челюсть прыгала, в голове метались злые и отчаянные мысли, что за дурацкие шуточки у прежних хозяев, что за тупое чувство юмора, так же усраться можно, вот уж богатство и могущество никак не обязательно идут рука об руку с развитием интеллекта...

А может, подумал злобно, интеллект у них был в порядке, а вот чувство вкуса... Того и гляди невидимая рука силового поля швырнет торт в морду или подбросит банановую кожуру. А потом еще и запустит подсказывающий гогот за сценой, что за дебилы, мать вашу...

Я спустился вниз, на первый этаж. Из полумрака медленно выступала статуя. На широком постаменте высотой в половину моего роста застыла конная статуя в натуральную величину. Вообще-то я видел ее днем, но не обращал внимание, насмотрелся на многочисленные памятники конкистадорам, кондотьерам и прочим юриям долгоруким, но сейчас в ночной тишине, когда только со двора иногда доносится сиплый вой, она чем-то привлекла устрашенное внимание. На крупном боевом коне сидит широкий в плечах рыцарь в шлеме с опущенным забралом. От левого плеча и до конского брюха опускается треугольный щит, защищая с этой стороны, в правой руке всадник в предостерегающем жесте вскинул боевой топор с хищно загнутым лезвием.

Я не мог оторвать взор, ноги мои превратились в деревянные колоды, а потом разом ослабели. Я ощутил, что еще чуть - и упаду. Этот всадник встречался мне в Галли, нет, в Алемандрии... Или в городах Скарляндов, не помню точно. Щит хорошо знаком, вот тот черный орел, что показался мне тогда гербом Чехии. Вот вмятина от моего молота, как раз между крылом и головой! Я хорошо запомнил тот удар...

Лунный свет озарил округлый шлем, заиграл на широких плечах, спине. Ярко заблестел широкий конский круп. Вся конная статуя выкована из меди, старой доброй меди, кое-где изъедена временем, это заметно, хотя явно в сплав для прочности добавлены редкоземельные элементы.

- Что за ночка, - пробормотал я. - Спит Зигфрид, спит Сиг... Или я такой умный? Только умный может вляпаться в такое, что дураку и не снилось. Нет, на фиг...

На дрожащих ногах потихоньку и полегоньку убрался из зала подальше, шел по каким-то коридорам, пальцы стиснулись на рукояти меча так, что превратились в белые кости.

Мимо проплыла дверь, а потом еще одна. Почудилось, что за одной - слабый свет, я подкрался на цыпочках, заглянул в щель. Спиной ко мне на коленях стояла девушка перед распятием на стене, что-то шептала, крестилась, клала земные поклоны.

Я перевел дыхание, сразу ушел страх. Девушка в испуге повернулась в мою сторону, прислушалась. Я застыл, меня не видно, я в темном коридоре, а сам залюбовался, просто молча залюбовался ее чистой девственной красотой. Золотые волосы заплетены в косу, длинную золотую косу, что перекинута на грудь и опускается ниже пояса. Одета в длинное платье сарафанного типа, что значит тонкие лямки и низкий вырез, но под сарафаном на ней кофточка из белой чистой ткани, рукава закатаны до локтей. Платье опускается до пола, я успел увидеть выступающие босые пальцы.

Она в испуге всматривалась в темноту, я не шевелился, она могла видеть только смутные очертания. Волосы не просто золотые, а чистейшего радостного цвета.

Всего одна свеча горит на подоконнике в широком медном подсвечнике. Круг света неширок, я видел только глиняные кувшины, глиняные кружки, пару деревянных ложек, большой медный черпак с длинной деревянной ручкой, медный чайник... Еще видна груда краснобоких яблок в плетеной корзине, множество бересты и сухих щепок для растопки.

Она вздохнула с облегчением, никого не обнаружив, нагнулась, взявшись руками за край подола, потянула вверх, задирая платье, на мгновение скрыла голову, высвободилась, аккуратно повесила на спинку кровати. Замерев, я смотрел на ее тело. Не то что не успел отвернуться, хотя мысль такая была, слишком уж чиста и невинна, это наши герлы довольны, когда за ними подсматривают, а эти сгорят со стыда... теперь я уже не мог оторвать взора.

У нее шесть грудей. Три пары: первая, на привычном месте, две крупные такие дыньки, с широкими розовыми сосками, еще две ниже, помельче, соски коричневые, а кончики острые, а последняя пара размером с яблоки, соски темные, почти черные, а кончики торчат, как ниппели. Девушка расплела косу, комната озарилась чистым ровным светом, бережно задула свечу. Теперь свет шел от косы, нежный, ласковый, теплый.

Она вздохнула, я слышал, как ее хорошенький ротик произнес начальные слова молитвы, потом раздался легкий зевок, тонкая нежная рука натянула одеяло повыше, до подбородка, веки опустились, и почти сразу я услышал тихое спокойное дыхание спящего ребенка.

С колотящимся сердцем я выждал еще несколько минут, отодвинулся на цыпочках, побрел потихоньку, прислушиваясь к звукам снаружи, где священник в одиночестве сражается с демонами за душу этой ведьмы из Беркли.

Прямо из стены выплыл полупрозрачный призрак. Моя рука дернулась к крестику, но я заставил пальцы остановиться на полдороге, а затем повел руку вниз и оставил там, зацепив большим пальцем за пояс.

Призрак, что было заколебался в самом прямом смысле, словно полотнище флага под легким ленивым ветерком или отражение в озере, подплыл ближе. Он выглядел слепленным из плотного тумана, я рассмотрел грузного человека в кирасе, подобной тем, в которых конкистадоры завоевывали материк за океаном, под ней камзол - пышные плечи, материал мягкий, плотный, рукава широкие с узкими манжетами, а ладони широкие с толстыми пальцами. Кираса упирается в толстый пояс с множеством блях, на поясе крючки, кольца, накладные кармашки, дальше материя опускается до середины бедер, что ниже - рассмотреть не мог, там истончалось, колыхаясь, как легкий дымок, как пар над тарелкой горячего супа, да я и не всматривался, не отрывал взгляд от лица призрака.

Да, если это один из прошлых хозяев замка, то когда-то замком владели сильные и жестокие люди. Глаза призрака смотрели с давящей силой, тяжелые челюсти были плотно сжаты, лицо породистое, все-таки мы недалеко ушли от общих законов природы, и люди так же, как и собаки, рождаются одни мелкими и слабыми, другие крупными и сильными, а крупные и сильные обычно становятся вожаками стай, хоть у собак, хоть у людей.

- Мое почтение, - сказал я негромко, вспомнив, что призраки не могут заговорить первыми. - Надеюсь, мой предшественник не был вашим прямым потомком? Если да, то я очень сожалею, но жисть есть жисть...

Призрак слегка колыхнулся, как от ветра, хотя здесь абсолютный штиль, раскрыл и закрыл рот, я видел, как он произносит слова, но ни звука не доносилось. Я развел руками, показал на уши. На лице призрака отразилась легкая досада. Не злость, не отчаяние, а лишь мимолетная досада, словно он ничего иного и не ожидал.

- Сожалею, - сказал я искренне. - Но, может быть, есть другие способы коммуникации? Система Брейгеля, язык жестов, а то и сильба гомеро, хореографический, или в просторечии - танец пчел... Можно феромонами, как муравьи, у них есть еще система махания сяжками, плюс тактильный язык... Да мало ли что могут общего отыскать двое мужчин... я имею в виду умных мужчин?

Призрак вслушивался, на лице отразилось напряжение, я видел, как на туманном челе собрались морщины, а косматые брови, похожие на сосульки, сдвинулись. Глаза поблескивали настороженно. Я развел руками.

- Сожалею, но ничего не слышу. Я не отказываюсь от контакта, будем искать новые каналы связи. Просто сейчас эскейпнемся, я пойду знакомиться с замком. Днем, знаете ли, заботы, заботы... Но над проблемой повышения порога слышимости будем работать. Может быть, дело в тональности?.. Я слышу в очень узком диапазоне, увы. Даже прекрасное, так говорят, пение кузнечика для меня всего лишь скрип, ибо две трети звуков выпадает из моего поля слышимости...

Призрак внимательно слушал, я поклонился учтиво, обошел, хотя был соблазн пройти насквозь, но призрак мог расценить это как неуважение, а правило уживаемости в обществе гласит, что к любому человеку нужно относиться так, будто он хороший человек, и так поступать до тех пор, пока эта сволочь не докажет обратное. Понятно, такое правило не распространяется на гомосеков, любителей кошек и фанатов футбола, но призраки в их число не входят по определению.

Я прошел немного, преодолел соблазн оглянуться, в этот момент мимо промелькнула туманная тень, призрак легко поплыл впереди, оглянулся, сделал мне знак следовать за ним. Я замедлил шаг, сказал с осторожностью:

- Не хочу обидеть вас, благородный сэр, но благоразумие заставляет меня действовать с осмотрительностью. О привидениях ходят разные слухи, и почти все... не совсем лестные. Точнее, совсем не лестные. А если уж говорить правду, с солдатской прямотой... то лучше я смолчу.

Призрак покачал головой, на лице отразилось раздражение. Я всматривался как мог, нет нужной четкости, по которой угадываешь, когда человек врет, а когда говорит правду, в этом простом и бесхитростном обществе я любую брехню вижу за милю, нет еще нашей депутатской изощренности, но призрак, похоже, в самом деле не замышляет меня вот так пинком сбросить с высокой стены.

- Ладно, - сказал я нерешительно, - я пройду за вами малость... Но я все-таки вам не доверяю уж слишком... Показывайте, где ваш родной брат влил в ухо яд, пока вы спали в цветущем саду под соловьиное пенье... Нет? Ну и хорошо, а то я не очень одобряю кровную месть, что тянется тыщи лет, хотя, конечно, что-то в кровной мести есть, есть. Потому я, как датский интеллигент, тоже колеблюсь: бить или не бить...

Призрак прислушивался, плыл вдоль коридора, мне казалось, что он меня не только слышит, но и хрен что понимает, я же боязливо обходил по широкой дуге не только горгон, но и статуи рыцарей, даже вазы и портреты в тяжелых рамах, откуда царственные особы провожали меня недобрыми взглядами.

Там мы опустились в такие дупы, что я уже начал оглядываться, трусить начал уже давно, да какого хрена изображаю героя, не спится, видите ли, юному ковбою, разлука с девкой парня мучит... и как там дальше, бесамемуча... щас тебе будет бесамемуча по полной программе...

Слабые светильники освещали только часть стены, где прикреплены, даже не столько освещали, сколько служили ориентирами в длинном темном коридоре. Призрак внезапно остановился, быстро повернул ко мне бледное колышущееся, как в поверхности воды, лицо, что-то быстро показал рукой.

- Что? - переспросил я довольно глупо.

Из темноты прыгнуло мне на спину. Я упал, не удержавшись, но в падении захватил за мягкое, повернулся и грохнулся на него всем телом. Снизу раздался слабый стон. Привыкшие к полутьме глаза различили подо мной женщину, маленькую, ладно сложенную. Она хватала ртом воздух, я всем весом придавил ее, как асфальтовый каток прижимает бродячего котенка.

- Кто такая? - прорычал я, сердясь за свой испуг, коленки все еще дрожат, а сердце едва не выскочит.

Призрак что-то показывал руками. Я приподнялся, ухватил ее и подтащил к стене, поближе к светильнику. Она сидела, опершись спиной, смотрела на меня расширенными от ужаса глазами.

- Что? - спросил я хрипло и потрогал кончиками пальцев горло. - Не получилось?.. А хватка у тебя... нехилая.

Она прошептала:

- Убей меня, господин, быстро... Не истязай!

- Убью, убью, - пообещал я. - Ну и жилье выбрала... И как жила все эти годы? Или недавняя?

- Нет, господин, я здесь уже триста лет...

Я присвистнул.

- Нехило!.. А чем же питалась, если тут людев не было? Или захаживают всякие?

Она покосилась на призрака, слегка пожала плечами.

- Хватает домовых...

- Но как ты всех не истребила?

Призрак что-то показал мне знаками, вдвинулся в стену, исчез. Мне стало страшно, как найду дорогу обратно. Женщина снова пожала плечами.

- От этого не умирают. Поскулят малость, снова все заживает. Так и жили, гонялись друг за другом. То они меня ловят, то я на них охочусь... Убей меня, господин! Я в полной твоей власти.

А смотрит задумчивым бараньим взглядом мыслителя, белое тело выглядит безукоризненным. И сколько бы ни твердил себе, что ей триста лет, что это как будто моя бабушка после подтяжек и пластических операций, но все равно выглядит почти прекрасной. А то, что не пытается изгибаться эротически... что здесь понимают в эротике!., только добавляет ей прелести и симпатии.

Из стены выдвинулось нечто колышущееся, что показалось облачком пара над закипающим чайником, но это спиной вперед выдвинулся призрак. Мне показалось, что он тащит что-то, но это не пролезло через стену.

Я кивнул с великим облегчением призраку, а женщине сказал уже решительнее:

- Вот что, не мое дело вмешиваться в устоявшийся экологический баланс этого замка! Могут быть самые необратимые последствия, как говорят депутаты... Ну, это такие маги... якобы. Прибью тебя, а вдруг домовые так расплодятся, что на голову полезут?.. Нет уж, быть тебе прежним санитаром леса... тьфу, замка.

Она ничего не поняла, но когда я, кивнув призраку, сделал к нему шаг, она вскрикнула пораженно:

- Господин?

Я обернулся:

- Чего тебе, дщерь?

- Господин... ты меня не убьешь?

- Да ведь пост сегодня, - ответил я. - До первой звезды нельзя. Я имею в виду, до первой упавшей мне на грудь.

Она сказала тихо:

- Тогда скажи, когда мне умереть.

Произнесла так просто, что я сразу поверил, у меня теперь власть над ней, раз уж сумел одолеть.

- Постарайся не помереть, - ответил я строго. - Ты отныне отвечаешь, чтобы в подземельях все было в порядке!.. Поняла? Исполняй.

Открыл дверь, услышал сзади потрясенный полувскрик-полушепот:

- Господин... кто вы?

Я улыбнулся ей с самым заговорщицким видом, подмигнул и закрыл дверь. Самое умное, кстати, что мог сделать, ибо ответь на такой вопрос, ответил бы и на все жгучие вопросы мироздания. А то все эти мыслящие тростники, петухи без перьев и белковые формы мыслящей материи - ни в дыру, ни в Красную Армию.

Глава 3

Воздух становился все более плотным, я уже начал было подумывать, что хрен с ним, призраком, старость, конечно, уважать надо, но не чересчур, мой дед очень хотел, чтобы я стал плотником, а потом смог бы выучиться на столяра, так что ж, из уважения к его старости бросить на фиг свою аспиранторию?

- Дорогой сэр, - сказал я как можно почтительнее, - наше путешествие затянулось. На хрен мне... ох, что-то я чересчур часто говорю это слово, это я так нервничаю, вы же знаете, когда мужчины трусят, они как рыбы и ящерицы вздыбливают все перья, чтобы других пугануть... Человек без перьев, прямо как жаба, потому он вот так дыбится словами...

Я начал замедлять шаг, давая призраку понять, что вот-вот повернусь и пойду, но он не оглядывался, ускорял полет, обогнал намного, я видел далеко впереди светящийся силуэт, что уменьшался, потом застыл, поджидая.

- Щас я тебе все скажу, - пообещал я мрачно. - Хотя, конечно, сам дурак, но кто из нас признается в своей дурости?

Призрак висел в воздухе напротив двери. Это первая и единственная дверь, что я увидел за все время, но не ожил, сердце, напротив, упало. Еще куда-то идти?

Призрак настойчиво показал мне на массивную рукоять в виде изогнутой дугой змеи. Вздохнув, я взялся, холод ожег пальцы. Дверь отворилась неожиданно легко и без скрипа. Я застыл, за дверью расстилается бесконечная равнина, ночь, льется мягкий лунный свет. Звезд немного, абсолютная тишина, бесконечность, а в полумиле от нас небольшой холм, на холме высится на черном коне всадник. Тоже весь в черном. Я бы не вычленил его из черной ночи, если бы лунный свет не высвечивал его беспощадно ярко, с той интенсивностью, что голова и плечи словно горят в огне. Он сидит сгорбившись, смотрит в нашу сторону. Ничего не делает, не двигается, только смотрит. Лишь однажды конь взмахнул хвостом, отгоняя комаров, но всадник не пошевелился. В его позе обреченность, покорность судьбе, но в то же время мощь, внутренняя сила.

Я зябко передернул плечами.

- И что?

Призрак указал на всадника. Я настолько отупел от всего пережитого, что бездумно шагнул в этот новый мир... и меня мягко отпихнуло обратно. Впечатление было такое, будто наткнулся на стену из плотной резины. Чуть воспрянув духом, я сделал вторую попытку, третью, вздохнул с облегчением и с чувством выполненного долга повернулся к призраку.

Он смотрел с отчаянием, лицо непрерывно менялось, руки двигались, как у преподавателя школы для глухонемых. Я смотрел тупенько, шаркал ножкой и разводил руками. Ноу андастенд, них фэрштейн, ни фига не врубаюсь, давай, дядя, выводи обратно, я сделал все, что смог, а сделал, признай, немало...

Призрак наконец перестал двигать руками, лицо омрачилось, но вместе с тем снова стало волевым, собранным. Я видел, как он смотрит прицельно, это не понравилось, так смотрел на меня тренер, прикидывая, что можно выжать еще из этой паршивой овцы.

- Домой, - сказал я, - обратно!.. Я ж не призрак, мне спать и есть надо. И так уже спрашивают, почему у меня глаза красные и спина поцарапанная... Только веди не как Моисей, что сорок лет водил по подземельям, Иван Сусанин со своими евреями за пару дней управился...

Утром, понятно, сэр Зигфрид первым бесцеремонно осведомился, почему у меня глаза красные и спина наверняка поцарапанная, потом сэр Сигизмунд посмотрел пристально, но не спросил, почему у меня глаза красные и спина, наверное, поцарапанная, а когда я вышел к завтраку, за столом молча присматривался Гунтер, на лбу его я видел крупные пиктограммы в виде морщин: а почему у вас, сэр Ричард, глаза красные и спина поцарапанная?

Я пробурчал:

- Гунтер, хочешь, чтобы тебя всегда правильно понимали... ничего не говори. Или ответь, что такое - недоперепил?

Он вытаращил глаза, сказал нерешительно:

- С этим... лучше к сэру Зигфриду...

Зигфрид вытаращил глаза:

- Это чтоб я да недоперепил? Ты мне смотри! Слово не воробей, так просто не отмоешься. Сэр Ричард, надо бы послать человека по соседним замкам, сообщить, что хозяин сменился.

- Зачем?

- А кто его знает... Но так делается. Принято.

Я прожевал хлеб с сыром, за это время продумал что и как, ответил:

- Кому не надо, тот уже знает. Пусть оружейники поторопятся с луками. Но ты прав, я сам нанесу визит одному... одной соседке.

Они переглянулись, лица вытянулись, Сигизмунд возразил первым:

- Это волшебнице? Сэр Ричард, она вас в лягушку превратит!

- Лишь бы не в кабана, - ответил я. - Улиссу кабаном не понравилось... почему-то. Заканчивайте завтрак без меня, я пойду проверю одну мыслю, пока решимость не пропала.