17
прицела, и, приблизившись, я вижу, зачем он позвал меня.
иногда блеснет на солнце каска. Видимо, они перебегают куда-то, наверное,
окружают нас. Но это еще не все. Вдали, на объезде минного поля, снова
показываются автомобили: передние уже переезжают канаву. Попов зорко
всматривается и, медленно покручивая маховички, наводит ствол на головную
машину.
нельзя. Ничего другого не придумав, я хватаю двумя руками казенник, изо
всех сил упираюсь сапогами в землю и нечеловеческим напряжением толкаю
ствол вперед. Затем заряжаю. Клин, лязгнув, закрывается. Кажется,
обошлось. Теперь выстрелит.
окалиной, будто крупным песком, хлещет меня по щеке. Я хватаю новый
снаряд, а Попов, перестав крутить маховики, тихонько наклоняется, будто
для того, чтобы выглянуть из-за щита.
обмякнув, наваливается на механизм наводки и тычется лбом в край щита.
последним взглядом скользит по мне и тихо, едва слышно шепчет:
Но он со стоном обмякает на моих руках.
застывают. Не в силах поверить в то, что случилось, я некоторое время дико
вглядываюсь в это потное, застывшее лицо. Затем кричу нелепые
ругательства, и все во мне вопит страшным воплем. А машины мчатся и мчатся
к деревне.
лбом к горячей резине прицела. Автомобили неудержимо мелькают мимо
тоненького волоска на прицеле. Подкрутив поворотный механизм, нажимаю на
рычаг. Выстрел! Где-то на огневой снова щелкает разрывная или бронебойная.
Я соображаю: надо накатить. Сквозь пыль бросаюсь к казеннику, и мои руки
встречаются там с горячими, мягкими руками Люси. Лежа на земле, она также
упирается в казенник. В едином усилии мы сдвигаем ствол с места. Потом я
заряжаю... В ящике остается последний снаряд.
наклонившаяся набок машина. Замедляя ход, ее объезжают другие. Я снова
бью, пушка дергается, что-то металлическое лязгает рядом. И вдруг сквозь
еще не осевшую от выстрела пыль я вижу, что стрельба наша кончилась:
сорванный с люльки ствол казенником врезался в бруствер. Побледневшая,
испуганная Люся лежит возле станины.
орудийному щиту бьют пулеметы и автоматы. Пули лязгают по металлу и
разлетаются в стороны. Бросив все как есть на площадке, я скатываюсь в
укрытие. Туда же отползает Люся.
из траншеи, бегут, падают, поднимаются снова. Их человек пятнадцать. Рядом
в окопе открывает огонь Кривенок. Я выпускаю первую, вторую очередь, вижу,
как в пыльную землю вонзаются пули. Автомат дрожит в руках - несколько
немцев падают. Затем я кидаюсь на другую сторону укрытия - к Люсе. Она
тоже бьет длинной трескучей очередью, и на меня сыплются ее горячие
гильзы. И вдруг она останавливается, приседает возле стены и торопливо
дергает за рукоятку. Заело! Я вырываю у нее автомат, сую свой, дважды
перезаряжаю. Люся прицеливается, но я дергаю ее за гимнастерку. Она
оглядывается.
больших глаз коротко вспыхивает немая благодарность. Но теперь это меня не
радует, теперь мне уже все равно. Я хочу только сберечь ее, не дать
погибнуть прежде, чем погибну сам. Люся переносит автомат на два шага и
снова прицеливается. Странно, на кажется, будто она совсем не боится. Лицо
ее спокойно, только глаза прищурены и щеки потеряли прежний румянец. У
меня же все издрожалось внутри, хотя внешне движения резки и уверенны. Я
очень боюсь прозевать что-то, куда-то не успеть и мечусь из конца в конец
по укрытию.
тревожно вслушиваюсь, но вскоре он начинает грохотать дальше, в самом
конце позиции. Ага, это он бьет по дороге. Оттуда, где неподвижно стоят
четыре машины, редкой цепью бегут сюда еще десятка два немцев.
все три, а когда выпрямляюсь, мой взгляд снова встречается с затуманенным
взглядом Лукьянова. Солдат дергается, привстает и, вытянув руку, отчаянно
требует:
автомат. Я стреляю по тем, что бегут, что лежат, что пытаются переползать.
Бью короткими очередями, пока автомат не умолкает. Потом, присев,
выбрасываю пустой диск и от волнения долго не могу попасть в паз новым.
отчаяние.
неподалеку от траншеи". Несколько долговязых фигур бросаются наутек, часть
остается лежать в траве. Кривенок густо сыплет из пулемета вдогонку. Те,
возле дороги, также залегают, и какое-то время в поле никого не видно.
Только рой пуль над нами, брызжет землей бруствер, разлетаются вдребезги
разбитые комья земли...
отбились. Потом Люся первой опускается на дно. И вдруг плечи ее
содрогаются от плача. Я пугаюсь, мне кажется, что с ней что-то случилось,
хватаю за руки, которыми она, судорожно всхлипывая, прикрывает лицо.
как-то неожиданно вдруг успокаивается.
спрашивает:
понимаю, что Попова с нами нет, и я командир этой горстки живых людей.
Отдышавшись, ползу на площадку, беру наводчика за протертые на щиколотках
сапоги и тащу в укрытие. Пропотевшая его гимнастерка подворачивается и
оголяет запавший, худой живот с синим шрамом на правом боку. В укрытии
управиться с ним мне помогает Люся. Мы бережно кладем убитого на солнцепек
возле остальных.
выпускает гранату. Только, кажется, уже напрасно. В последний раз я смотрю
на запястье руки Желтых: часики все тикают, на них половина восьмого.
напрягает мускулы. Черта с два мы им поддадимся! Может, это и конец, но
иначе нельзя. Пусть простит меня Люся, но я буду беспощаден к себе,
Кривенку и даже к ней - так надо.
одной, одна в запасе.
там... Что ж, не мы первые, не мы последние...
Солнце палит мне прямо в лицо, и по-прежнему до изнеможения хочется пить.
Люся перезаряжает автомат и садится на дно укрытия.
остальное легче. Самое худшее - неопределенность". И постепенно мне
становится легче, исчезает та беспокойная неуверенность в себе, которая
донимала с утра.
чтобы подбодрить Люсю, которая вопросительно и с затаенной надеждой
смотрит на меня. Девушка молчит и вслушивается в звуки наверху. Лукьянов
часто стонет, потом поднимает посиневшие веки в спрашивает, с трудом
удерживая в руке гранату:
открывает их и зовет Люсю.
пальцами кисть.