дадут! Сейчас фрицы как тараканы завертятся!
приложил к потному лбу и, сияя голубыми глазами, сообщил как о чем-то очень
веселом:
а, товарищ капитан?
прислушался, пытаясь различить характерный шорох наших снарядов, далекий
перестук начавшейся за лесом артподготовки, но ничего не услышал.
рации! Пора! Самое время!"
пожара и частой стрельбы и бессильно угасли, оставляя дымные нити...
спиной трескуче защелкали разрывные, и что-то покатилось, зазвенело у ног
Ермакова, он посмотрел: пустая гильза была пробита в двух местах.
глаза. - Может, проверить? Ведь житья не даст, гад. А, товарищ капитан?
Жорка, понимающе кивнув, повесил автомат на грудь, подмигнул в пространство:
"Проверить, а?" - и, перешагнул бруствер, боком раздвинул кусты.
открывала огня. Неужели не видят ракет? Есть ли связь с артполком? Что с
батальоном Максимова? Было явно другое: немцы стягивали и стягивали кольцо
вокруг Ново-Михайловки, стрельба усиливалась.
желтыми полями за рекой, и все, что скрывала недавно белесая муть, теперь
проступило отчетливо.
моторами, танки, и немцы в шинелях спокойно ходили там. Пересекая желтеющую
меж овсяных копен дорогу, по которой ночью вышел из приднепровских лесов
батальон, толчками ползли четыре тупоносых бронетранспортера. Две машины
горели около моста. Треск очередей рвал воздух близ самой околицы. На
крайних домиках поочередно занимались соломенные крыши, пылали дымно и
жарко.
одни, умоляя судьбу глазами, незащищенно оглядывались, иные рукавами
вытирали струйки пота на мигом осунувшихся лицах.
то, что несколькими снарядами он может расстрелять эти ползущие машины,
после чего откроет орудие, и исход был ясен ему.
радиатором в черные вихри орудийных разрывов, выросших на дороге, - колеса
сползли в кювет. Это стрелял расчет Прошина.
на глаза солдату - Передай: заранее не открывать орудие танкам - не
стрелять. Ждать команду!
неуклюже покачнулся, наступив на распустившуюся обмотку, упал, и тогда,
почти натолкнувшись на него, из-за кустов выкатился маленький круглый
солдат, упал рядом - по ним запоздало хлестнула пулеметная очередь откуда-то
из деревни.
лицом, мокрым от пота, в пилотке поперек головы. Сел на землю - отдышаться
не мог, хрипел только.
едва выговорил Скляр. - Бульбанюк ранен... Ранен тяжело. Орлов срочно...
немедленно приказал орудия туда... Немцы ворвались... Танки там...
засыпали. Наши ракеты... ракеты все время дают. Наверно, двадцать ракет...
снарядный ящик.
Немедленно орудие туда... Танки...
вижу, никто толком не понимает, что происходит. Вот что: дуй к расчету
Прошина. Передай мой приказ - орудие к Орлову Поведешь орудие.
ординарца, легонько толкнул в плечо:
задрожала тоска. - Если вас или меня... - и наклонился внезапно к Ермакову,
прижался щекой к шершавому рукаву его шинели. - Любил я ведь вас, товарищ
капитан...
Беги... к орудию!
прищуриваясь, когда пулеметные очереди синими огоньками рвали веточки на
кустах.
огня без сигнала, второй - немедленно выезжать на западную окраину деревни.
раскаленной орудийной краски, взволнованно-обрадованный видом горящих
бронетранспортеров, он совсем не ощутил большой тревоги, когда увидел на
опушке леса танки.
чувство опьянения боем, ту приподнятую, отчаянную самоуверенность, какая
бывает только в двадцать лет у людей жизнерадостных, - опасность скользит
мимо, а ты очень молод, здоров, тебя где-то любят и ждут, и впереди целая
непрожитая жизнь с солнечными утрами и запахом летних акаций, с синеватым
декабрьским снегом в сумерках возле подъезда и теплым, парным апрельским
дождиком, в котором отсырело позванивают трамваи за намокшим бульваром, -
целая непрожитая жизнь, которая всегда представлялась праздничной,
счастливой.
умереть, то он не погибнет случайно, сраженный шальной пулей. Нет, он
доползет под огнем до разбитого орудия, обнимет ствол, поцелует его еще
живыми губами, прижмется к нему щекой и умрет, как должен умереть
офицер-артиллерист. Его понесут от орудия к могиле на плащпалатке, и он
почувствует, что солдаты скорбно смотрят на его молодое и после смерти
прекрасное своей мужественностью лицо, и будут плакать, и жалеть, и
восхищаться героической его смертью.
любимому всеми лейтенанту, которого никто никогда не забудет, а капитан
Ермаков, этот грубый солдафон, горько пожалеет, что был несправедлив и не
полюбил его.
должен был чувствовать все, что произойдет после его смерти. И то, что его
просто не будет, что он ничего не сможет чувствовать и ощущать, не
воспринималось им глубоко, он даже не думал об этом всерьез, как не думают
об этом в двадцать лет.
приказанием капитана Ермакова, но не выдержал и, снова посмотрев на немецкие
танки за рекой, на бронетранспортеры, курсирующие по полю, сказал оживленно:
танки, ужасно хорошая позиция. Правда, Березкин?
Скляр, грязный, потный, с отчаянием вытаращил на лейтенанта глаза:
быстрей! Там ждут! Быстрей... - И, поворачивая круглое мокрое лицо то к
одному, то к другому из расчета, хрипло выкрикивал: - Быстрей же, быстрей!..
выкатывать из огневого дворика орудие, уперся новеньким погоном в обросшее
влажной глиной колесо.
стволов толстых лип, и ездовые, согнувшись, начали хлестать лошадей,
направляя их на дорогу, - свист пулеметных очередей пронесся по сухим
листьям на земле, и левая лошадь выноса вместе с ездовым тяжело упала на
передние ноги. Ездовой вылетел из седла, выносная рыхло повалилась, путая
постромки, забилась головой и ногами о дорогу. Упряжка разом спуталась,
потащила по-дурному в кусты, ездовые, оглядываясь испуганными, непонимающими
глазами, бестолково задергали повода лошадей. Орудие застряло, задев колесом
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Флинт Эрик
Василенко Иван
Шилова Юлия
Шилова Юлия