присутствовать и смеяться, Леонора, вы так заразительно смеетесь, вам это
известно? Я уже больше не смеюсь, я разучился смеяться, хотя думал, что
смех - мое оружие, но он никогда им не был, он давал мне всего лишь
некоторые иллюзии. Если хотите, я возьму вас с собой на университетский
бал и представлю как свою племянницу; на балу вы выпьете шампанского,
потанцуете и познакомитесь с молодым человеком, который будет хорошо
относиться к вам и полюбит вас; я дам за вами хорошее приданое, да, да,
подумайте об этом на досуге... Три метра на два - это общий вид Святого
Антония, он висит здесь в мастерской уже пятьдесят один год, висел и
тогда, когда обвалился потолок, с того времени на чертеже появилось
несколько пятен от сырости - вот эти самые. Святой Антоний был мой первый
большой заказ, грандиозный заказ; уже тогда, хотя мне только-только минуло
тридцать лет, моя карьера была сделана.
сделать то, что сделала за меня Иоганна: она вырвала из рук Генриха
стихотворение - мальчик стоял на крыше у беседки, - это стихотворение он
должен был выучить наизусть; Генрих читал его истово, с детской
серьезностью:
отпуск; мне уже давно стало ясно то, о чем я раньше лишь смутно
догадывался; одной иронии недостаточно, от нее мало толку, ирония - это
наркотик для привилегированных. Я должен был сделать то, что сделала
Иоганна; мне следовало поговорить с мальчиком - мне, в моем капитанском
мундире, - но я молча слушал, как Генрих декламировал:
выбросила клочки бумаги на улицу, они полетели вниз, как снежные хлопья, и
легли перед лавкой Греца, где в тот день не висела туша, потому что в мире
властвовала высшая сила.
плюньте на него, душенька, во имя моего сына Генриха и во имя Отто - ведь
он был такой милый мальчик, такой хороший и послушный, а стал с годами
совсем чужим, таким чужим, как никто на этой земле; во имя Эдит,
единственного агнца, какого я когда-либо видел; я любил Эдит, мать моих
внуков, но не сумел помочь ей, не сумел помочь ни подмастерью столяра,
которого я видел всего два раза, ни тому юноше - его я никогда не видел, -
который приносил нам весточки от Роберта и бросал в почтовый ящик записки
величиной с конфетную бумажку; за это преступление он сгинул в концлагере.
Роберт был умный и холодный и не признавал иронии; Отто казался совсем
другим - гораздо сердечнее, но именно он принял "причастие буйвола" и стал
нам совсем чужим; плюнь на мой памятник, Леонора, скажи им, что я так
просил; хочешь, я дам тебе письменное разрешение и заверю свою подпись у
нотариуса; жаль, что ты не знала того мальчика, при виде его я понял
изречение: "И Ангелы служили Ему...", он работал подмастерьем у столяра, и
ему отрубили голову; жаль, что ты не знала Эдит и ее брата, я и сам-то
видел его один-единственный раз; он прошел по нашему двору и поднялся
наверх к Роберту; я стоял у окна спальни и видел его всего полминуты, но
мне стало страшно, ибо он принес с собой и беду и благословение, его
фамилия была Шрелла, а имени я так и не узнал, он казался мне судебным
исполнителем бога, который метит дома неисправных должников; я знал, что
он потребует к ответу моего сына, и все же я позволил этому юноше с
вислыми плечами пройти по двору; брат Эдит взял заложником старшего из
моих оставшихся в живых сыновей, одаренного юношу; сама Эдит была совсем
другой - в ней жила библейская серьезность, и она могла позволить себе
библейский юмор; во время бомбежек Эдит смеялась вместе со своими детьми;
она дала им библейские имена: Йозеф и Рут - Иосиф и Руфь, смерть не
страшила ее; она не могла понять, почему я так горюю по моим умершим детям
- по Иоганне и Генриху, ей так и не довелось узнать о смерти Отто, который
был мне когда-то ближе всех, но стал чужим, - Отто любил мою мастерскую и
мои чертежи, он ездил со мной на стройки и пил пиво на празднествах по
случаю окончания строительства, он был любимцем рабочих; но в сегодняшнем
празднике он не будет участвовать; сколько гостей приглашено? Род, который
я основал, невелик - всех можно пересчитать по пальцам одной руки: Роберт,
Йозеф, Рут, Иоганна и я; на месте Иоганны будет сидеть Леонора. Что я
скажу Йозефу, когда он с юношеским пылом сообщит мне об успехах
восстановительных работ в аббатстве Святого Антония; праздник по случаю
окончания работ намечено устроить уже в конце октября, монахи хотят
отслужить предрождественское богослужение в новой церкви. "Дрожат дряхлые
кости" [слова из фашистской песни, которая кончается фразой: "Сегодня нам
принадлежит Германия, а завтра - весь мир"], Леонора, они не пасли моих
овец.
уничтожить пакет, мне не пришлось бы теперь ждать моей внучки, красивой
черноволосой девятнадцатилетней девушки - ей сейчас как раз столько же,
сколько было Иоганне, когда я пятьдесят один год назад увидел ее на крыше
соседнего дома; она читала книгу, заглавие которой было мне хорошо видно -
"Коварство и любовь", а может, девушка, читающая сейчас на крыше
"Коварство и любовь", и есть Иоганна? Неужели ее действительно нет с нами?
Неужели она не сидит с Робертом за обедом "У льва", неужели я не сегодня
заходил в каморку швейцара, чтобы отдать ему традиционную сигару, неужели
я не только что удрал от доверительного разговора - разговора "мужчины с
мужчиной, рядового с лейтенантом", - удрал к себе наверх, чтобы просидеть
здесь с половины одиннадцатого до пяти, неужели я не поднялся по лестнице,
как бывало в те дни, мимо стопок книг и штабелей епископских посланий, еще
пахнущих типографской краской? Что они еще успеют напечатать в нынешнюю
субботу на белых листах бумаги - назидательные сентенции или предвыборные
плакаты для тех, кто принял "причастие буйвола"? Стены дрожат, лестница
сотрясается - работницы приносят все новые бумажные кипы, нагромождают их
одну на другую до самых дверей моей мастерской. В те времена, лежа здесь,
я упражнялся в искусстве жить в настоящем; потоки воздуха несли меня как
бы по черной вентиляционной трубе, я знал, что вот-вот меня выбросит
наружу, но не знал куда. Я ощущал извечную горечь, меня томило извечное
чувство, что все - суета сует, я видел детей, которые от меня родятся,
вина, которые я буду пить, больницы и церкви, которые построю, и все время
я слышал, как комья земли падают на мой гроб, слышал неотвязную, глухую
дробь барабана; а наяву до меня доносилось пение накладчиц, фальцовщиц и
упаковщиц - одни пели высокими голосами, другие низкими, кто с чувством, а
кто равнодушно, они пели о простых радостях субботнего вечера, но мне их
пение казалось заупокойной молитвой; в песнях говорилось о любви на
дешевых танцульках, о грустном счастье у кладбищенской стены в по-осеннему
пахучей траве; о слезах старых матерей, предваряющих радости юных матерей;
о печали сиротского приюта, где храбрая девушка решила хранить чистоту,
пока и ее не настигло чувство, настигло во время танцев, и она вкусила
грустное счастье у кладбищенской стены в по-осеннему пахучей траве, -
голоса работниц звучали монотонно, словно в тихую воду мерно опускались
водочерпальные колеса, словно работницы отпевали меня; комья земли стучали
по крышке гроба. Из-под опущенных век я смотрел на стены мастерской,
которые увешал эскизами; в центре красовалась грандиозная, отливающая
красным светокопия в масштабе 1:200 - аббатство Святого Антония; на
переднем плане виднелся поселок Штелингерс-Гротте - коровы паслись на
лугу, рядом тянулось убранное картофельное поле, над которым поднимался
дым от костра; дальше шло аббатство, огромное здание в стиле базилики (я
без стеснения копировал романские соборы) - крытая галерея казалась
строгой, низкой, темной; поблизости я разместил кельи, трапезную и
библиотеку, посредине крытой галереи возвышалась статуя святого Антония;
хозяйственные постройки, амбары, конюшни, сараи образовывали большой
прямоугольник - там были собственные мельница и пекарня; красивый дом
предназначался отцу эконому, который среди прочих обязанностей должен был
заботиться о паломниках; под высокими деревьями стояли грубо сколоченные
столы и стулья, здесь паломники могли подкрепиться и запить взятые в
дорогу припасы терпким вином, виноградным соком или пивом; на горизонте
был слегка намечен второй поселок - Герлингерс-Штуль: часовня, кладбище,
четыре крестьянских двора, коровы, пасущиеся на лугу; ряды тополей справа
отделяли расчищенную под пашню землю; монахи разобьют там виноградники,
Орловский Гай Юлий
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Андреев Николай