Чтение 20–й страницы книги ~Черная беда~

себе. Такие лежали долго, в моче и кале, прогнивали до пролежней, язв. Но
жили. Жили годами. Жили, теряя рассудок, не узнавали свою благодетельницу,
но упорно открывали рот навстречу ложке с кашей, жадно глотая, уставясь в
пустоту бессмысленным взглядом.

Смеркалось. Мы и не заметили, как прошло полдня.

-- Сколько же лет вы, бабушка, так людей-то кормите?

-- Тридцать два годика. На Пасху будет тридцать три. У меня все
подсчитано. Все.

-- Вы же героиня, -- говорю я в восхищении.-- Тридцать два года!
Бескорыстно служить людям!

-- Бескорыстно?

Кормилица затряслась мелким беззвучным смехом. Быстро перекрестилась
троекратно, зашептала молитву.

-- Глупые вы все-таки, молодые. Ничего не понимаете, ни в жизни, ни в
смерти.

Строго посмотрела на меня маленькими злыми глазками. Внимательно
осмотрела мои руки.

-- Сам ешь?

-- Сам.

Вздохнула. Видно было, что очень уж хочется ей поделиться с кем-нибудь
своим секретом.

Не глядя мне в глаза, быстрой скороговоркой выдала на одном дыхании,
четко и расчетливо.

-- Бескорыстно, говоришь? Было дело. Предлагали мне деньги. Не все же
сиротами тут лежат. Приезжали родственники их, совали в руки деньги свои
поганые. Только я не брала. Если вкладывали в карман незаметно, все отдавала
старикам, до копейки. Тем, кто не соображал уже, конфеты покупала и все до
одной скармливала. Нет на мне их денег, и благодарности мне от них никакой
не надо. Я зарок дала. Когда приехала сюда, кормила поначалу, по глупости,
просто так. А раз пришла одну кормить, а она мне говорит, горшок дай. Я
ответила, что горшки не подаю, только кормлю. Хорошо, говорит, корми.
Набрала полный рот хлеба, пожевала и в лицо мне плюнула. Все лицо заплевала.
А теперь, говорит, платок мне завяжи под подбородком покрепче, чтобы, когда
помру, рот не раскрылся. Есть, говорит, больше не буду. Я к ней каждое утро
приходила, может, передумает, а она только смотрела строго так и
отворачивалась. Две недели лежала, помирала. Тогда я и зарок дала, что всех,
кого успею, накормлю. После нее многие есть отказывались, я привыкла. Только
ту, первую, помню. И зарок дала, чтобы умереть тихо, не мучаться. Слабая я,
сил у меня не хватит, чтобы хлеб выплюнуть. А лежать и под себя ходить --
страшно. Испугалась я тогда сильно. А ты говоришь -- бескорыстно.

Пропуск

Дом престарелых. Не общежитие, не больница. Прочный забор из
железобетонных плит, стальные ворота. Дом расположен на отшибе города.
Соседи -- колония общего режима для правонарушителей. Там все ясно, там
зэки, колючая проволока. Зэкам хорошо, они отсидят, выйдут на волю. Нам
надеяться не на что. Учреждение закрытого типа. Посторонним вход воспрещен.
Обитатели не имеют права выйти за ворота учреждения без письменного
разрешения директора. Обычного письменного разрешения, с подписью и печатью.
Входные ворота тщательно сторожит бывший вертухай с соседней зоны. Он уже
стар для работы в органах, а для наших ворот еще сгодится. Сиди себе,
открывай ворота начальству. Работа простая, привычная, да и к пенсии
неплохая прибавка.

Кто поздоровее и попроворнее, лез через забор или устраивал подкоп. Для
нас же, инвалидов на колясках, этот несчастный вахтер был подлинным
цербером.

Парень-инвалид вызвал такси. Заранее договорился с друзьями, чтобы
посадили в машину. За три дня до путешествия запасся пропуском. Все в
порядке, все спланировано, здесь посадят в машину, там встретят. Он уже в
машине, складная коляска в багажнике.

Подъехали к воротам. Шофер просигналил. Из вахтерской будки не спеша
вышел низенький старичок со злыми колючими глазками.

-- Кто в машине?

Шофер не понял вопроса.

-- Человек.

-- Пропуск есть?

Растерянный шофер берет у инвалида лист бумаги, передает вахтеру.
Вахтер наметанным глазом внимательно изучает документ.

-- Все в порядке, пусть проходит. Я узнал его, он часто возле ворот
ошивается. Только в прошлый раз он в коляске был и без пропуска.

-- Но сейчас с пропуском? Открывай ворота.

-- Вы меня не поняли. Здесь написано "пропуск на выход с территории
дома-интерната". Это документ. Я должен в точности ему следовать. Хочет
выходить -- пусть выходит, не хочет -- не надо. В машине он территорию
интерната не покинет.

Шофер раздражен. Немолодой уже мужчина не привык проигрывать. Он
отгоняет машину к корпусу интерната, проходит внутрь. Через полчаса
объяснений с директором интерната у него в руках все тот же пропуск, но уже
с чернильной припиской на полях: "и на выезд". В углу добавочно проставлена
круглая печать учреждения. Инвалид рад. У директора в тот день, наверное,
было хорошее настроение. По инструкции пропуск нужно было аннулировать,
написать заявление на выдачу нового и подождать пару дней решения столь
сложного вопроса. Машина подъезжает к воротам во второй раз. Вахтер
внимательно рассматривает исправленный документ, возвращает его шоферу такси
и нехотя идет открывать ворота.

Несколько минут едут молча. Внезапно шофер останавливает машину. Руки
плотно сжимают руль, он вдыхает. Не глядя на пассажира, напряженно, почти
зло говорит в воздух впереди себя.

-- Так, парень, не обижайся, денег я с тебя не возьму. И не потому, что
ты инвалид. Я по молодости отсидел три года, на всю жизнь запомнил. С тех
пор ментов ненавижу.

Выключает счетчик, жмет на газ. Машина едет на полной скорости, прочь
от дома престарелых, зоны, вахтера-паскуды. Хорошо. Воля.

Дурак

Автобусная остановка. Мы с женой куда-то едем.

Ждем автобуса.

Автобус наконец приходит, за рулем -- молодой парень в модных черных
очках. Алла берет меня на руки, ставит правую ногу на подножку, переносит на
нее вес. И тут водитель, улыбнувшись в нашу сторону, дает газ. От резкого
толчка Аллу разворачивает, она приседает в полуобороте со мной на руках. Она
не падает, занятия дзюдо не прошли даром. Просто встает и сажает меня
обратно в коляску.

Какой-то пьяный мужичок на остановке не может сдержать смех. Он смеется
долго и весело, потом приближается к нам. Алла отходит, она не понимает, как
я могу разговаривать с такими людьми.

-- Дурак он, -- говорит, -- дурак.

-- Почему?

-- Да потому что у тебя вот коляска есть, ты можешь солнце видеть, этих
птичек на асфальте, а каким он из аварии выйдет, никто не знает,
профессия-то у него опасная.

До меня доходит. Я улыбаюсь. Действительно -- дурак.

Пластилин

Лепить папу легко. Проще, чем грибок. Нужно раскатать два кругляша в
блины.

x x x

Когда я был маленьким, мы лепили из пластилина. Толстая воспитательница
раздала нам по две пластилиновые лепешки каждому. Одну лепешку надо было
раскатать в длинную трубочку, другую -- в тонкую лепешку. Если сложить
трубочку и лепешку, получиться грибок. Простая задача для уже подрастающих
малюток.

Я кладу руку на пластилин. Снимаю одну лепешку с другой. Пытаюсь
раскатать пластилин на столе. Безуспешно. Я катаю лепешку по столу, она не
становится ни тоньше, ни толще. Берусь за следующую -- результат тот же.

Другие дети справляются с заданием по-разному. У одних грибок
получается прямым и красивым, у других -- маленьким и скособоченным.
Воспитательница подходит ко всем, каждому что-то советует, одним грибкам
поправляет шляпки, другим -- ножки. Воспитательница подходит ко мне.

-- Что у тебя получилось? -- спрашивает она ласково.

Я кладу лепешку на лепешку. По-моему, теперь конструкция все-таки
немного больше похожа на гриб.

-- И что это такое? Что ты тут налепил?

Воспитательница берет мой пластилин, разминает быстрыми ловкими
движениями здоровых пальцев.

-- Теперь ты понял, как надо?

Я киваю. Теперь я понял.

-- А теперь, дети, посмотрим, у кого получился самый красивый грибок.
Самый красивый грибок получился у Рубена.

Я оглядываю стол. Грибок, который стоит передо мной, действительно
самый прямой и правильный. Мне все равно. Это не мой грибок.