Увидев Ланде, он быстро встал и весь вспыхнул. Что-то непонятное и громадное
прошло у него в мозгу.
Лицо у него было светлое и спокойное.
неудержимо захотелось просто, искренно и сильно пожать протянутую руку; но
уже в следующее мгновение все опять спуталось в его душе. Ему почудилось
что-то обидное в этом поступке Ланде, и Молочаев весь съежился, его красивое
лицо неестественно искривилось в оскорбительно вежливую улыбку.
преувеличенным уважением пожал руку Ланде.
скользнув взглядом по белому пузырю вместо головы.
старался овладеть собой и тем же оскорбительно вежливым тоном возразил.
меня ударить больно...
придавило его и смутное сознание, что Ланде не смешон, а смешон он сам,
смешон и ничтожен, - больно прилило холодом к груди.
что мне очень жаль, что я довел вас до этого. Я знаю, что вы меня ревновали
к Марье Николаевне... А я вовсе не хотел вам мешать. Я, правда, люблю эту
девушку за огромную живую жизнь, которая в ней есть; но только я любил ее
всегда совсем не так... Теперь она возненавидела меня за все это, за то, что
ошиблась. Вы идите к ней, - она полюбит вас, я думаю... А меня вы простите и
не чувствуйте ко мне дурного. Я вас люблю, - вы такой сильный и красивый
человек... Теперь я пойду, - я знаю, что вам еще не может быть приятно со
мной говорить. Прощайте!
как это вышло у Марьи Николаевны, протянул свою. Ланде ушел. И когда он
ушел, дурное, злое, обиженное и завистливое чувство вновь овладело
Молочаевым. Он заметался по комнате, нарочно стараясь преувеличить и раздуть
свое чувство. Как будто это удавалось ему и он засмеялся над Ланде; но в то
же время ему стало скучно и как будто жаль чего-то. Он не мог понять, чего
именно; но чувство было глубоко и мучительно и ему стало казаться, что оно
останется в нем навсегда и на всю жизнь будет так гадко, потерянно и
тоскливо.
XXI
неизбежное. Горящая и мятущаяся любовью душа его была все чаще унылой и
печальной, как живая зеленая ветка, обмерзающая непроницаемо прозрачной,
холодной корой льда. В последние дни он постоянно был один. Только Соня
ходила за ним неотступно, но именно ее, одной в целом мире, Ланде стал
почему-то бояться: ему все казалось, что она, как помешанная, больная, видит
не его, а кого-то другого и что вот-вот она откроет свою ошибку и тогда
возненавидит его всею своею душою и не будет ни границ, ни предела ее
ненависти.
письмо, в котором задавал много мучительных вопросов о правде, о людях, о
счастье. На это письмо больной студент ответил так:
мною теперь самый важный, последний и единственный вопрос человеческой
жизни, как умирать?.. Можно ли толковать о людях, о любви, об одиночестве,
когда человек всегда и при всяких отношениях к людям умирает один! Ты,
конечно, не можешь понять этого слова во всем его настоящем смысле: смысл
этот ужас. Этот ужас я должен перенести один, никто не может, - понимаешь? -
не может сопровождать меня, даже если бы захотел этого больше всего на
свете. Теперь все для меня разделилось на две половины, не имеющие никакой
связи: одна, ничтожная - вся мировая жизнь, другая, неизмеримо громадная -
моя смерть! Теперь, когда я отошел от всего и стою один в пустоте, я вижу,
что на самом деле так было и всегда, а мне только казалось, что я живу не
один. Всю жизнь с усердием, достойным лучшей участи, я старательно лепил
вокруг себя какой-то цемент из веры, идей, любви и жалости и думал, что это
прочно, незыблемо; но как только повис над пустотой смерти всей тяжестью
своего Я, - все сразу распалось, как сухая глина, и я полетел один, как
камень. Не сегодня-завтра мне умирать, а люди остаются жить, как ни в чем не
бывало. Так о чем же ты городишь? Ты почувствовал себя одиноким и несчастным
оттого, что люди не разделили твоих пылких чувств и не бросились в твои
братские объятия?.. Удивительно! Да неужели ты не знал, что все равно, когда
ты будешь умирать, люди не будут даже в состоянии понять твое чувство и
будут принуждены выпустить тебя из самых крепких объятий... Ты, впрочем,
человек верующий, - я было позабыл об этом; но пойми же ты хоть раз в жизни,
что если мы все и встретимся в той, иной жизни, о которой мы ровно ничего не
знаем и знать не можем, то там мы и поговорим в подходящем случаю духе,
опираясь на то, что нам тогда будет известно!.. Знаю я, что теплее жить,
если люди тебя греют, - но, конечно, что и говорить!.. Ну, что же, беги по
улицам и кричи: "О, люди, люди, люди!" И побегут за тобой и будут кричать:
"О, Ланде, Ланде!.." Только и всего! А страдать ты всегда все-таки будешь
один, ибо если у тебя заболит живот, то у самого лучшего друга, у брата, у
жены не сделается от сочувствия ответное расстройство желудка.
как это все глупо, и так же возненавидишь людей за ту глупую роль, которую
старался сыграть, как я теперь возненавидел. Если бы ты знал, какую ужасную,
душащую ненависть возбуждают во мне все... Будьте вы все прокляты! Если бы я
мог, я бы задавил всю землю. Зачем я жил, Ланде? Господи, как страшно,
пусто, холодно! Ради Бога, не трогай меня больше!"
одиночестве Семенова встал перед ним, как сплошное, кровоточащее страдание.
которому имени нет, - такая смерть!.. Не может быть, чтобы это было так,
само по себе! Это оттого, что он один, от страха, от боли. Надо ехать к
нему".
что скажет, чем подымет упавшую душу; но в нем жила светлая и торжественная
вера, что любовь сделает все: любовь пробьется сквозь страдание, согреет и
оживит душу, и она раскроется, как цветок на заре, осветится и воспримет
любовную торжественную веру.
помутилось. Страстное чувство томило и тянуло его до боли, до лихорадочного
состояния. Он машинально вышел на крыльцо и долго стоял без шапки, глядя в
далекое небо, с которого моросил невидимый мелкий дождь. Холодный упругий
ветер рванул его широкой волной, зашевелил волосами, буйно и холодно ударил
в лицо и перехватил дыхание.
подумал он. - Маму нельзя просить, - она не даст. Все, что я хочу, теперь
вызывает в ней только злобу и желание сделать не так. А больше не у кого. У
Шишмарева нет, наверное"...
упор на лампу, он подумал:
памяти просто выяснилась фигура старого заштатного священника, с его розовой
лысиной, добродушным старческим лицом, белой ряской и тем, как будто
ласковым и сочувственным взглядом маленьких глаз, которым он провожал его
при встрече.
похожий на вставшего от тяжелой болезни, Ланде перешел большую, заросшую
пыльной травой площадь, отворил калитку и пошел в маленький, уютный и как
будто теплый дворик. День был серый, сухой и неподвижный; но большие,
осыпанные золотом деревья казались освещенными ярким солнцем, и во дворике
было светло, тихо и радостно. Неподвижно стояли перед окнами в крошечном
палисаднике милые, наивно пестрые цветы. Пахло яблоками, осенними листьями,
ладаном и каким-то особенным запахом тишины и покоя.
весь розовый и белый.
него, точно нисколько не удивившись его приходу.
то огромное, что наполняет его душу, всякому человеку понятно с одного слова
и надо поменьше слов. - У меня есть один товарищ... вы, вероятно, его знаете
- Семенов.
ручкой по серебристым сухим волосам.
Ланде.
Русанов Владислав
Никитин Юрий
Конюшевский Владислав
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия