рядом - оранжевая пластмассовая баночка с искусственным маргарином.
Расставив локти и растопырив пальцы, слишком осторожно, почти испуганно,
резали хлеб солдаты. С горбушки снимался удивительно искусно срезанный
ломтик. Нужно быть артистом-хлеборезом или целый век прожить впроголодь,
чтобы суметь отрезать кусочек хлеба толщиной с кленовый лист. Чисто
по-своему, по-немецки, "накладывался" маргарин: в баночку резко пырялся нож,
затем обтирался о ломтик-листик хлеба...
приказали скованной тройке следовать за ними. По перрону сытой кошкой
кувыркался ветер, играя с клочками бумаги и окурками папирос. От пыхтящего
паровоза истерзанным холстом тянулся пар, растворяясь в холодном воздухе.
Одиннадцать маленьких пассажирских вагонов робко жались друг к другу, зарясь
на перрон просящими бельмами замороженных окон. Войдя в вагон, жандармы
очистили от пассажиров купе. Сипло кукукнув, паровоз дернул состав, и в
тяжелые головы скованных застучали колеса вопросами: "Кто же вы? Кто же вы?
Кто же вы?.. Куда едете? Куда едете? Куда едете?.."
вывели скованных из вагона. Улицы незнакомого города были оживленны. По
мостовой, гремя клумпами, плелась согнувшаяся в три погибели старушка с
вязанкой соломы на спине; цокали извозчики; проносились грузовики. Из-за
гряды домов, где-то впереди шагающих пленных, шприцем проколол небо
красномакушечный костел. Но по мере того как передний жандарм, подрагивая
жирными бедрами, уходил из улицы в улицу, костел отодвигался вправо, потом
очутился позади. У приземистого черного здания с вывеской "Вермахт
комендатур" жандармы остановились. На тротуарах замялись любопытствующие,
пристыв глазами к потускневшим от мороза кандалам Сергея, Попова и Куликова.
А через час жандармы ввели скованных в обширный двор Шяуляйской каторжной
тюрьмы.
оккупировали Шяуляй. По пустым, словно вымершим улицам днем гуляли штабные
офицеры и гестаповцы. С наступлением вечера и до зари на окраине города, у
озера, не умолкали трели автоматов. Девять концлагерей тесным кольцом
опоясали Шяуляй. В двух лагерях - физически здоровые евреи, специально
оставленные для работы, в остальных - советские военнопленные.
она на отлете города, мерцая узкими окнами пяти этажей. В конце 1941 -
начале 1942 года ее наполняли пленные. Во дворе, в коридорах, в четырехстах
камерах, на чердаке - всюду, где только было возможно, сидели, стояли,
корчились люди. Была их там не одна тысяча. Их не кормили. Водопровод немцы
разобрали. Умерших от тифа и голода убирали с первого этажа и со двора. В
камерах и коридорах остальных этажей трупы валялись месяцами, разъедаемые
несметным количеством вшей.
наполненные мертвецами и еще дышащими, вывозились из тюрьмы в поле. Каждый
фургон тащили пятьдесят пленных. Место, где сваливали в огромную канаву
полутрупы, отстояло от города в четырех верстах. Из ста пятидесяти человек,
везущих страшный груз, доходили туда сто двадцать. Возвращались восемьдесят
- девяносто. Остальных пристреливали по пути на кладбище и обратно.
поднимаясь из-за стола, просунув автомат в форточку, каждый день расходовал
он тридцать два патрона на пленных. Один фургон был специально закреплен за
ним...
гончих сук три немки, одетые в форму сестер милосердия. Тогда из пленных
тщательно выискивались наиболее испитые и измученные. Их симметрично
выстраивали у стен. С нескрываемым отвращением и ужасом подходили к ним
"сестры", становились в трех шагах спереди, а тем временем комендант щелкал
фотоаппаратом. Эти увеличенные снимки видели потом пленные в витринах окон,
провозя городом фургоны. Под снимками пестрели пространные подписи о том,
как немецкие сестры милосердия оказывают помощь пленным красноармейцам на
передовой линии германского фронта...
антифашистов. Рейсы фургонов участились. Редели пленные, становилось
просторнее в тюрьме, и наконец она совсем освободилась.
военнопленных. Тихим пламенем свеч замерцали там подснежники. И в одну из
майских ночей на этой великой могиле братьев по крови задвигались бесшумные
тени с лопатами и кирками в руках. То рабочие из города тайком от фашистов
пришли оборудовать последнее пристанище советских товарищей... А на заре,
встречая солнце, маленькая красногрудая птичка весело славила братство в
борьбе и надежде, сидя на огромном камне-обелиске, что появился на братской
могиле замученных. Корявые, тугогнущиеся пальцы деповского слесаря
выгравировали долотом на камне простые слова большого сердца:
глядели в небо первые цветы полей, перевязанные в букет широкой кумачовой
лентой...
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Взобравшись на стол, Сергей подолгу глядел на густо коптившие трубы завода,
что наполовину виднелся в окно, на горящую склень озера у самой тюрьмы.
Переводя взгляд на город, Сергей видел лишь разноцветные крыши домов.
Казалось, будто город накрылся от декабрьского холода огромным детским
одеялом из лоскутков...
пятьдесят граммов хлеба в сутки и два раза баланда; так же не разрешалось за
целый день присесть на край нар. По субботам заключенных сгоняли в тюремную
католическую церковь. Помещалась она на пятом этаже в обширной и светлой
комнате. В правом углу стоял довольно стройный орган. Под его звуки хор из
надзирателей под управлением тюремного палача пытался петь что-то жалобное и
проникновенное...
огромный, крытый черным брезентом грузовик гестапо заезжал во двор тюрьмы,
по разным камерам надзиратели и жандармы выискивали тех, кто значился в
списках. Им связывали позади руки мягкой проволокой, и если обреченный
сохранял мужество, то сам залезал в "Тетку Смерти", как заключенные называли
грузовик, а если кому изменяли силы - его легко подхватывали гестаповцы и
забрасывали в автомобиль.
с Куликовым и молодая женщина с грудным ребенком. Камерная печь топилась
один раз в три дня. Постоянный холод и сырость заставляли заключенных с
раннего утра до отбоя становиться в круг и шагать, шагать по камере.
Надзиратели разрешали женщине сидеть на нарах. Прижав желтую головку спящего
ребенка к груди, мать постоянно подолгу глядела бархатными миндалевидными
глазами в одну точку. Потом, встряхнув головой, словно спугивая надоевшую
муху, поправляла тряпье на ребенке - и сколько было в этих осторожных
движениях непринужденного изящества, сдержанности и спокойствия!
камеры пробовал предъявлять свои права на жизнь и свободу. Ворочаясь, он
пытался высвободить руки из разноцветного тряпья, и мать, улыбаясь ему,
говорила тогда с ним медленно, слегка заглушенным голосом и почти
проглатывая букву "р". Однокамерники отвели ей место у самой печки. И когда
днем, сидя на нарах, она вдруг в тревожной дреме закрывала веки с длинными,
стрельчато загнутыми ресницами, шагавшие по кругу заключенные
останавливались, снимали с ног клумпы и, взяв их в руки, босиком продолжали
путь...
Целая горка ломтиков в двадцать пять граммов вырастала на коленях женщины.
Тогда ее печальные глаза застилались влагой подступающих слез благодарности,
она отказывалась, просила, протестовала, но семнадцать человек, внеся ей
свою долю, как-то неловко ступая, поспешно отходили в сторону, в
противоположный угол.
ребенка.
ангел! Нам уже недолго осталось ждать! (лит.)} - звучал нежный успокаивающий
голос.
притихшего ребенка, она - жена литовского красного партизана - спокойно и
молча взошла по сходням в "Тетку Смерти"...
остался один среди литовцев. От постоянного ли недоедания или от холода
распухли ноги. На сжиме под коленями и у ступни лопалась кожа, и из
незаживающих ран сочилась красноватая жидкость. Часто кружилась голова и шла
кровь носом. Тело покрылось пузырчатыми струпьями. И однажды в середине дня
Сергей услышал свою фамилию. Пошатываясь и волоча клумпы, он вышел в коридор
и спустился с надзирателем на первый этаж. В вещевом складе ему подали
ветхую красноармейскую гимнастерку и шлем.
мороз в колени Сергея и начал разрывать их невидимыми когтями под
кальсонами...