Чтение 20–й страницы книги ~Избранные ходы~

Через некоторое время снова:

-- Усов, что вы возитесь со своим носовым платком? Неужели вы такой
сопливый?

Но Усов уже давно занимался переписыванием и заходился в собственном
насморке чисто символически.

Климцов, как самый лучший дополнитель, отвечал первым. Но на экзамене
нужно отвечать, а не дополнять. Причем отвечать так, чтобы больше нечего
было добавить. Климцов не смог произнести ни слова не только по билету, но и
в свое оправдание.

-- Как это я допустил такую промашку! -- покачивал Золотников головой,
рассматривая в журнале ряд положительных оценок за дополнения. Когда
Золотников обнаруживал пустую породу, ему сразу хотелось получить от
студента побуквенные знания. -- Придется вам зайти ко мне еще разок, --
поставил Золотников знак препинания во всей этой тягомотине.

В коридоре Усов делился своей методой списывания:

-- Сидишь и упорно смотришь ему в глаза. Пять, десять, пятнадцать
минут. Сколько нужно. И, как только замечаешь, что он начинает задыхаться от
правды, можно смело левой рукой...

-- Мне за такой сеанс гипноза предложили зайти еще разок, -- сказал
Климцов.

-- Когда ошибается комсомолец -- это его личные проблемы, а когда
ошибается комсорг -- обвиняют весь комсомол, -- сказал Артамонов. -- У тебя,
Климцов, нет опыта турнирной борьбы!

Матвеенков проходил у Золотникова по особому счету. Два семестра Леша в
основном тащился на микросхемах типа "не знаю, так сказать... в смысле...",
"не выучил, в принципе... поскольку...", "завтра как есть...
всенепременнейше... так сказать, расскажу после прочтения".

На экзамене философ топтал Матвеенкова до помутнения в глазах. В
моменты лирических отступлений Золотников оставлял в покое предмет и искал
вслух причины столь неполных знаний Матвеенкова:

-- Чем вы вообще занимаетесь в жизни?! Я бы вам простил, будь вы
каким-нибудь чемпионом, что ли! Но ведь вы сама серость! На что, интересно,
вы гробите свое свободное время? Может быть, на общественную жизнь? За что,
кстати, вы отвечаете в группе? Есть ли у вас какое-нибудь комсомольское
поручение, несете ли вы общественную нагрузку?

-- В каком-то смысле, так сказать, за политинформацию отвечаю, что ли,
-- как на допросе, отвечал Матвеенков.

-- Ну, и о чем вы информировали группу в последний раз? -- Золотников
усаживался в кресло все удобнее и удобнее.

-- Разве что... если... об Эфиопии. Так сказать... читал... в каком-то
смысле... очерк... в общем, об Аддис-Абебе.

-- Через пару недель придете пересдавать. Вместе с Климцовым. Прямо на
дом. Я ухожу в отпуск и в институте уже больше не появлюсь. Вы свободны,
Аддис-Абеба! -- сказал Золотников и про себя добавил: "Ну что учить в этой
философии? Ее соль так малогабаритна... первичность и вторичность материи, а
все остальное -- чистейшей воды вода!"

Бирюк, заскочивший на секундочку к друзьям, ужаснулся результатам
экзамена по философии:

-- Десять двоек у Золотникова?! Ну, вы даете, ребята! И ты,
Матвеенков?! Ты же, вроде, тоже рыболов-любитель? И даже немножко морж! Я
вижу, вы не натасканы на Золотникова. Золотников законченный рыбак, и
историй, не связанных с водой, он просто не признает. Ему только намекни про
рыбалку -- он сразу забудет про философию и начнет исходить гордостью за
свои снасти! В этот момент перейти к положительной оценке не составляет
никакого труда. Ведь философия, собственно, и началась-то с рыбалки.
Возьмите того же Платона -- бросал в воду поплавки разные, камешки,
наблюдал, как расходятся круги, размышляя о том о сем. А потом просто описал
все, что видел.

-- Правда?! -- обрадовалась Татьяна. -- Но я никогда в жизни не ловила
рыбу!

-- Тогда философию придется учить, -- сказал Бирюк тоном ментора.

Матвеенкову пришлось идти пересдавать экзамен одному, потому что
Климцов сам поставил себе пятерку на квитке для пересдачи, сам расписался за
Золотникова и сам сдал в деканат. Никто ничего не засек. Подделка легко
сошла за настоящую отметку. Скорее всего, потому, что слишком авантюрным был
ход. Никому в учебной части и в голову не могло прийти, что отметку можно
подделать. Ложную пятерку перенесли с квиточка в зачетку Климцова.

Матвеенков поплелся в одиночку. Он занял у Забелина болотные сапоги и
куртку -- всю в мормышках, в которой тот отбывал Меловое, и явился к
Золотникову в обеденное время. Философ сидел за столом и принимал вовнутрь
что-то очень эксцентричное на запах из аргентинской или, как минимум, из
чилийской кухни.

-- Ну что, проходи, Аддис-Абеба, -- вспомнил Золотников чрезмерную
занятость двоечника по общественно-политической линии.

Матвеенкову с голодухи послышалось вместо Аддис-Абеба "садись обедать",
и он совершенно бесцеремонно подсел к столу и принялся уплетать острый пирог
с рыбой. Когда, помыв и вытерев руки, Золотников вернулся в столовую,
Матвеенков уже развеивал последние крохи стеснения. Чтобы не ударить в грязь
лицом, хозяину ничего не оставалось, как потчевать неуча. Леша долго не
выходил из-за стола, и Золотников чуть не закормил его, как когда-то Пунтус
с Нынкиным в Меловом бабкиных свиней.

После обеда Золотников приступил к опросу. Речь сама собой зашла о
рыбалке. Пересдача экзамена прошла, как сиеста, без особых аномалий.

А вообще сессия -- это мечта. И почему каникулы начинаются после нее?
Их следовало бы поменять местами. Когда вырываешь на кино пару часов из
отведенных на подготовку, даже индийский фильм кажется увлекательным. На
каникулах пропадает охота отдыхать. Купаешься в ненужной свободе и
понимаешь, что она -- не более чем осознанная необходимость, как говорил
великий Ленин.

Даже как-то неинтересно.

Из заготовок

Химик Виткевич, похожий на баснописца, заметил как-то на консультации:

-- К экзамену допущу тех, кто заготовит шпаргалки своей рукой. Буду
сверять почерки.

Дмитрий Иванович Виткевич считал, что лучший способ закрепления
пройденного материала -- изготовление шпаргалок. Студент, занимаясь этим
делом в надежде списать на экзамене, вторично прорабатывает предмет, сам
того не подозревая. Пробегая вновь по всем темам, он усваивает курс
комплексно, по двум каналам памяти -- механическому и зрительному. Собираясь
на экзамен, он запоминает, в каком кармане какая заготовка лежит, и таким
образом классифицирует свои знания. Это позволяет держать в голове все
химикалии.

Заяви такое Ярославцев, первокурсники удивились бы до крайности, а из
уст химика требование иметь шпаргалки прозвучало почти программно. Это была
не единственная странность, которую Виткевич обнаружил за семестр. Взять
хотя бы химические анекдоты, которых он рассказал столько, что по ним можно
было выучить половину высшей химии. Он рассказывал их, как новую тему, -- не
улыбаясь, сохраняя каменную серьезность. Словно мимические мышцы,
складывающие улыбку, у него атрофировались. За серьезность Дмитрия Ивановича
уважали более всего. Благодаря ей он постоянно притягивал к себе. Его лекции
были интересны, их никто не пропускал. Проверки посещаемости, устраиваемые
на них деканатом, считались делом в какой-то мере кощунственным, потому что
отсутствующих не было никогда.

От Бирюка пришел слушок, что Виткевич преподавал в свое время в МГУ,
был первым рецензентом Солженицына. После этого растворы, полимеры и анионы
стали еще занимательнее. Бирюк божился в подлинности пикантной составляющей
слушка и уверял, что по институту ходит чешская книжонка, в которой это в
деталях расписано. При желании эту книжонку можно было отловить у литейщиков
или у вагонников.

-- Теперь ясно, почему Виткевич ходит, заложив руки за спину, --
догадался Рудик. -- Сказывается длительное пребывание в неволе. Сталин знал,
кого сажать и на сколько.

Создавалось впечатление, будто химик еле носил свое тяжелое прошлое и
ежеминутно помнил о нем. Он часто останавливал мел на середине формулы и
задумывался, и только усиливающийся в аудитории шепот возвращал его к
реальности. При чтении лекций химик никогда не пользовался никакими
бумажками, как это делали многие преподаватели, он знал свою науку назубок,
поэтому все его требования воспринимались как законные.

-- Все-таки химик наш хитрый, как штопор! -- размышлял Гриншпон. -- Не
покажешь ему шпоры -- двойка, покажешь -- он их отберет, и тоже двойка.
Ловкое колечко он затеял!

На экзамене Виткевич словно забыл про все. Не спросил про шпаргалки и
не следил, списывают ли. Будто знал, что никто списывать не будет. Все
недоуменно брали билеты, невероятно легко отвечали и, бросив в урну не
пригодившиеся шпаргалки, выходили поделиться удивлением с рассевшимися под
дверью одногруппниками.

Один только Усов не мог удержаться, чтобы не напомнить о себе. Прежде
чем взять билет, он долго вытаскивал из карманов свои микротворения и
расписывал Виткевичу, на какой четвертинке какой вопрос раскрыт. Химик, не
глядя, опустил шпаргалки в урну. Усов взял билет и сел за стол. Натура
постоянно тащила его не туда. Посидев смирно минут пять, он спросил, нельзя
ли ему воспользоваться шпаргалками.

-- Пожалуйста, -- спокойно разрешил химик.

Усов полез в урну и достал листочки. Дмитрий Иванович не среагировал на
выпад, дождался, пока Усов иссякнет, и поставил ему тройку.

-- Не за плохие знания, а в назидание, -- прокомментировал он свое