высокий стан, спустился в каюту. Там он уселся на эзельгофте подле
кухонной плиты, вынул из кармана чернильницу, обтянутую шагренью, и
большой бумажник из кордовской кожи, достал из бумажника вчетверо
сложенный кусок пожелтевшего, пятнистого, исписанного пергамента,
развернул его, извлек из футляра перо, примостил бумажник на коленях,
положил на него пергамент оборотной стороной вверх и при свете фонаря,
выхватывавшего из мрака фигуру повара, принялся писать. Ему мешали удары
волн о борт, он медленно выводил букву за буквой.
которой провансалец прикладывался каждый раз, когда подбрасывал перцу в
котел, как будто советовался с ней насчет приправы.
водкой, а потому, что заметил на ее плетенке имя, выведенное красными
прутьями на фоне белых. В каюте было достаточно светло: он без труда
прочитал это имя.
Хардкванону?
ее как память. Когда-то мы еще свидимся с ним? Да, это его поясная фляга.
буквой: строчки ложились криво, но он явно старался писать разборчиво.
Рука у него тряслась от старости, судно сотрясала качка, и все же он довел
до конца свою запись.
началась та ужасающая пляска, которой корабли встречают бурю.
к плите, высушил, насколько это было возможно, на огне только что
написанные строки, снова сложил пергамент, сунул его в бумажник, а самый
бумажник вместе с чернильницей спрятал в карман.
последнее место среди оборудования урки; она была расположена в части
судна, наименее подверженной качке. Однако теперь котел сильно трясло.
Провансалец не спускал с него глаз.
6. ОНИ УПОВАЮТ НА ПОМОЩЬ ВЕТРА
положение дел. Тот, кто в эту минуту оказался бы рядом с ним, мог бы
расслышать сорвавшуюся с его уст фразу:
раздумье, подобно тому как рудокоп спускается в шахту.
на море. Наблюдать море - значит размышлять.
морской пучины вырывался жалобный стон. На всем безмерном пространстве ее
совершались зловещие приготовления. Доктор смотрел на все творившееся у
него перед глазами, не упуская ни малейшей подробности. Но его взгляд не
был взглядом созерцателя. Нельзя спокойно созерцать ад.
проявивший себя в смятении океана, усиливший ветер и волны, сгустивший
тучи. Нет ничего более последовательного и вместе с тем более вздорного,
чем океан. Неожиданные прихоти его соприродны его могуществу и составляют
один из элементов величия океана. Его волна не ведает ни покоя, ни
бесстрастия. Она сливается с другой волной, чтобы тотчас же отхлынуть
назад. Она то нападает, то отступает. Ничто не сравнится с зрелищем
бушующего моря. Как живописать эти почти невероятные в своей непрерывной
смене провалы и взлеты, эти исполинские зыблющиеся холмы и ущелья, эти
едва воздвигнутые и уже рушащиеся подпоры? Как изобразить эти кущи пены на
гребнях сказочных гор? Здесь все неописуемо - и эта разверстая бездна, и
ее угрюмо-тревожный вид, и ее совершенная безликость, и эта светотень, и
низко нависшие тучи, и внезапные разрывы облаков над головой, и их
беспрестанное, неуловимое глазом таяние, и зловещий грохот, сопровождающий
этот дикий хаос.
была как нельзя более кстати, ибо порывы его гнали урку от берегов Англии;
владелец "Матутины" решил поднять все паруса. Вся в хлопьях пены,
подгоняемая ветром, дувшим прямо в корму, урка неслась как будто вскачь, с
бешеным весельем перепрыгивая с волны на волну. Беглецы заливались смехом.
Они хлопали в ладоши, приветствуя волны, ветер, паруса, быстроту хода,
свое бегство и неведомое будущее. Доктор, казалось, не замечал их; он был
погружен в задумчивость.
и пристально глядя на урку, потерял ее из виду. До этого мгновения его
взор был прикован к судну. Какую роль в судьбе беглецов сыграл этот
детский взор? Когда ребенок не мог уже ничего различить на горизонте, он
повернулся и пошел на север, между тем как судно уносилось на юг.
7. СВЯЩЕННЫЙ УЖАС
облегчения смотрели, как отступает все дальше и уменьшается в размерах
враждебная земля. Мало-помалу перед ними, округляясь, все выше вздувалась
мрачная поверхность океана, и в сумерках скрывались один за другим
Портленд, Пербек, Тайнем, Киммридж и оба Матравера, длинный ряд мглистых
утесов и усеянный маяками берег.
совершенно черным и непроницаемой завесой протянулось над судном. Медленно
начал падать снег. Закружились первые хлопья. Казалось, это кружатся живые
существа. В непроглядном мраке бушевал на просторе ветер. Люди
почувствовали себя во власти стихии. На каждом шагу их подстерегала
ловушка.
смерч.
океаном, в иных местах своей серо-свинцовой утробой вплотную соприкасаясь
с волнами. Иногда она приникала к нему чудовищными присосками, похожими на
лопнувшие мешки, которые втягивали в себя воду и выпускали клубы пара. Они
поднимали то там, то здесь на поверхности волн конусообразные холмы пены.
Шквал и судно устремились друг другу навстречу, словно бросились в
рукопашную.
один кливер не спущен, не взят ни один риф - до такой степени бегство
граничило с безумием. Мачта трещала и перегибалась назад, точно отпрянув в
испуге.
направлении часовой стрелки, и в своем поступательном движении проходят
иногда до шестидесяти миль в час. Хотя урка оказалась всецело во власти
яростного вихря, она держалась так, как держится судно при умеренном
ветре, стараясь только идти наперерез волне, подставляя нос первому порыву
ветра, правый борт - последующим, благодаря чему ей удавалось избегать
ударов в корму и в борта. Такая полумера не принесла бы ни малейшей
пользы, если бы ветер стал менять направление.
гул.
целого мира. То, что мы называем материей, это непознаваемое вещество,
этот сплав неизмеримых сил, в действии которых обнаруживается едва
ощутимая, повергающая нас в трепет воля, этот слепой хаос ночи, этот
непостижимый Пан иногда издает крик - странный, долгий, упорный, протяжный
крик, еще не ставший словом, но силою своей превосходящий гром. Этот крик
и есть голос урагана. Другие голоса - песни, мелодии, возгласы, речь -
исходят из гнезд, из нор, из жилищ, они принадлежат наседкам, воркующим
влюбленным, брачующимся парам; голос же урагана - это голос из великого
Лукьяненко Сергей
Самойлова Елена
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Орлов Алекс
Херберт Фрэнк