Чтение 20–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

Гетманова жадно слушали сотни людей, обладавших даром исследования, пения,
писания книг, хотя Гетманов не только не умел петь, играть на рояле,
создавать театральные постановки, но и не умел со вкусом и глубиной
понимать произведения науки, поэзии, музыки, живописи... Сила его
решающего слова заключалась в том, что партия доверила ему свои интересы в
области культуры и искусства.

Таким количеством власти, каким обладал он, секретарь областной
партийной организации, вряд ли мог обладать народный трибун, мыслитель.

Гетманову казалось, что самая глубокая суть понятия "доверие партии"
выражалась в мнении, чувстве, отношении Сталина. В его доверии к своим
соратникам, наркомам, маршалам и была суть партийной линии.

Гости говорили главным образом о новой военной работе, предстоящей
Гетманову. Они понимали, что Гетманов мог рассчитывать на большее
назначение, люди с его партийным положением обычно, пере ходя на военную
работу, становились членами Военных советов армий, а иногда даже и
фронтов.

Гетманов, получив назначение на корпус, встревожился и огорчился,
узнавал через одного из своих друзей, члена Оргбюро ЦК, нет ли против него
наверху недовольства. Но, казалось, ничего тревожного не имелось.

Тогда Гетманов, утешая себя, стал находить хорошие стороны в своем
назначении, - ведь танковым войскам предстоит решить судьбу войны, им
предстоит выступить на решающих направлениях. В танковый корпус пошлют не
каждого, скорей пошлют членом Военного совета в захудалую армию на
второстепенный участок, чем в танковый корпус. Этим партия выразила ему
доверие. Не все же он был огорчен, - очень ему нравилось, надев форму и
глядя в зеркало, произносить: "Член Военного совета армии, бригадный
комиссар Гетманов".

Почему-то наибольшее раздражение вызывал в нем командир корпуса
полковник Новиков. Он еще ни разу не видел полковника, но все, что
Гетманов знал и узнавал о нем, не нравилось ему.

Друзья, сидевшие с ним за столом, понимали его настроение, и все, что
говорили они о его новом назначении, было приятно ему.

Сагайдак сказал, что корпус вероятнее всего пошлют под Сталинград, что
командующего Сталинградским фронтом генерала Еременко товарищ Сталин знает
со времен гражданской войны, еще по Первой конной армии, и часто говорит с
ним по телефону ВЧ, а когда тот бывает в Москве, товарищ Сталин принимает
его... Недавно командующий был на даче у товарища Сталина под Москвой, и
беседа товарища Сталина с ним длилась два часа. Хорошо воевать под
командованием человека, к которому с таким доверием относится товарищ
Сталин.

Потом говорили, что Никита Сергеевич помнит Гетманова по работе на
Украине и что большой удачей для Гетманова будет попасть на тот фронт, где
Никита Сергеевич член Военного совета.

- Не случайно, - сказал Николай Терентьевич, - в Сталинград товарищ
Сталин послал Никиту Сергеевича, фронт решающий, кого же послать?

Галина Терентьевна задорно сказала:

- А моего Дементия Трифоновича случайно, что ли, товарищ Сталин
посылает в танковый корпус?

- Да уж, - сказал прямодушно Гетманов, - мне попасть на корпус - это
вроде из первых секретарей обкома дорасти до секретаря райкома. Радость
небольшая.

- Нет, нет, - серьезно сказал Сагайдак. - В этом назначении выражено
доверие партии. Райком, да не простой, не сельский, а Магнитогорский,
Днепродзержинский. Корпус, да не простой - танковый!

Мащук сказал, что командира корпуса, куда комиссаром едет Гетманов,
недавно назначили, он раньше не командовал соединениями. Об этом сказал
ему работник фронтового особого отдела, приезжавший недавно в Уфу.

- Он мне еще вот что говорил, - сказал Мащук и, сам себя перебивая,
добавил: - Да что вам рассказывать, Дементий Трифонович, вы-то о нем,
наверное, больше знаете, чем он сам о себе знает.

Гетманов узко сощурил и без того узкие, пронзительные, умные глаза,
пошевелил мясистыми ноздрями и сказал:

- Ну уж больше.

Мащук едва заметно усмехнулся, и все сидевшие за столом заметили его
усмешку. Странное, удивительное дело, - хоть приходился он шуряком и
свояком семье Гетмановых и хоть был Мащук при семейных встречах скромным,
милым, любящим шутку человеком, а все же чувствовали Гетмановы какое-то
напряжение, слушая его мягкий, вкрадчивый голос, глядя на темные,
спокойные глаза и бледное, длинное лицо. И сам Гетманов, чувствуя это, не
удивлялся, он понимал силу, стоящую за Мащуком, знавшим что-то такое, чего
и Гетманов подчас не знал.

- И что за человек? - спросил Сагайдак.

Гетманов снисходительно ответил:

- Да вот такой, выдвиженец военного времени, до войны ничем особым он
не отличался.

- В номенклатуре не был? - сказал, улыбаясь, брат хозяйки.

- Ну, номенклатура, - Гетманов помахал рукой: - Но человек полезный,
танкист, говорят, хороший. Начальником штаба корпуса - генерал Неудобнов.
Я с ним на восемнадцатом съезде партии познакомился. Мужик толковый.

Мащук сказал:

- Неудобнов, Илларион Иннокентьевич? Еще бы. Я у него работать начинал,
потом судьба развела. Перед войной я с ним у Лаврентия Павловича в
приемной встретился.

- Ну, развела, - улыбаясь, сказал Сагайдак. - Ты подходи диалектически,
ищи тождество и единство, а не противоположность.

Мащук сказал:

- По-чудачному все во время войны, - полковник какой-то в комкоры, а
Неудобнов к нему в подчинение идет!

- Военного опыта нет. Приходится считаться, - сказал Гетманов.

А Мащук все удивлялся:

- Шутка, Неудобнов, да от одного его слова что зависело! Член партии с
дореволюционным стажем, огромный опыт военной и государственной работы!
Одно время думали, что он членом коллегии будет.

Остальные гости поддержали его.

Их сочувствие Гетманову сейчас было удобно выразить в соболезнованиях
Неудобнову.

- Да, напутала война, скорей бы кончалась, - сказал брат хозяйки.

Гетманов поднял руку с растопыренными пальцами в сторону Сагайдака и
сказал:

- Вы знали Крымова, московский, делал в Киеве доклад о международном
положении на лекторской группе ЦК?

- Перед войной приезжал? Загибщика этого? В Коминтерне когда-то
работал?

- Точно, он. Вот этот мой комкор собрался жениться на его бывшей жене.

Новость почему-то всех насмешила, хотя никто не знал бывшей жены
Крымова, ни комкора, который собирался на ней жениться.

Мащук сказал:

- Да, шуряк недаром первую закалку получил у нас в органах. И уж про
женитьбу знает.

- Хватка есть, скажем прямо, - проговорил Николай Терентьевич.

- А как же... Верховное Главнокомандование ротозеев не жалует.

- Да, уж наш Гетманов не ротозей, - проговорил Сагайдак.

Мащук сказал серьезно и буднично, словно перенесся в свой служебный
кабинет:

- Крымова этого, еще когда он приезжал в Киев, помню, неясный.
Понатыкано у него связей и с правыми и с троцкистами с самых дав них
времен. А разобраться, то, верно...

Он говорил просто и откровенно, казалось, так же просто, как мог
говорить о своей работе директор трикотажной фабрики или преподаватель
техникума. Но все понимали, что простота и свобода, с которой он говорил,
были лишь кажущиеся, - он, как никто, знал, о чем можно, а о чем нельзя
говорить. А Гетманов, сам любивший ошеломить собеседника смелостью,
простотой и искренностью, хорошо знал о сокровенной глубине, молчавшей под
поверхностью живого, непосредственного разговора.

Сагайдак, который бывал обычно занятой, озабоченней и серьезней других
гостей, не хотел расставаться с легким настроением и весело объяснил
Гетманову:

- Его и кинула жена как недостаточно проверенного.

- Хорошо бы, если потому, - сказал Гетманов. - Но мне подобается, что
этот мой комкор женится на совершенно чуждом человеке.

- Ну и пусть, мне бы твои заботы, - сказала Галина Терентьевна. -
Главное, чтобы любили друг друга.

- Любовь, конечно, основное - это все знают и помнят, - сказал
Гетманов, - но, кроме того, есть вещи, которые некоторые советские люди
забывают.

- Вот это верно, - сказал Мащук, - а забывать нам ничего не положено.

- А потом удивляются, почему ЦК не утвердил, почему то, почему не это.
А сами не дорожат доверием.

Вдруг Галина Терентьевна удивленно нараспев произнесла:

- Странно даже слушать ваш разговор, и как будто войны нет, а только и
заботы, - на ком этот комкор женится и кто бывший муж у его будущей жены.
Ты с кем это, Дима, собрался воевать?

Она насмешливо посмотрела на мужчин, и красивые карие глаза ее казались
чем-то похожи на узенькие глаза мужа, - должно быть, проницательностью и
походили.

Грустным голосом Сагайдак проговорил:

- Да где там, про войну забыть... Отовсюду наши братья и сыны на войну
идут - от последней колхозной хаты до Кремля. Война - и великая, и
отечественная.

- У товарища Сталина - Василий, сын, летчик-истребитель, потом у