дорвался...
которые начинались тонко и, взлетев к вискам, круто опадали вниз.
такое занятие уходит вся жизнь,- и считая, что это и было истинной любовью,-
он отбился сконфуженно:
растянусь. Читай, читай! - Он заметил темные полукружья под се глазами и
пожалел женщину непривычной, мужицкой жалостью:
захватанных руками. Борис выбрал одно, не самое толстое письмо, расправил
уголки, погладил бумагу, как во вспышке зарницы увидел мать с белым
полушалком на покатых плечах, c желтой деревянной ручкой в испачканных
чернилами пальцах, почудилось даже - услышал, как скрипит перо, вывязывая
ровные строчки прилежно учившейся гимназисткой.
не писала,- ты вынужден отвечать и станешь отрывать время от сна. А я не
могу не писать тебе каждый день.
тебе. Я-то читаю его, как ученическую тетрадку, и вижу каждую пропущенную
запятую и эти вечные ошибки на "а" и "о". Отец твой переживает - был сдержан
и сух с тобою, недолюбил, как ему кажется, недосказал чего-то. Он чинит
мережу, думая, что ты вернешься к весне. Он до того изменился, что иногда
называет меня "девочка моя". Так он называл меня еще в молодости, когда мы
встречались. Смешно. Нам ведь и тогда уже за тридцать было...
что в самые тяжелые дни войны школы не закрыты и мы учим детей, готовим к
будущему, значит, не теряем веры в него, в это будущее...
нас печка топится, чайник крышкой бренчит. Отца сегодня нет. Он еще
математику ведет в вечерней школе. Почему ты, Боренька, вскользь написал о
том, что тебя наградили орденом? Даже не сообщил - каким? Ты же знаешь
своего отца, его понятия о долге и чести. Он был бы рад узнать, за что тебя
наградили. Да и я тоже. Мы оба гордимся тобою.
с шестом. И увидела я тебя: в трусишках, худенького, с выступившими ребрами.
Лодка большая, а ты бьешься в подпорожье, а отец ловит этих несчастных
пескарей и видит, как тебя развернуло и понесло. Потом ты почти добрался до
каменного бычка, прибился в улово, но тебя снова развернуло и понесло. Ты
поднимался пять раз, и пять раз тебя сносило. У тебя вспотел нос (всегда у
тебя потел нос). На шестой раз ты все же одолел преграду, и с ликованием:
"Папа! Я лодку привел!" А он: "Ну что ж, хорошо! Привяжи ее к камню и
начинай удить пескарей - надо к вечеру успеть наживить перемет".
ему уроки. И вырастают у них, как правило, оболтусы (ты - исключение, не
куксись, пожалуйста!).
говорит, срывали погоны,- детям нашим их навесили! А я потихоньку
радовалась, когда погоны ввели. Я радуюсь всему, что разумно и не отрицает
русского достоинства. Может быть, во мне говорит кровь моих предков?
отца: если он выпивши пошел танцевать, значит, самое время отправляться ему
в постель. Танцевать-то он не умеет. Это между нами, хотя ты знаешь.
Всю географию перезабыла. Это потому, что я рядом тебя чувствую.
и больше жизни тебя люблю. Ты вот тут - я дотронулась до сердца рукою...
Прости меня, прости. Надо бы какие-то другие слова, бодрые, что ли, написать
тебе, а я не умею. Помолюсь лучше за тебя. Не брани меня за это. Все матери
сумасшедшие... Жизнь готовы отдать за своих детей. Ах, если бы это было
возможно!..
спит. Не таись, говорит, если тебе и ему поможет... Я заплакала. "Девочка
моя!" - сказал он. Да ты знаешь своего отца. Он считает, что у него не один,
а двое детей: ты и я.
на войне. Вечная твоя мать-Ираида Фонвизина-Костяева".
смотрел на бегущую подпись матери и явственно видел ее: носатенькую, с
оттопыренными ушами, в белом полушалке, сползшем с покатых плеч; и
по-старомодному заколотые на затылке волосы видел, и реденькую челку надо
лбом, которая всегда вызывала ухмылку учеников. Мать убрала письмо,
закуталась в полушалок, раздвинула занавески на окне, пытаясь мысленным
взором покрыть пространство, отделяющее ее от сына.
угадывается темный провал реки, заторошенной льдами, и дальше - мерклые
очертания гор с мрачной, немой тайгой на склонах и колдовской жутью в
обвально-глубоких распадках. Тесно сомкнулось пространство вокруг городка,
вокруг дома и самой матери. Где-то по другую сторону непроглядной,
обрывающейся за рекой земли - он, и где-то, отделенная окопами, тысячами
верст расстояния, между двумя враждующими мирами - она, мать.
у нее старомодный...
решился ее утешать. Люся схватила жбан с этажерки, расплескивая на грудь
самогон, глотнула из горлышка и прерывисто заговорила:
остановить ее.
лицо ладонями, будто омывая плечи и грудь, полуприкрытую одеялом, продолжала
она: - Какой ты ласковый! Ты в мать. Я теперь знаю ее! Зачем войны? Зачем?
За одно только горе матери... Ах, господи, как бы это сказать?
понимал.
примирились с насилием и смертью? Ведь больше всех, мужественнее всех
страдаете вы в своем первобытном одиночестве, в своей священной и звериной
тоске по детям. Нельзя же тысячи лет очищаться страданием и надеяться на
чудо. Бога нет! Веры нет! Над миром властвует смерть. На что нам надеяться,
матери?
к солнцу и дню, где чужое и наше войско спали в снегах.
дожевывала остатки балок, пробегая по ним юрким горностаишком и заныривая в
оттаявшую яму.
потолок. В окне красным жучком шевелился отсвет пожарища, но комната уже
наполнилась темнотою, и темнота эта не сближала их, не рождала таинство. Она
наваливалась холодной тоскою, недобрым предчувствием.
не спрашивая ни о чем, Борис нашарил в деревянной шкатулке пакетик с табаком
и, как умел, скрутил цигарку. Люся сунула руку под матрац, вынула зажигалку.
Чему-то усмехнувшись, переделала цигарку, склеенную вроде пельменя, свернула
ее туже и, прикурив, осветила лицо Бориса огоньком. Усмешка все не сходила с
ее губ.
огонек, дунув на него.- Хозяина повесили в бору на сосне, а зажигалочка
осталась... заправленная зажигалочка, костяная...- У Люси клокотало в горле.
Она затягивалась табаком по-мужицки умело и жадно.- Девок он, между прочим,
потрошил на этой самой кровати...
Где же ты раньше был? Неужели войне надо было случиться, чтоб мы
встретились? Милый ты мой! Чистый, хороший! Страшно-то как жить!..- она тут
же укротила себя, промокнула лицо простыней.- Все! Все! Прости. Не буду
больше...
солдатам - проще там все, понятней, а тут черт-те какие страсти-ужасы, и
вообще...
Люся и запустила руки в волосы лейтенанта.- Так и не причесался? Волосы у
тебя мягкие-мягкие... Не умеешь ты еще притворяться... Мужчина должен уметь
притворяться...
тебе говорила, что старше тебя на сто лет. Женщинам иногда надо верить...- и
треснуто, натуженно рассмеялась.- Ах, господи, до чего я умная!.. Ты
чувствуешь, у нас дело к ссоре идет? Все как у добрых людей.
квадратом, в комнату просочился рассеянный свет.
подняла голову, откинула с лица волосы и опустила руки на плечи Бориса: -
Спасибо тебе, солнышко ты мое! Взошло, обогрело... Ради одной этой ночи
Шилова Юлия
Майер Стефани
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс
Березин Федор