интересовало, и в частности - мой визит к директору лондонского
издательства. Я не мог ему не сказать, что меня поразили последние слова
этого человека.
основания так говорить. Он считал меня виновником одной очень трагической
истории, которую он пережил. Я, к сожалению, не могу вас посвятить в ее
подробности, я не имею права это делать. Его суждение обо мне было, в общем,
ошибочно, но я его понимаю.
труднообъяснимая чисто психологически, если хотите. Я не сомневался, что то
описание Саши Вольфа, которое сделал Владимир Петрович, соответствовало
действительности. И вот как этот же самый Саша Вольф, партизан и авантюрист,
мог написать "I'll Come To-morrow".
он вообще ничего бы не написал. Но его давно не существует, а книгу эту
написал другой человек. Я полагаю, что следует верить в судьбу. И если так,
то нужно считать, - с такой же классической наивностью, - что вы были ее
орудием. Тогда совпадает все: случайность, выстрел, ваши шестнадцать лет,
ваш юношеский глазомер и вот эта самая, - он тронул меня ниже плеча, -
недрогнувшая рука.
ресторане, из кухни слышался шум посуды и раздраженный голос повара:
все. Я думал, когда вы поднялись после вашего падения и стояли так
неподвижно, что вы оцепенели от страха. Вы не испугались тогда?
понимал то, что происходило, мне смертельно хотелось спать, и все мои усилия
уходили на борьбу с этим желанием. Я, кроме того, вообще не боюсь смерти,
вернее, жизнь никогда не казалась мне особенно ценной.
особенно неожиданно.
для меня, ясно до ослепительности. Но потом я никогда не мог восстановить
этого чувства - и оттого, что я его не восстановил, я превратился в автора
этой книги. Я всегда ждал, всю жизнь, что вдруг случится нечто совершенно
непредвиденное, какое-то невероятное потрясение, и я вновь увижу то, что я
так любил раньше, этот теплый и чувственный мир, который я потерял. Почему я
его потерял, я не знаю. Но это произошло именно тогда. Я не могу вам
сказать, как это было страшно, это исчезновение всего, в чем я жил, - эта
дорога, это солнце и ваши сонные глаза надо мной. Я думал, что вы давно
погибли. Мне было вас жаль, вы были моим спутником - и вот вы провалились в
какую-то пропасть лет и расстояния, и я был единственным человеком, видевшим
ваш отъезд. Если бы я мог говорить тогда, я закричал бы вам, что надо
остановиться, что она вас ждет, как она ждала меня, и что второй раз она не
промахнется. И, как видите, я бы ошибся. Если бы вы знали, сколько раз я
вспоминал о вас! Мне хотелось вернуть время назад. Мне хотелось, чтобы на
моей совести не было вашей смерти и чтобы я не сделал вас убийцей в свою
очередь.
все эти годы меня не преследовал ваш призрак.
был уверен, что вы погибли по моей, в конце концов, вине, и мы оба были не
правы. Но какое это имеет значение, я хочу сказать, правы или не правы,
когда вы провели столько лет в напрасном сожалении и я - в ожидании
возвратного чуда? Кто нам вернет это время и кто изменит вашу или мою
судьбу? И как вы хотите, чтобы после этого можно было верить в какие-то
наивные иллюзии?
нет. Но, во-первых, это ничему не помогает, и, во-вторых, если мы не
способны ни к одной, хотя бы самой незначительной иллюзии, то тогда нам
остается только то, что вы называете прекращением ритма. И так как мы еще
существуем, то, может быть, не все потеряно.
как ученик над трудной задачей. Когда он поднял на меня свои глаза, в них
опять стояло то почти страшное выражение, которое появилось в первый раз
после того, как я ему сказал, что я стрелял в него. Но то, как он обратился
ко мне, странно не вязалось с ним.
проблемы, имеющей двойной интерес: личный, что важнее всего, и отвлеченный,
что тоже не лишено значения.
вас лично?
соблазн заставить события идти так, как вы хотите, не останавливаясь для
этого ни перед чем.
одна из форм решения, правда, наименее желательная.
такси, видел, как он садился в автомобиль, и слышал, как мягко, со
всхлипывающим звуком, хлопнула дверца. Был теплый майский
светило солнце; было около пяти часов пополудни.
глаза - и передо мной появилось изменившееся лицо лондонского издателя. -
Конечно, нужно принять во внимание исключительные обстоятельства и ваш
тогдашний возраст. Но если бы ваш выстрел был более точен... - "Beneath me
lay my corpse with the arrow in my temple"... Я опять с необыкновенной
ясностью увидел эту дорогу и лес, это было здесь, в моей комнате, дойдя до
меня через побежденное пространство, отделявшее меня в данный момент от
далекого юга России. Мне было искренне жаль Вольфа. "Тот мир, который я
потерял не знаю почему". Да и потом эта утешительная философия; мы проходим
каждый день через космические катастрофы, - но несчастье в том, что
космические катастрофы оставляют нас равнодушными, а малейшее изменение в
нашей собственной, такой незначительной, жизни вызывает боль или сожаление,
и с этим ничего нельзя поделать. "Кто нам вернет это время?" Никто, конечно,
- но если бы это чудо случилось, то мы бы очутились в чьей-то чужой и
далекой жизни, и неизвестно, была ли бы она лучше нашей. Впрочем, что значит
лучше? Жизнь, которая нам суждена, не может быть другой, никакая сила не
способна ее изменить, даже счастье, которое того же порядка, что
представление о смерти, так как заключает в себе идею неподвижности. Вне
неподвижности нет счастья - того самого, которого какой-то восточный
властелин не мог найти "ни в книгах премудрости, ни в хребте коня, ни на
груди женщины". Леночка могла бы сказать: "Потом, когда мы расстанемся с
тобой и у меня будет другой любовник..." Может быть, она ничего не расскажет
ему обо мне, может быть, лаконично заметит: "В это время у меня был роман с
одним человеком" - и эта фраза будет заключать в себе все те ночи, когда она
мне принадлежала, разгоряченное ее лицо, ее груди, сдавленные в моих
объятиях, гримаса в последнюю минуту и все, что этому предшествовало, -
потом будут еще чьи-то объятия и тот же голос с теми же интонациями, в
сущности, почти безличными, потому что она так говорила со мной, а до этого
с другими, и это, наверное, звучало одинаково искренне всегда: какое
богатство чувственных возможностей и какая бедность выражения! Да, конечно,
самая прекрасная девушка не может дать больше, чем она имеет. И чаще всего
она имеет столько, сколько у нас хватает душевной силы создать и представить
себе, - и поэтому Дульцинея была несравненна. Еще один обман - если считать,
что действительность более права, чем воображение. И Леночка, может быть, не
заслуживает моего порицания: что мне мешает думать, что она всегда будет
принадлежать только мне, что она никого не любила, кроме меня, а если
думала, что любила или будет любить, то это чудовищная и совершенно явная
ошибка, даже если она этого не понимает? И даже если неизбежен уход и
неизбежна измена, то вот в какой-то промежуток времени все, что составляет
ее сущность, принадлежит мне, и это самое главное, потом будут только
обрывки, которые достанутся другим, и эти другие никогда уже не будут знать
того, что она дала мне, всего душевного и физического богатства, которое я
получил от нее, как дар, - и после этого что еще могло у нее остаться? Я
вдруг почувствовал ее так близко от себя, что у меня появилось абсурдное
желание повернуть голову и посмотреть, не здесь ли она; я так ясно ощущал
запах ее духов, движение ее тела под платьем, мне казалось, что я вижу ее
глаза и слышу эту внезапно падающую интонацию ее голоса, которую удержала
навсегда моя благодарная память. Я любил ее больше, чем кого бы то ни было,
и, конечно, больше, чем себя, и вот, раз в жизни, в силу этого жадного
чувства я приблизился бы к евангельскому идеалу - если бы Евангелие говорило
о такой любви. "Вспомните, что Христос был неизменно печален". И вот опять
призрак Александра Вольфа. В авторе "I'll Come To-morrow" было нечто, на чем
мне не хотелось остановиться. Надо, однако, дойти до конца. Я чувствовал
себя бесконечно виноватым перед ним. Да, несомненно. Но все-таки я два раза
заметил в его глазах это страшное выражение: сначала, когда он узнал, что
это я стрелял в него, и поднялся из-за стола, и потом, когда он сказал мне
"милый друг". В конце концов, тогда, в России, это он скакал за мной на
своем белом жеребце и, собственно, я должен был оказаться жертвой, а не он.
И затем, недаром он все возвращался в своих разговорах к этому мгновенному и
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Круз Андрей
Херберт Фрэнк