нести и эту неблагодарную службу, -- выразительно пошлепав по столу ладонью,
заключил он.
Ясненько. Ну так что ж, бойцы твои вознамерились поднять на штыки советского
офицера?
них живете, а родину любите вместе. И правильно бы ребята сделали, если б
это быдло запороли. Я не дал. Жалко парнишек. Ты обрадуешься работе. Одряб
вон от безделья, паутина по углам. -- И понимая, что подзашел, что хватанул
лишку, сбавил пыл. -- Да таким обалдуям, как Пшенный, самое подходящее место
на штыке.
простите, дерзки. У меня тут не положен подобный тон...
исповедальня, где говорят только шепотом. А меня не это занимает. Мне вот
спросить хочется: давно ли вы были в солдатских казармах? Совсем не были?
Так я и знал. Побывали б там, так не ублюдком Пшенным интересовались бы --
интересовались бы тем, что умер боец не на фронте, не в бою, для которого
призван государством.
по плечу вам эта глыба. А вот как человек погиб, расскажите, пожалуйста,
подробней.
прохиндей, тыловая крыса какая-то спас себя или сыночка своего, взятку ль
получил, сунул в армию непригодного. Попцов прибыл в роту больной. И кабы он
был один такой. Морока одна с ними. В пути, на пересылках, в карантине
Попцов совсем дошел. В роте он ни одного дня в строю не был, два раза в
санчасти лежал. Его бы комиссовать, домой отправить, подладить, подкормить.
Да много тут таких, а медсанчасть одна...
Скорик бросил Щусю листок, напечатанный типографской краской, -- ну там о
неразглашении разговора, в особенности военной тайны, и т. д. и т. п. --
Щусь черкнул в конце листа наискось свою короткую фамилию, отшвырнул бумагу
брезгливо. Скорик небрежно сгреб ее в ящик стола. -- Объяснительную писать
все равно придется. И вот еще что... -- Он помолчал, подумал. -- Беседовал я
тут с твоими орлами из первого взвода. Каждому из них давал листочек, где
написано: обязуюсь, мол, сообщить о сговорах, вредных влияниях, намерениях
дезертировать и так далее и тому подобное. Обязан. Служба у меня такая. Так
один из твоих орлов, по фамилии Шестаков, чуть мне голову чернильницей не
расколол...
боец, скажи ему: не на всякого офицера можно со штыком да с чернильницей
бросаться -- обратно прилетит и ушибет до смерти. Скажи ему, чтоб не болтал
об этом происшествии в роте. И тому громиле, что припадочного изображает,
ну, который "у бар бороды не бывает" глаголет, скажи, чтобы не заигрывался.
стол, что-то в нем перебирая.
он, сочиняет, деляга, всякую чушь, безвредно для товарищей сочиняет. Есть
такие, придурками живут, на придурков рассчитывают. Немцем тебя посчитал, --
Скорик смотрел в упор, испытующе, -- за аккуратность. Не допускает мысли,
что офицер из русской армии может быть прибран.
зрел, -- подхватил Щусь. Отвернувшись к окну, постукивая пальцами по столу,
он силился уразуметь: зачем Скорик все это ому сообщил? Зачем такую гнусную
подробность доверил? Чтоб знал Щусь, что не все бросались на старшего
лейтенанта Скорика с чернильницей, не все припадочных изображали, были и те,
что бумажки о доносительство подписали, время от времени они исчезают из
расположения роты по вызову в штаб полка: полы, мол, мыть, баню топить, иль
за почтой, иль наглядные пособия капитану Мельникову поднести -- тонкая
политика н армии, памаш!
произнес:
нужен. -- Подал руку. -- Держи! Все же дважды однополчане. И здесь, Алексей
Донатович, о родине иногда тоже думают. Враг-то на Волге.
Глава шестая
первая рота должна идти на завтрак первой, на ужин -- последней. Во-первых:
надо было подниматься раньше всех и ложиться после отбоя. Кроме того, как ни
болтай черпаком в котлах -- первым все равно наливается жиже, последним же,
случается, достанутся хорошие охлебки в котлах. Если же кухонный отряд
просчитается или крохоборы дежурные закусочничают, объедать начнут, может
шпик с постным маслом на дне котлов остаться.
все довесочки целы, да и попромышлять можно до конца обеда или отбоя.
дополнительного пропитания достигли бойцы двадцать первого стрелкового
полка. С осени хлеб делили, выбирая от десятка едоков полномочного человека,
и не одного, двух. Один полномочный человек отворачивался от стола, другой
полномочный человек, положив руку на пайку, спрашивал; "Кому?"
Отворотившийся выкрикивал: "Петьке! Сашке! Ваньке!" Сомнения вкрадывались в
души солдатиков, подтачивали доверие к полномочным людям -- в сговоре они,
им и связчикам ихним не случайно же достаются одни горбушки да пайки с
довесками. Пустили в ход хитрейшую тактику. В каждом подразделении свою. В
зависимости от пристрастий данного контингента едоков употреблялось название
либо кинокартин, либо машин, либо воинских званий, либо городов. Советских.
Но и здесь чудились происки. Хотя откуда быть обдуваловке: хлеб нарезается и
взвешивается в хлеборезке, каждая пайка отдельно. Да в хлеборезке-то тоже
люди -- где промахнутся ножом, где перевесят, где недовесят.
достигло такого ухищрения, какого небось и просвещенная Европа не знала: по
предложению Васконяна в ход пошли названия стран. "Кому пайка?" -- спрашивал
распределитель. И следовал выкрик: "Абиссинии! Греции! Аргентине! Англии!
Сэсээру! Везло отчего-то больше всего Абиссинии -- ей всегда доставалась
горбушка. Так же и кашу, и суп делить стали. Зачерпнет кашу дежурный,
замахнется поварешкой: "Кому?" -- и специалист по странам названия выдает,
но уже иные, чем при делении хлеба, благо стран на земле много, на всю роту
названий хватает. Хлоп в скользкую миску черпак каши -- Польше, бульк
поварешку супу -- Венгрии. Радуйся, Европа, кушай на здоровье!
часто не укладывались в срок, отпущенный на завтрак или на обед, хлебали и
жевали харч на ходу, суп допивали через край миски, пайку хлеба совали за
пазуху и берегли воистину пуще глаза, отщипывая по крошке. Слабовольные
людишки страшно завидовали тем, кто обладал терпением, выдержкой, не сжирал
пайку как попало, не заглатывал мимоходом, живьем, ел с супом или с чаем,
потреблял продукт бесценный с чувством, с толком, с расстановкой, с пользой
для здоровья и для тела, и духа поддержания.
Овладев порожней миской, доходяги толкались возле раздаточных окон,
канючили, ныли, выпрашивали добавки, мешая старшим десятка получать тазы с
похлебкой, с кашей, с чаем, если мутную, банным веником пахнущую жижу можно
было назвать чаем, но, намерзшись на занятиях, вечерами пили того чаю много,
пили жадно, мочились ночью, биты бывали эти соколики нещадно.
солдат выплюнуть на стол рыбью кость, как из-за спины просовывается рука,
цап ту кость, миску вылизать просят, по дну таза ложкой или пальцем
царапают. Этих неприкаянных, без спроса ушедших из казармы людей ловили
патрули, дневальные, наказывали, увещевали. Но доходяги утратили всякое
человеческое достоинство, забыли, где они и зачем есть, дошли даже до
помоек, отбросных ларей, что-то расковыривали там палками, железом, совали в
карманы, уносили в леса к костеркам.
Талгатом, которого из-за трудности выговора бойцы кликали Толгаем, презирали
доходяг, плевались: "Адрем кал!" (Фу на тебя!) -- брезгливо выбрасывали из
супа или из толченой картошки комочки свинины. Начался обмен: казах русскому
-- кроху мяса, русский казаху -- ложку картохи либо корочку хлеба. Но и
неистовые азиаты, больше других страдающие от холода и недоеда, один по
одному сдавались: сначала начали хлебать суп, сваренный со свининой, потом и
мясо, отвернувшись, украдчиво бросали в рот. Кругом дразнятся: "У-у, чушка
поганая! Хрю-хрю, чушка!.." -- чтобы забрезговали, не ели мяса казахи. И
пришел срок, когда Талгат повелительно сказал:
разрешил из-за трудности момента. Ослабеете, будете, как они, --
презрительно махнул он ложкой на сзади толпящихся, ждущих подачки доходяг.
"Астапрала!" -- отбегали от стола в угол столовой -- поблевать.
людьми становилось все труднее. Парнишки в заношенной одежде, в обуви
хрустящей, точнее по-собачьи визжащей, тявкающей на морозе, ничего уже не
боялись, увиливали от занятий, шныряли по расположению полка в поисках хоть
какой-нибудь еды. Утром их невозможно было поднять, вытолкать из казармы.
одновременно заводили громко, песенно: "Па-аа-адъем! Па-ааа-адъем!" -- но
Круз Андрей
Роллинс Джеймс
Круз Андрей
Конюшевский Владислав
Доставалов Александр
Кервуд Оливер Дж.