Чтение 20–й страницы книги ~Мои скитания~

теле вспухали синие полосы, лопавшиеся при новом ударе.

-- Реже! Крепче! -- крикнул Шептун, следивший с налитыми кровью глазами
за каждым ударом.

Невольно два удара после его восклицания вышли очень сильными, и кровь
брызнула на пол.

-- Мммм... гы...-- раздался стон изпод шинели.

-- Розги переменить! Свежие! -- забыв все, вопил Шептун.

У барабанщика Шлемы Финкельштейна глаза сдела-лись совсем круглыми, нос
вытянулся и барабанные пал-ки запрыгали нервной дробью.

-- Господин штабс-капитан! Извольте отправиться под арест.

Покрасневший с вытянутой шеей, от чего голова май-ора стала еще более
похожа на лошадиную, загремел ог-ромный майор на Шептуна. Все замерло. Даже
подня-тые розги на момент остановились в воздухе и тихо опус-тились на тело.

-- Двадцать три... Двадцать четыре... -- невозмутимо считал Ярилов.

-- Извольте идти за адъютантом в полковую канцеля-рию и ждать меня!

Побледневший и перетрусивший Шептун иноходью за-торопился за
адъютантом.

-- Слушаюсь, господин майор!.. -- щелкая зубами, пробормотал он, уходя.

-- Что, кончили, капитан? Сколько еще?

-- Двадцать три осталось...

-- Ну поскорей, поскорей...

Орлов молчал, но каждый отдельный мускул его бо-гатырской спины
содрогался. В одной кучке раздался крик:

-- Что такое?

-- С Денисовым дурно!

Наш юнкер Митя Денисов упал в обморок. Его от-несли в канцелярию.
Суматоха была кстати, -- отвлекла нас от зрелища.

-- Орлов, вставай, братец. Вот молодец, лихо выдер-жал,-- похвалил
Ярилов торопливо одевавшегося Орлова.

Розги подхватили и унесли. На окровавленный пол бросили опилок. Орлов,
застегиваясь, помутившимися гла-зами кого-то искал в толпе. Взгляд его упал
на майора. Полузастегнув шинель, Орлов бросился перед ним на колени, обнял
его ноги и зарыдал:

-- Ваше... ваше... скоблагородие.;; Спасибо вам, отец родной.

-- Ну, оставь, Орлов... Ведь ничего... Все забыто, про-шло... Больше не
будешь?.. Ступай в канцелярию, сту-пай!

-- Макаров, дай ему водки, что ли... Ну, пойдем, пой-дем...

И майор повел Орлова в канцелярию. В казарме сто-ял гул. Отдельно
слышались слова:

-- Доброта, молодчина, прямо отец.

-- Из нашего брата, из мужиков, за одну храбрость дослужился... Ну и
понимает человека!-- говорил кто-то. Ярилов подошел и стал про старину
рассказывать:

-- Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что бы-ло. У нас в учебном
полку по тысячи палок всыпалиПривяжут к прикладам, да на ружьях и волокут
полу-мертвого сквозь строй, а все бей! Бывало, тихо ударишь, пожалеешь
человека, а сзади капральный чирк мелом по спине,-- значит, самого вздуют.
Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей на
смерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня
пороли!

И, действительно, Иван Иванович был выкован. Строй-ный, подтянутый, с
нафабренными черными усами и на-голо остриженной седой головой, он держался
прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неуто-мим, несмотря
на свои полсотни лет.

-- А это, -- что Орлов? Петьдесят мазков!

-- Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хле-бай,-- донеслось из толпы
солдат.

-- Эдак-то нас маленькими драли... Да, вы, господа юнкера, думаете, что
я, Иван Иванович Ярилов? Да?

-- Так точно.

-- Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Не
знаю ни роду, ни племени... Меня в меш-ке из Волынской губернии принесли в
учебный полк.

-- Как в мешке?

-- Да так, в мешке. Ездили воинские команды по де-ревням с фургонами и
ловили по задворкам еврейских ре-бятишек, благо их много. Схватят в мешок и
в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму,
окрестят и вся недолга. Вот и кантонист.

-- А родители-то узнавали деток?

-- Родители!..Хм... Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: "Наши
сестры -- сабли востры"... И мат-ки и батьки -- все при нас в казарме..,
Так-то-с. А рас-сказываю вам затем, чтобы вы, молодые люди, помнили да и
детям своим передали, как в николаевские времена солдат выколачивали... Вот
у меня теперь офицерские по-гоны, а розог да палок я съел -- конца краю
нет... Мне об это самое место начальство праведное целую рощу пе-ревело...
Так полосовали, не вроде Орлова, которого доб-рая душа, майор, как сына
родного обласкал... А нас, бывало, выпорют, да в госпиталь на носилках или
про-сто на нары бросят -- лежи и молчи, пока подсохнет.

-- Вы ужасы рассказываете, Иван Иванович.

-- А и не все ужасы. Было и хорошее. Например, на-казанного никто
попрекнуть не посмеет, не как теперь. Вот у меня в роте штрафованного
солдатика одного фельдфебель дубленой шкурой назвал... Словом он по-прекнул,
хуже порки обидели... Этого у нас прежде не бывало: тело наказывай, а души
не трожь!

-- И фельдфебель это?

-- Да, я его сменил и под арест: над чужой бедой не смейся!.. Прежде
этого не было, а наказание по закону, закон переступить нельзя. Плачешь,
бывало, да бьешь.

-- Вот Шептун бы тогда в своей тарелке был!-- за-метил кто то.

-- Таких у нас бывало. Да такой и не уцелел бы. Да и у нас ему не
место.

-- Эй, Коля! -- крикнул он Павлову. Русые баки, освещенные славными
голубыми глаза-ми, повернулись к нему.

-- Дело, брат, есть. До свиданья, молодежь моя ми-лая.

Вокруг Ярилова и Павлова образовался кружок офи-церов. Шел горячий
разговор. До нас долетели отрыви-стые фразы:

-- Итак, никто не подает ему руки.

-- Не отвечать на поклон.

-- Ну, что такое, -- горячился Павлов, -- я просто вы-зову его и
пристрелю... Мерзавцев бить надо...

-- Ненормальный он, господа, согласитесь сами, раз-ве нормальный
человек так над своей семьей зверствовать будет... -- доказывал доктор
Глебов.

По-вашему все -- ненормальный, а по-нашему -- зло-вредный и мерзавец, и
я сейчас посылаю к нему секун-дантов.

-- Нет, просто руки не подавать... Выкурим... Из канцелярии выходил
довольный и улыбающийся майор. Офицеры его окружили.

А Орлов бежал тотчас же после наказания. Так и про-пал без вести.

-- За водой ушел, -- как говорили после в полку. Вспомнились мне его
слова:

-- На низы бы податься, к Астрахани, на ватагах по-работать... Приволье
там у нас, знай, работай, а кто та-кой ты есть, да откуда пришел, никто не
спросит. Вот ежели что, так подавайся к нам туда!

Звал он меня.

И ушел он, должно быть, за водой: как вода сверху по Волге до моря
Хвалынского, так и он за ней подался...

x x x

Первые месяцы моей службы нас обучали марширо-вать, ружейным приемам. Я
постиг с первых уроков всю эту немудрую науку, а благодаря цирку на уроках
гим-настики показывал такие чудеса, что сразу заинтересо-вал полк. Месяца
через три открылась учебная команда, куда поступали все вольноопределяющиеся
и лучшие солдаты, готовившиеся быть унтер-офицерами. Там нас положительно
замучил муштровкой начальник команды, капитан Иковский, совершенно
противоположный Воль-скому. Он давал затрещины простым солдатам, а ру-гался,
как я и на Волге не слыхивал. Он ненавидел нас, юнкеров, которым не только
что в рыло заехать, но еще "вы" должен был он говорить.

-- Эй, вы! -- крикнет, замолчит на полуслове, шевеля беззвучно
челюстями, но понятно всем, что он родителей поминает.

-- Эй, вы, определяющиеся!-- вольно! корровы!!., А чуть кто-нибудь
ошибется в строю, вызовет перед линией фронта и командует:

-- На плечо! Кругом!... В карцер на двое суток, ша-гом марш! -- И юнкер
шагает в карцер.

Его все боялись. Меня он любил, как лучшего строе-вика, тем более, что
по представлению Вольского я был командиром полка назначен взводным, старшим
капральным, носил не два, а три лычка на погонах, и за бо-лезнью фельдфебеля
Макарова занимал больше месяца его должность; но в ротную канцелярию, где
жил Мака-ров, "не переезжал" и продолжал жить на своих нарах, и только
фельдфебельский камчадал каждое утро еще до свету, пока я спал, чистил мои
фельдфебельские, до-статочно стоптанные, сапоги, а ротный писарь Рачковский,
когда я приходил заниматься в канцелярию, уго-щал меня чаем из
фельдфебельского самовара. Это было уже на второй год моей службы в полку.

Пробыл я лагери, пробыл вторую зиму в учебной команде, но уже в
должности капрального, командовал взводом, затем отбыл следующие лагери, а
после лаге-рей нас, юнкеров, отправили кого в Казанское, а кого в Московское
юнкерское училище. С моими друзьями: Калининым и Павловым, с которыми мы
вместе прожили на нарах, меня разлучили: их отправили в Казань, а я был
удостоен чести быть направленным в Московское юнкерское училище.