Чтение 20–й страницы книги ~На испытаниях~

ним подъехал самосвал, наклонил кузов и высыпал на землю свой груз.
Послышался грохот бьющегося кирпича, красный дымок поднялся к небу,
самосвал несколько раз качнулся взад и вперед, развернулся и уехал. На
стройке не было ни души, только курганами громоздился битый кирпич да
щерились брошенные в навал оконные рамы с выбитыми стеклами.

- А что здесь строится?

- По замыслу - баня районного масштаба. Только с водой какая-то
неувязка получилась, неясно, откуда ее вести и кому платить? Пока три
ведомства согласовывают вопрос, стройку законсервировали.

- А кирпич зачем возят?

- Бог их знает. Наверно, в целях выполнения какого-то плана. Может
быть, плана сдачи утильсырья. Знаете, как у нас собирают утильсырье? Вот
нашему научно-исследовательскому институту тоже пришла разнарядка: вынь да
положь такое-то количество тонн металлолома. А откуда его взять? Все
понимают, что глупо, а передоложить никто не хочет. Все-таки вышли из
положения: изъяли из общежития железные кровати, автогеном порезали,
сдали...

- И вы еще смеетесь?

- А что делать, плакать?

Они как-то несогласно помолчали.

- А может быть, все-таки... передоложить?

- Что вы сказали?

- Ничего, это я так...

- Вот у генерала Гиндина на стройке - каждый кирпич на счету, - сказал
Скворцов. - Разбили - взыщут, генерал - со своего подчиненного, тот - с
прораба, прораб - с рабочего...

- Значит, можно все-таки что-то сделать?

- Что-то можно. Но опасно. С риском для жизни...

Пыльная длинная дорога незаметно перешла в такую же пыльную длинную
улицу. По обе ее стороны стояли неказистые дома двух сортов: деревянные
серые избы и вросшие в землю глиняные мазанки, похожие на грибы. Все окна
были наглухо закрыты ставнями, на улице - ни души, ни собаки. Только один
какой-то случайный петух торопливо хромал, перебегая улицу и оставляя за
собой в пыли четкую цепочку следов. Петух был угнетен и выглядел
нездоровым.

- Кстати, тем временем мы с вами дошли до Лихаревки, видите?

- А где же все люди?

- Кто на работе, а кто дома спрятался, ставни закрыл. В такую жару люди
без большой надобности на улицу не выходят. Слышите, какая тишина?

И в самом деле - тишина была мертвая, пыльная, убитая. Но вдруг ее
нарушил громкий человеческий голос. Он кричал с резким грузинским
акцентом:

- Товарищ майор! А товарищ майор! - Из окна дощатого сарая высунулся по
пояс красивый седовласый мужчина необычайно благородной внешности - этакий
располневший витязь в тигровой шкуре. Он размахивал руками и взывал: -
Товарищ майор, иди сюда, кацо!

- Кто это? - спросила Лида.

- А это и есть лихаревский князь, знаменитый Ной Шошиа.

- Моди, моди! - кричал Ной.

- Здравствуйте, Ной Трифонович, - учтиво поклонился Скворцов. - Вы
видите, я не один, с дамой.

- И дама бэри! Пить-кушать будэм! Брат приехал из Рустави, родной брат,
дзма! Шашлык есть, вино есть! Зурна будэм играть!

- Спасибо, нам нужно на базар, - сказала Лида.

- Какой базар? - Ной даже зажмурился от отвращения. - Это не базар, а
один нуль! Говори, что надо, - все будэт! У Ноя Шошиа все есть!

- Большое спасибо, Ной Трифонович, - сказал Скворцов. - Когда-нибудь в
другой раз.

- Вай мэ! - горестно закричал Ной.

Они пошли дальше.

- Вы с этим Ноем Шошиа хорошо знакомы?

- В том-то и дело, что нет. Но один раз я был у него в гостях, и этого
достаточно, чтобы он полюбил меня, как родного. Видите, как выходит. У
нас: друг - значит гость. У них наоборот: гость - значит друг.
Удивительный народ.

- А трудно ему, наверно, здесь. Зачем он сюда приехал?

- Кто его знает? Прошлый раз намекал он высоким слогом на что-то
особое, на какие-то удары судьбы. Что ж, возможно... Но вот мы,
собственно, и достигли цели своего путешествия. Перед нами базарная
площадь - так сказать, центр райцентра. Прошу обратить внимание.

Базарная площадь была довольно велика, но как-то неприютно вся
покривилась в сторону. На нее выходило несколько магазинов, из которых
открыт был только один; у остальных двери были заперты, преграждены
брусьями и украшены огромными висячими замками. Посреди площади у длинной
коновязи жевали черное сено пять-шесть лошадей, запряженных в телеги; все
они одновременно, словно по команде, взмахивали хвостами, отгоняя слепней,
- какие-то лошадиные автоматы. У запертых дверей магазина "Хлеб" ожидала
на солнце кучка женщин в темных одеждах, с кошелками в руках. Все женщины
были низко, по самые глаза, повязаны платками, а из-под платков виднелись
мертвенные, известково-белые лица, похожие на маски.

- Это косметика, - пояснил Скворцов. - Чтобы не загорать. Мел, мука и
еще что-то, чуть ли не зубная паста. Здесь загорелая женщина не
котируется, не то что у нас, в Европе.

Посреди площади возвышался крытый рынок. Внутри было пестро от
солнечных пятен и сияющих щелей. За столами шла вялая торговля: пять-шесть
продавцов, два-три покупателя. Выбор товаров был скромен: мешочки с
семечками и самосадом, куски синего, тощего мяса и тут же - пучки кудели,
шерстяные носки, упряжь.

- Вот вам и лихаревский частный сектор. Что вас здесь соблазняет? Мясо?
Семечки?

Лида отрицательно помотала головой.

- Хотите, я приценюсь к курице? Вот увидите, я мастер торговаться.

- Боже упаси!

- Да я не покупать, а просто так. Мне эта курица симпатична.

Курица, облюбованная Скворцовым, сидела на столе, шарообразно
нахохлившись и поджав под себя ноги. Рядом с нею стоял старик, совершенно
сказочный: коричневый, как пряник, с белой сахарной бородой.

- Здорово, дед! Как торговля? - тоном путешествующего министра сказал
Скворцов.

- Какая наша торговля? Вот куру продам, бутылку куплю. Товар - деньги -
товар.

Скворцов сразу пооблинял.

- Да ты, оказывается, дед, ученый!

- Культурный, - поправил дед.

- Сколько же ты за свою курицу просишь?

- Тридцатку всего.

- Дорого!

- А ты что, дешево водку продаешь?

- Разве это я продаю?

- А то нет? Ты человек городской, я деревенский. Ты мне водку - я тебе
куру.

Курица беспокойно заворочалась, словно понимая, что о ней речь.

- Но-но, Дуська, - прикрикнул дед. - Помалкивай, твое дело маленькое.

- Как вы ее зовете?

- Дуська. Авдотья по-старому. Раньше Дуньки были, а теперь Дуськи. А
свинью у меня Варварой зовут. Я не религиозный.

"Ко-ко", - проскрипела курица.

- Что вы сказали? - переспросил Скворцов и легонько щелкнул курицу
пальцем в лоб.

Произошел небольшой переполох: курица заорала и, хлопая крыльями,
попыталась взлететь. Ноги у нее были связаны, и далеко улететь она не
могла, но кудахтанья было много. Старик изловил ее, посадил на место и
стал увещевать:

- Дуська, не нарушай.

- Шуток не понимает, - сказал Скворцов.

- Очень даже понимает. Только стесняется.

Курица замирала, покрикивая.

- Нервная, - сказал старик. - Питание не удовлетворяет. Местные
условия.

- А вы-то сами не местный? - спросила Лида.

- С-под Орла я. А здесь местных нет. Климат очень упругий.
Поживет-поживет - и инфаркт. А вы откудова?

- Из Москвы, - ответила Лида.

- В Москве, говорят, снабжение хорошее.

- Ничего.

- А ты почему такая худая? Муж не обеспечивает?

- Нет, отчего же, - смутилась Лида.

- Ты ее получше корми. Я тоже одну такую знал, страшная была, как чучел
огородный, а муж откормил - стала интересная! Куриный бульон таким - в
самый раз! Берешь, что ли, куру? Или так, для культпросвета стараешься?

- Для культпросвета, - признался Скворцов. - Ты уж, дед, меня прости,
время у тебя отнял.

- Бог простит. Хотя я не религиозный. Мое почтение.

Они пошли к выходу. Дверь наружу сияла, как печное жерло. На площади
было по-прежнему мертво и грубосолнечно. Те же лошади, автоматически
обхлестывающие себя хвостами, те же женщины с заштукатуренными лицами на
крыльце магазина "Хлеб".

- Здравствуйте, - сказал, подходя к ним. Скворцов. - Хлеба ждете? А где
же Любовь Ивановна?

Женщины слегка оживились.