35
каратистов и боксеров. Впрочем, сочинители давно уже никого не интересуют.
Так вот. Боксеры пишут рассказы быстро, наспех, как Бог на душу положит.
Затем они набрасываются на них снова, переписывая то, что просто ужасно или
не подходит, и исправляя остальное. Каратисты пишут по одному предложению,
шлифуя его прежде, чем приступить к следующему. Когда они заканчивают
писать, рассказ действительно закончен.
боксеры. Снова скажу: надо кому-нибудь провести исследование на эту тему.
Может быть, писателю на роду написано быть каратистом или боксером. Недавно
я был в Рокфеллеровском университете, там ищут и находят все больше и больше
генов, которые заставляют нас действовать тем или иным способом, точно так
же, как нас заставлял катаклизм. Еще до моего визита в этот университет я
заметил, что мои с Джейн дети и дети Элли и Джима стали совсем разными
людьми, но при этом каждый стал именно тем, кем ему предопределено было
стать.
наладить свою жизнь. Если вы верите тому, что пишут в газетах, тому, что
говорят по радио, тому, что показывают по телевизору, что читаете в
Интернете, -- что ж, вы сильно отличаетесь от других.
смешными, грустными или какими-нибудь еще, и об этом и рассказывают, не
задумываясь, почему или по какой причине люди вообще живут.
воображаемые двери и заборы, прорезая себе путь через заросли колючей
проволоки под шквальным огнем, дыша горчичным газом, и все для того, чтобы
найти ответ на эти вечные вопросы: "Что, черт подери, нам делать? Что, черт
подери, происходит в этом мире?"
сад", но каратисты хотят еще заниматься правами человека. Вот о них и
поговорим. Я начну с двух правдивых историй, произошедших и конце нашей с
Траутом войны в Европе.
косвенно ответственная за смерть при мерно сорока миллионов человек,
капитулировала. Еще несколько дней спустя к югу от Дрездена, близ границы с
Чехией, оставался очаг анархии, который впоследствии вошел в оккупационный
сектор Советского Союза. Я был в этом месте и немного рассказал о тех днях в
книге "Синяя борода". Из лагерей были освобождены и брошены на произвол
судьбы тысячи военнопленных, таких как я, а так же выжившие в концлагерях
люди с номерами, вы татуированными на руках, сумасшедшие, уголовники, цыгане
и Бог знает, кто еще.
вооруженные. Они искали, кому бы сдаться -- только не Советскому Союзу. Мы с
моим фронтовым другом Бернардом В. О'Хара поговорили кое с кем из них.
О'Хара, адвокат и прокурор в разные периоды своей жизни, сейчас на небесах.
А тогда мы оба слышали слова немцев. Они говорили, что Америке следовало
делать то же самое, что делали они, -- воевать с безбожниками-коммунистами.
стать похожим на США, со свободой печати и вероисповедания, праведными
судами и честными выборами, и так далее. А США, в свою очередь, постараются
воплотить то, что воплощено -- так говорили -- в СССР, именно распределение
благ по справедливости. "От каждого -- по способностям, каждому -- по
потребностям". Вроде того.
замечательная весна. Мы искали, чего бы поесть. Нам бы сошло все что угодно.
Но на сеновале мы нашли тяжело раненого капитана печально известных своей
жестокостью СС. Судя по всему, он был при смерти. Он с легкостью мог быть
организатором пыток и уничтожения людей в каком-нибудь лагере смерти
неподалеку.
у капитана на руке был вытатуирован личный номер. Как тут можно визировать,
скажете? После окончания войны все было очень иронично. Он попросил нас с
О'Харой уйти. Он сказал, скоро умрет, и что никак не может этого дождаться.
Когда мы приготовились уйти, не думая о нем, он прокашлялся. Он давал нам
знак, что хочет сказать что-то еще. Да-да, снова последние слова. Он хотел
что-то сказать, н кто, кроме нас, мог его услышать?
жизни". Вот что он сказал.
36
такой уж крутой.
забавный драматург. Разменяв девятый десяток, он сказал, что его, конечно,
считают умным, а он всегда жалел тех, кого считали глупыми. Он сказал, что,
прожив такую долгую жизнь, может, как ему кажется, считать себя достаточно
смышленым, чтобы успешно работать мальчиком на посылках.
поблагодарил городские власти, но сказал, что уже давно вручил себе этот
орден сам.
возможность потрясающе пошутить, но я никогда не позволял себе отпускать
подобные шутки. Я не хочу, чтобы из-за меня кто бы то ни было чувствовал
себя как последнее дерьмо.
какие-нибудь идеи, от которых я бы теперь открестился. Передо мной был
пример моего единственного дяди, дяди Алекса, бездетного страхового агента
из Индианаполиса, окончившего Гарвард. Это он заставил меня прочесть
писателей-социалистов, таких, как Шоу, Норман Томас, Юджин Дебс и Джон Дос
Пассос, когда мне не было и двадцати, а заодно научил делать модели
самолетов и дрочить. После окончания Второй мировой войны дядя Алекс стал
консерватором покруче архангела Гавриила.
солдатам после нашего освобождения: что Америка станет более
социалистической, будет стараться дать всем работу, обеспечить наших детей,
чтобы по крайней мере они не мерзли, не голодали, умели читать и писать и не
были перепуганы до смерти.
штат Индиана, пятикратного кандидата в президенты от социалистической
партии:
преступники -- я один из них, пока хоть одна душа томится в тюрьме -- я не
свободен".
ее надо воспринимать всерьез. В противном случае аудитория начинает
смеяться. Они смеются без злобы, они знают, что я люблю быть смешным. Но их
смех говорит о том, что это эхо Нагорной проповеди начинают воспринимать как
устаревшую, полностью дискредитировавшую себя чушь.
37
хрустального канделябра, пока он вприпрыжку бежал через упавшую стальную
дверь с загадочной надписью "СКУСТ ОПУ". Поскольку осколки канделябра были
на двери и раме вместо того, чтобы быть под ними, судебный эксперт, который
будет давать показания в суде, если на ленивого рабочего подадут в суд,
подтвердит, что изделие ленивца упало первым. Канделябр должен был замереть
на секунду перед тем, как позволить силе тяжести сделать с ним то, что она,
без сомнения, желает сделать со всем на свете.
"Предположительно, -- позже сказал Траут, -- продолжал это делать по своей
собственной воле". Он шутил, по своему обыкновению, высмеивая мысль, что у
кого-то где-то когда-то вообще была свобода воли, до ли катаклизма, после
ли.
Золтана Пеппера. Вот как говорил об этом Траут: "А звонок себе молчит, все
потом нам объяснит".
когда входил в академию и призывал иудео-христианского Бога словами: