волнением женщины в теплых платьях-халатах, смотрели на все это, стараясь
понять, что перед ними, хорошее или хлам. Ведь факт, что не новое.
Старое-то лучше нового, говорили они, но лукавили, они так не думали. Они
любили новое. Им бы волю, все бы купили новое - тарелки, чашки, кастрюли,
телевизор, пальто, рубашки, кофты вязаные индийские.
беды, смерти, отъезда навек. Зато стало видно все. Такая кучность, по их
убеждению, облегчала контроль, который необходим. Музей Доды, дворец Доды
они развалили так, как будто швырнули в него бомбу.
непременно боком и вверх ногами, образовав странные и страшные скопления
старинных вещей, вспыхивающие кое-где маленькими золотыми кострами.
Видение сошедшего с ума коллекционера.
фотографиями лежали в стороне, приготовленные для неземной почты.
скоро вернуться, и сейчас наслаждался весной и Москвой. Девушки ему
улыбались, а он - им.
кое-что, с ее точки зрения ценное, унести раньше и незаметно. Ее звали
Анна Степановна.
украшениями и мелочи, которые ему понравились, морячок сложил в красивый
чемодан, с которым покойная ездила к морю.
состояние.
не было, он в это время выходил на проспект Калинина. На проспекте
Калинина девушки оказались еще красивее, чем на улице Горького.
где нет настоящих наследников и чужие, ничего не понимающие люди жаждут
поскорее сбыть все с рук. Ситуация невероятная, забирать надо все, не
вдаваясь в детали, грузить и вывозить, не теряя времени. Потому что каждую
секунду может появиться еще кто-то, и тогда все погибло.
занять.
к столам, мелочи в одно место собрали.
вернуть свои богатства. Лариса потерла виски, сейчас - только успокоиться,
собраться. И сразу взять бешеный темп, сбить с толку старух, развернуться,
хорошо бы до прихода моряка. Он мог вернуться каждую секунду, но мог и
задержаться, учитывая возраст, столичные соблазны, молодежные кафе...
показывая на кровать и туалет, заваленный вещами.
с видом человека, которого никто не хочет слушать. Она поднялась с дивана
и направилась к дьявольской свалке с раскинутыми руками, осторожно, как
слепая.
безошибочностью закупочной комиссии место, время, стоимость... Бронзовый
треножник с плоской чашей, из Павловского дворца, называется "сюр ту дю
табль", то есть "для всякого стола". Не для всякого, конечно, для всякого
царского. Она помнила, где они там стоят, эти "для всякого стола", и как в
них отражается солнце... Русские чашки скромной расцветки, очень старые,
другие, пышные, сплошное золото... Сверхглаз определял марку с расстояния
в пять метров, переворачивать блюдечки вверх дном не требовалось. Дарья
Михайловна и фарфористкой была, фарфор знала, любила, флаконы молочного
стекла собирала, лунные, жемчужные, томные, изысканные игрушки.
даже не зная того, что покойница любила бирюзу с жемчугом, имела
склонность к изумрудам.
загулял, наследник имущества.
Григорьевна без особой связи с предыдущим.
что у дворян ничего не проветривалось, - поддержала подругу Анна
Степановна.
скоро с работы придут голодные.
вместе. А ленинградский моряк в это время задавал вопросы веселой, похожей
на птичку продавщице пластинок в отделе "Джазовая музыка" магазина
"Мелодия". Птичка с удовольствием крутила пластинки светловолосому
вежливому ленинградцу и не обращала внимания на прочих менее вежливых
посетителей. Впрочем, в отделе царила вполне дружелюбная атмосфера
всеобщего единения.
от крупного освободиться. Квартиру освобождать надо.
заглядывая Ларисе в глаза.
копил и помер, - философски заметила Анна Степановна и посмотрела на
портрет дамы в черном платье с жемчугом, который она считала портретом
покойной Дарьи Михайловны. Лариса тоже посмотрела на портрет, который
считала голландским, семнадцатого века, художник не из самых великих, но и
не из средних.
стара, бедна и одинока, ей хотелось только немного денег. Она прекрасно
понимала, что получать их ей не за что, даже мебель не она двигала, у нее
сил на это не было, только одно кресло, страшилу-громилу, удалось ей
перетолкать из одного угла в другой, но по дороге она разбила какую-то
рукастую лоханку и очень боялась, что Анна Степановна это вспомянет.
Лоханка была размузейная "Старая Вена", но она этого не знала, а знала бы,
так и что с того? Мария Григорьевна была не жадная в отличие от Анны
Степановны. Когда-то давно она ходила мыть и убирать к Доде, и та все
пугала: "Осторожно". Впрочем, об этом она уже забыла, и вещи Додины ей
были не нужны. Никакие вещи ей были не нужны. Она хотела десять рублей, и
больше ничего. За эти десять рублей она бы помянула покойницу, не в
молитвах, давным-давно она уже не молилась, а просто добрым словом: мол,
царство небесное, хороших людей бог к себе забирает, а плохих, грешников,
не берет. Поминать бога она любила, ей казалось, что про бога у нее
складно получается, и люди ее тогда лучше слушают, хотя вообще-то они ее
не слушали. Она обижалась и плакала. Ее спрашивали: чего, бабушка,
плачешь? Она не умела объяснить причины, да и не было ее, она плакала и
поминала бога. Это было все, что она еще могла и умела.
вот диван. Махина, дом целый. В современную квартиру его не втиснешь. Я бы
взяла для подруги, на дачу... Сколько он стоит?
коммерческим тоном.
нервы. - Вы решайте, вы хозяйки.
мальчика, почему вообще нет никого, у Дарьи ведь были знакомые, не только
две эти темные старухи бандитки.
испарину на лбу. Десять рублей за вещь, которая стоила тысячу.
Т-так, - повторила она, покашляла и вынула из сумочки деньги.
внутри у нее дрожало.
за так, и давайте решать. Обидно, что я одну женщину найти не сумела. Она
бы все взяла, все бы и посоветовала. Она к Дарье ходила.
умер.
избавлю вас от всех хлопот.