концов нет ничего неестественного в том, что Фанни любит бывать в городе, и
не только Фанни, но даже и ты, моя девочка. Словом, уж если вы с дядей так
решили, пусть так и будет. Да, да, пожалуйста. Обо мне не беспокойтесь; я
вмешиваться не стану.
от общества арестантов, у которых он был на побегушках, с успехом заменив в
этой должности миссис Бэнгем, от тюремного жаргона, принятого в этом более
чем сомнительном обществе. В восемнадцать лет он уже привык жить из кулака в
рот, от подачки до подачки, и будь на то его воля, прожил бы так до
восьмидесяти. Ни разу не попался среди его тюремных друзей человек, который
бы научил его чему-нибудь путному, и в поисках покровителя для него сестре
пришлось обратиться все к тому же своему старому другу и крестному отцу.
в "Тип".
Типа, и, не желая, чтобы это мнение оказалось пророческим, он даже пробовал
заводить с бедным Типом разговор о том, какая заманчивая перспектива для
молодого человека уйти от тягот повседневной жизни и стать в ряды защитников
отечества. Но Тип поблагодарил и сказал, что отечество и без него обойдется.
Знаешь что, малышка, попробую-ка я подыскать ему местечко по адвокатской
части.
которую требовалось представить на разрешение навещавшим тюрьму джентльменам
из юридического сословия. И тут он проявил такую настойчивость, что спустя
немного времени к услугам Типа оказался табурет и двенадцать шиллингов в
неделю в одной из адвокатских контор почтенного государственного палладиума,
именуемого Пэлейс-Корт *, который в ту пору значился в солидном списке
нерушимых оплотов величия и безопасности Альбиона, ныне давно уже отошедших
в область преданий.
вновь предстал в один прекрасный вечер перед сестрой и с небрежным видом, не
вынимая рук из карманов, сообщил, что больше в свою контору не вернется.
житейских забот тревоги и надежды, касающиеся Типа, неизменно занимали
первое место.
Тип.
своего верного друга-сторожа находила ему все новые и новые места. С
перерывами, которые заполнялись шатаньем по тюремному двору и отправлением
обязанностей миссис Бэнгем, он за короткое время побывал в качестве
подручного у пивовара, у огородника, у хмелевода, еще у одного адвоката, у
аукциониста, у биржевого маклера, еще у одного адвоката, в конторе
пассажирских карет, в конторе грузовых фургонов, еще у одного адвоката, у
жестянщика, у винокура, еще у одного адвоката, в суконной лавке, в
галантерейной лавке, у торговца рыбой, у торговца заморскими фруктами, на
товарном складе и в доках. Но к какому бы делу ни пристраивали Типа, он
очень быстро утомлялся и бросал его. Казалось, этот злополучный Тип всюду
берет с собою тюремные стены, и расставив их вокруг себя, превращает любое
заведение или предприятие в некое подобие тюремного двора, по которому и
слоняется, заложив руки в карманы и лениво шаркая подошвами, до тех пор пока
настоящие, несдвигаемые стены Маршалси своим таинственным влиянием не
притянут его обратно.
мужественном сердечке, что в то время как он одну за другой хоронил все ее
спасительные попытки, она ухитрилась трудами и лишениями сколотить ему денег
на проезд до Канады. Когда уже и безделье настолько утомило Типа, что ему
захотелось бросить бездельничать, он милостиво согласился ехать в Канаду. И
дитя Маршалси, горюя о предстоящей разлуке, в то же время радовалось, веря,
что наконец-то удалось вывести брата на правильную дорогу.
позабудь нас, когда разбогатеешь.
Ливерпуле. Прибыв из Лондона в вышепоименованный порт, он почувствовал такое
настоятельное желание бросить пароход, доставивший его туда, что решил
воротиться назад хотя бы пешком. Этот замысел он не замедлил привести в
исполнение и по прошествии месяца вновь предстал перед сестрой, в лохмотьях,
без башмаков, и утомленный более чем когда бы то ни было.
сам приискал себе занятие; о чем и поспешил торжественно возвестить:
беспокоиться, сестренка.
себе.
получила от него весточку. По тюрьме ползли слухи, будто бы его видели в
Мурфилдсе, где какие-то мошенники продавали с аукциона всякую посеребренную
дребедень под видом чистого серебра, а он, изображая покупателя, щедро
наддавал цену и время от времени расплачивался новенькими кредитными
билетами; но до нее эти слухи не доходили. Однажды вечером она шила у себя в
комнате - стоя у окна, чтобы воспользоваться последними лучами солнца, еще
медлившего над тюремной стеной. Вдруг дверь отворилась и вошел Тип.
вопросы. От него не укрылась ее безмолвная тревога, и тень раскаяния
мелькнула на его лице.
рассердишься.
что-то подходящее, Тип. Поэтому я не так удивлена и огорчена, как можно было
ожидать.
худшее. Я, видишь ли, вернулся... Ах, да не смотри ты на меня такими
глазами! - я вернулся вроде как бы на другом положении. Раньше я был, так
сказать, волонтером. Ну, а теперь перешел на действительную:
этого!
если ты иначе никак не понимаешь? Я задолжал сорок с лишним фунтов, и меня
посадили.
руки над головой и с воплем "Отец не переживет!" упала без чувств к ногам
драгоценного братца.
сознания Типа, что весть об его аресте будет тяжким ударом для Отца
Маршалси. Это попросту не укладывалось у Типа в голове, казалось ему пустой
и нелепой причудой. И лишь в виде уступки причуде он, наконец, согласился
внять мольбам Эми, которым вторили дядя и старшая сестра. Не потребовалось
каких-либо хитростей, чтобы объяснить возвращение Типа в тюрьму; старику
просто сказали, что он бросил свое занятие, как это бывало уже не раз, и
обитатели тюрьмы с чуткостью, которой не нашлось у сына, добросовестно
поддерживали перед отцом этот благородный обман.
Ко времени нашего рассказа ей исполнилось двадцать два года. Она не знала
другого дома, кроме тюрьмы, и потому жалкий двор и тесный ряд тюремных
строений оставались дороги ее сердцу; но теперь, став взрослой, она
по-женски стеснялась того, что ее показывают всем как местную
достопримечательность, и, уходя или возвращаясь, норовила проскользнуть
незамеченной. С тех пор как она стала ходить на поденную работу, она сочла
за благо скрывать свое место жительства и старалась тайком проделывать весь
путь между городом свободных людей и высокими стенами, вне которых ей еще ни
разу в жизни не случалось ночевать. Робкая по природе, она робела еще больше
от этой вынужденной таинственности, и казалось, ее маленькая фигурка готова
сжаться в комочек, когда легкие ножки несут ее по людным и шумным улицам.
существование, она была невинна во всем остальном. Сквозь дымку этой
невинности она смотрела и на отца, и на тюремные стены, и на мутный людской
поток, бежавший сквозь тюрьму, постоянно обновляясь.
унылого сентябрьского вечера, когда она торопилась домой, не подозревая, что
Артур Кленнэм издали следует за нею. Такова была история и такова была жизнь
той самой Крошки Доррит, что, дойдя до конца Лондонского моста, вдруг
повернула назад, снова перешла мост, направилась в сторону церкви св.
Георгия, круто свернула еще один раз и, скользнув в незапертые ворота,
скрылась в наружном дворике Маршалси.