цитирую по его письму, присланному им в ответ на мою просьбу дать свое
заключение, не болен ли я.
все больше и больше интересовать публику, - но не меня, ибо, несмотря на
всеобщее возбуждение, я предпочитал знать о нем по возможности меньше.
Однако мне было известно, что против предполагаемого убийцы выдвинуто
обвинение в предумышленном убийстве и что он заключен в Ньюгет, где и
ожидает суда. Мне было известно также, что его процесс перенесен на
следующую сессию Центрального суда по уголовным делам, ибо общее
предубеждение против преступника было слишком велико, а времени для
подготовки защиты оставалось недостаточно. Возможно, я слышал также (хотя
далеко в этом не уверен), когда именно должна была начаться эта сессия.
последнюю можно войти только через спальню. Правда, прежде она сообщалась с
лестницей, но поперек этой двери уже несколько лет назад были проложены
трубы к ванной. Дверь в связи с этими переделками была наглухо заколочена и
затянута холстом.
слуге. Лицо мое было обращено к единственной двери, через которую можно
попасть в гардеробную, и дверь эта была закрыта. Слуга стоял к ней спиной.
Разговаривая с ним, я вдруг заметил, что дверь приоткрылась и из нее
выглянул какой-то человек, настойчиво и таинственно поманивший меня к себе.
Это был второй из двух мужчин, которых я видел на Пикадилли, - тот, чье лицо
напоминало цветом плохо очищенный воск.
секунд, сколько мне потребовалось, чтобы пересечь спальню, я распахнул дверь
гардеробной и заглянул туда. В руке я держал зажженную свечу. У меня не было
внутреннего убеждения, что я увижу в гардеробной моего неожиданного
посетителя, и действительно его там не оказалось.
повернулся к нему и спросил:
памяти, я решил, будто вижу... - тут я прикоснулся рукой к его груди, и он,
содрогнувшись, слабым голосом произнес:
лишком лет бывший моим доверенным и преданным слугой, не видел ничего этого,
пока я не дотронулся до его груди. Но когда я коснулся его, в нем произошла
разительная перемена, которая могла объясняться только тем, что он каким-то
оккультным путем воспринял от меня этот образ.
выпить глоток. О том, что я видел этого мертвеца до этого вечера, я не
обмолвился ему ни словом. Обдумывая все случившееся, я пришел к твердому
убеждению, что никогда прежде не видел этого лица, кроме единственного раза
- тогда на Пикадилли. И, вспоминая его выражение, когда человек повернулся к
моему окну, я заключил, что в первом случае он стремился запечатлеть свои
черты в моей памяти, а во втором хотел убедиться, смогу ли я его сразу
узнать.
образ этот больше пока не явится. Днем я впал в тяжелую дремоту и был
разбужен Джоном Дерриком, державшим в руке какую-то бумагу.
поспорили у дверей. Меня вызывали присяжным на ближайшую сессию Центрального
уголовного суда в Олд-Бейли. Я впервые назначался присяжным в подобный суд,
что хорошо было известно Джону Деррику. Он считал - я и по сей день не знаю,
был ли он в этом прав или нет, - что людей моего положения присяжными для
подобных процессов не назначают, и сперва отказался принять повестку.
Посыльный отнесся к этому с полным равнодушием. Он сказал, что ему все
равно, явлюсь я в суд или нет; он доставил повестку, а как я поступлю, его
не касается.
вызов без внимания. Я не испытывал никакого таинственного влияния; у меня не
было никакой необъяснимой потребности сделать тот или иной выбор. Я убежден
в этом так же твердо, как и во всех остальных приводимых здесь мною фактах.
В конце концов я решил пойти в суд, чтобы как-то нарушить однообразное
течение моей жизни.
Пикадилли, а к востоку от Тэмпл-Бара он казался почти черным и даже
зловещим. Коридоры и лестницы Олд-Бейли были ярко освещены газом, так же,
как и залы заседаний. Если память мне не изменяет, до того, как пристав
провел меня в Старый суд и я увидел Заполнившую его публику, я еще не знал,
что в этот день начинается процесс вышеупомянутого убийцы. Если память мне
не изменяет, то, когда пристав с трудом прокладывал мне дорогу сквозь толпу,
я еще не знал, в какой из двух судов был вызван. Однако я не берусь
утверждать это с полной уверенностью, так как оба эти факта вызывают у меня
некоторые сомнения.
оглядывать зал сквозь туманный сумрак. Мне запомнилась черная мгла, висевшая
за окном, словно грязный занавес, и приглушенный стук колес по соломе и
стружкам, которыми была устлана мостовая, гул голосов собравшихся снаружи
людей, в котором иногда можно было различить пронзительный свист, особенно
громкую песню или оклик.
сменился жуткой тишиной. Было приказано ввести убийцу. Он вошел в зал. И в
то же мгновение я узнал его - это был первый из двух мужчин, которые прошли
по Пикадилли.
бы ответить членораздельно. Но она стояла в списке шестой или седьмой, и к
этому времени я уже достаточно пришел в себя, чтобы откликнуться: "Здесь!"
Но вот что примечательно: когда я прошел в ложу присяжных, подсудимый, до
тех пор следивший за этой процедурой внимательно, но без всякой тревоги,
вдруг выказал величайшее волнение и подозвал своего адвоката. Намерение
подсудимого дать мне отвод было настолько очевидно, что секретарь перестал
читать фамилии присяжных и все ждали, пока адвокат, опершись о барьер,
шептался со своим клиентом; затем он отрицательно покачал головой.
Впоследствии я узнал от него, что подсудимый в страшном испуге потребовал:
"Во что бы то ни стало дайте отвод этому человеку!" Но поскольку он не мог
привести никакой причины, которая оправдывала бы его требование, и даже
признался, что никогда не слышал моей фамилии, пока секретарь не назвал ее и
я не встал, просьба его выполнена не была.
злодее, а также вследствие того, что подробное изложение длинного процесса
не является необходимым для моего рассказа, я из всех происшествий,
случившихся за те десять суток, пока мы, присяжные, пребывали вместе, изложу
лишь те, которые непосредственно связаны с описываемым мною странным
феноменом. Именно этим феноменом, а не судьбой убийцы хочу я заинтересовать
читателя. Цель моя - сообщить о нем, а не написать страничку для
"Ньюгетского календаря" *.
часов опроса свидетелей (я слышал, как били церковные часы) я случайно
бросил взгляд на остальных присяжных и вдруг заметил, что никак не могу их
сосчитать. Сколько я их ни пересчитывал, каждый раз один оказывался лишним.
все же обернулся и начал считать.
за нелепость. Нет-нет. Нас двенадцать.
и тот же: кто-то из нас все время оказывался лишним, хотя в ложе сидели
только мы. Среди нас не было чужой видимой фигуры, присутствие которой
объяснило бы эту странность, и все же предчувствие подсказывало мне, какая
фигура вскоре должна была по явиться.
большом зале, и с нами постоянно находился судебный пристав, под присягой
обязавшийся строго блюсти наше уединение. Я не вижу оснований скрывать его
настоящее имя. Он был умен, весьма любезен и обязателен и (как я был рад
узнать) пользовался большим уважением в Сити. У него было приятное лицо,
зоркие глаза, завидные черные бакенбарды и красивый звучный голос. Звали его
мистер Хоркер.
мистера Хоркера ставилась поперек двери. В ночь на третий день, не чувствуя
желания спать и заметив, что мистер Хоркер сидит у себя на кровати, я
подошел к нему, присел рядом и предложил ему понюшку табаку. Мистер Хоркер,
потянувшись к табакерке, задел мою руку - тут же но его телу пробежала
странная дрожь, и он сказал:
снова увидел фигуру, которую ожидал увидеть - второго из двух мужчин, шедших
по Пикадилли. Я встал и шагнул к нему, но потом остановился и посмотрел на
мистера Хоркера. Тот рассмеялся и шутливо сказал:
которому негде лечь. Но теперь я вижу, что меня обманул лунный свет.
по комнате, а сам следил за тем, что делал наш незваный гость. Он по очереди
останавливался у изголовья каждого из остальных одиннадцати присяжных,
причем неизменно приближался к ним с правой стороны кровати, а удаляясь,
проходил в ногах соседней. Судя по повороту его головы, можно было
предположить, что он лишь задумчиво смотрит на этих мирно спящих людей. Ни
на меня, ни на мою кровать, которая стояла рядом с кроватью мистера Хоркера,
он не обратил ни малейшего внимания. Потом он покинул комнату через высокое
Лондон Джек
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Корнев Павел
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна