заполнили по самую крышу. Под смерзшейся толщей оказались и печка, и запас
дров.
Я разом почувствовал весь страшный холод окружающих меня мертвых
пространств. В этих котловинах природа практически не изменилась с
ледникового периода. Под ногами на полкилометра вглубь земли уходил слой
вечной мерзлоты. Над головой поблескивали, как осенняя паутина, кристаллики
инея, витая в убийственно холодном воздухе. В конце февраля дневная
температура редко падает ниже минус шестидесяти пяти, но под утро будет за
семьдесят. На таком морозе достаточно часа, чтобы в буквальном смысле
промерзнуть до костей, и пяти минут, чтобы серьезно обморозиться. Сотни
километров равнодушных гор вокруг, и нет даже топора, чтобы развести
костер. А холод уже просачивается под одежду, стягивает кожу лица, пробует
на вкус пальцы, забирается в легкие...
Я был совершенно уверен, что живым не выберусь. Дожидаться вертолета смешно
- я бы и часа не выдержал. Лыж, чтоб дойти до тракта, не было. Развести
костер с помощью спичек при температуре -60 и ниже невозможно. Но было бы
просто позором сдаться просто так, да и умирать на ходу мне нравилось
больше. Поэтому я зашагал на юг, в сторону дороги, стараясь идти как можно
быстрее и избегать мест с более глубоким снегом.
Все равно было очень холодно, но некоторого равновесия со средой достичь
удалось. В принципе, одет я был неплохо, если не считать ботинок; снег
практически не мешал, и ветра не было. К сожалению, закрыть лицо полностью
я не мог - сразу образовалась бы ледяная маска - поэтому оставил узкую щель
между шарфом и шапкой. Солнце светило вовсю, и тихо убивавший меня мир
вовсе не выглядел враждебным. Летчики не соврали: в котловине было полно
зверья. Стада диких северных оленей в сотни голов собрались сюда,
привлеченные доступностью корма, и оставляли на снегу раскопанные полосы,
словно танковая колонна. Они, вероятно, никогда не видели человека: подойти
к ним можно было шагов на пятьдесят. Стайки волков лежали под деревьями,
зарывшись в снег и осматривая окрестности. Из трех встретившихся мне групп
в двух волки были белыми - скорее всего, прикочевали вслед за оленями из
тундры. Там, где лес рос погуще, перебежками носились зайцы-беляки, а один
раз путь мне пересек след росомахи. Но самого зверя я в котловине не видел
- среди разреженных лиственниц соседство с волками, наверное, показалось
ему слишком опасным. Время от времени из-под ног, словно гигантские снежки,
взлетали стайки белых куропаток. Когда они поднимаются в воздух, бросаются
в глаза черные пятна на хвостах, но, если следить за пятнами взглядом, то
обязательно потеряешь куропаток, едва стая снова опустится. Смешные
рыже-коричневые кукши тяжело перепархивали с дерева на дерево. В середине
дня вспугнул рябчика, но позже их не видел - в такой мороз они почти
круглые сутки прячутся под снегом, лишь на час-другой вылетая перекусить. Я
шагал весь день, и в голове появилась сумасшедшая надежда дойти до тракта.
Но к вечеру стало холодать, а я подустал и не был уверен, что смогу всю
ночь идти в том же темпе. Стоило сбавить шаг хоть на минуту, сразу начинали
отчаянно мерзнуть ноги. Разморозил за пазухой и съел плитку шоколада -
после этого в рюкзачке остался лишь маленький фотоаппарат.
Не знаю, как я выдержал до рассвета. Близилось полнолуние, и выбирать путь
не составило труда, но мороз был такой, что, казалось, вокруг открытый
космос. Мне удалось ни разу не сбиться с темпа, но щеки все-таки
обморозились. Несколько раз начинали покрываться ледяной корочкой глаза, и
приходилось идти, закрыв их ладонями, а потом греть руки под мышками. Но к
утру я был все еще жив, чем страшно горжусь. Когда стало светать, я увидел,
что котловина кончилась. Река вытекала из нее сквозь узкий каньон в
невысоком хребте. Теперь в спину дул легкий ветерок, но хуже было другое:
снег постепенно становился глубже. Вскоре пришлось сойти на лед и идти по
реке. Кое-где ее перегораживали пронзительно-синие наледи, и я с тревогой
думал о том, что будет, если очередной прорыв воды случится прямо сейчас.
Но река скрытно струила под толщей льда свои невидимые воды, пробираясь
тайком к далекому Северному Океану.
Когда рассвет залил склоны неправдоподобно ярким розовым сиянием, я попал в
"сад глухарей". В одном месте бронзовые скалы каньона расступились, и на
берегу реки рос молодой лиственничник, укрытый здесь от ветров. Уютный
лесок выбрали для себя каменные глухари. Целая стая только что выбралась
из-под снега и копошилась в кронах. До весны было еще далеко, но некоторые
из угольно-черных с белыми пятнами самцов уже пощелкивали, готовясь к
апрельскому токованию. Серые глухарки первыми заметили меня, однако не
взлетели, а проводили удивленным взглядом. До чего же они все-таки
красивые! Эти огромные птицы, заменяющие в Восточной Сибири обычного
глухаря, очень редки. Их разрозненные популяции разделены десятками, а
иногда сотнями километров тайги, почему-то для них не подходящей. Зимой они
питаются почками лиственниц. Большинство почек расположены на концах тонких
веточек - тяжелому глухарю трудно до них дотянуться. Поэтому птица, словно
садовник, заранее обкусывает почки с концов веток, так что крона становится
густой и компактной, и глухарю удобней кормиться на таком дереве.
Со скал за мной следили снежные бараны, а на одной лиственнице маячило
гнездо воронов, но самих птиц не было видно. Может быть, именно эту пару я
встретил в котловине - они клевали скелет оленя, задранного волками. Обычно
вороны зимой улетают отсюда или держатся у поселков.
Каньон вывел меня на холмистую равнину, полого спускавшуюся к югу. Вдали
темной ниточкой вился тракт. Поначалу я воспользовался тропинкой,
протоптанной снежными баранами, но они не отходили далеко от скал, и
пришлось идти по снегу, а его здесь было достаточно, чтобы изредка
просачиваться в ботинки. Когда я вышел к тракту, то уже не чувствовал ног и
был уверен, что без ампутации не обойтись. Только ступив на дорогу, я
понял, что действительно дошел до нее, и, может быть, останусь в живых. Но
пришлось прошагать еще несколько километров, прежде чем появилась машина. В
одном месте на обочине виднелись остатки сгоревшей избушки - вот было
обидно!
Никогда в жизни я так не радовался попутке. В жаркой кабине просидел весь
день, не раздеваясь, но только к вечеру немного согрелся. Однако стоило мне
хоть на секунду выйти на улицу, как начинало трясти, словно сунул пальцы в
розетку. Ноги обморожены не были, зато пятна на щеках проступают в холодную
погоду и сейчас. Между тем машина нырнула в каньоны Сунтар-Хаяты, и
началась такая красота, что не опишешь. Снежные бараны торчали на
высоченных скалах, конусы выноса лавин перегораживали дорогу. Реки
превратились в цепочки наледей, окруженных замерзшими водопадами. Здесь
было теплее - градусов 50, но зато снег до метра глубиной, а кое-где и
больше.
В одном месте дорога была срезана обвалом. Напрасно надеялся я отсидеться в
кабине, не выходя на улицу. Дорожников ждали только на следующий день, а
сколько займет выгрызание в скале уступа - вообще непонятно. До поселка
оставалось пять километров - рискнул рвануть пешком. Это была ошибка.
Буквально через полчаса меня трясло в ознобе так, что я почти не мог идти.
Если бы не случайный трактор, не знаю, что бы еще пришлось отморозить на
этом позорно коротком маршруте. Зато встретил росомаху - она пересекла
шоссе и широкими шагами умчалась в боковое ущелье. Когда подошел ближе,
увидел, что шла она по свежему следу рыси, наверное, рассчитывая отобрать
добычу. Добычи в этот год у рысей было много - зайцы-беляки попадались на
каждом шагу (в другие годы их почти нет).
Голубовато-серая, невероятно пушистая якутская рысь мне тоже встретилась -
на следующий день, перед самым выездом на равнину. Между Сунтар-Хаятой и
низменной Центральной Якутией лежат еще два небольших хребта: Сетте-Дабан и
Улахан-Бом, они тянутся всего на пятьсот километров к югу, и на них нет ни
одного постоянного селения. Здесь сравнительно теплый микроклимат -
попадаются отдельные ели, много следов полевок, мы видели горностая,
кедровок и великолепного белого ястреба. Один раз удалось наблюдать прорыв
наледи: лед на реке вдруг буквально взорвался, заставив скалы вздрогнуть от
грохота, и пенный вал розоватой воды покатился вниз, окутанный паром. Но
самая удивительная встреча ожидала нас у выхода из гор, почти в самом конце
пути. В этом месте есть незамерзающий ручей, единственный на весь район -
небольшая, в тридцать шагов, проталина, которую окрестные жители называют
"Теплый Ключ" (в честь такой редкости назван и поселок в часе езды к
западу). Конечно, "теплый" - это натяжка, почти все дно ручья покрыто
ледяными наплывами. Тем не менее на этой луже зимует птичка-оляпка. В
шестидесятиградусный мороз она бесстрашно ныряет в ручей за кормом и весело
носится по берегам. Прежде никто не находил оляпку в Северо-Восточной
Якутии. Вероятно, летом она гнездится в глубине гор - там есть участки по
нескольку сотен километров, где не ступала нога исследователя.
Из поселка Теплый Ключ открывается вид на Верхоянский хребет -
тысячекилометровую белую стену, ровной дугой тянущуюся до самого океана.
Дальше до самого Якутска ничего интересного нет, разве что перебежит дорогу
лось, лиса или соболь. В городе было -52, но после тракта показалось
прямо-таки тепло. Билетов на самолет не продавали ни в каком направлении,
но мне удалось буквально чудом просочиться на "борт", который возит в
Москву обогащенную алмазную руду. Загрузившись в Мирном и Удачном,
забросили почту в Оленек и Кемпендяй, а потом еще три дня тарахтели на
запад через Олекминск, Бодайбо, Иркутск и Омск.
Если не считать знаменитых Кемпендяйских Соляных Куполов, Западная Якутия
мне не понравилась. Сотни километров поразительно однообразного ландшафта,
развороченная тайга вокруг алмазных трубок, морозы такие же, как в Якутске,
но влажность выше и не всегда солнечно. К этому времени мой организм
окончательно отказался поддерживать постоянную температуру, и меня начинало
трясти, едва вокруг становилось не совсем жарко. Но это быстро прошло, и
через две недели я снова оказался на Севере в результате самой
фантастической халявы из всех, какие только выпадали мне в жизни.
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Панов Вадим
Шилова Юлия
Рыбаков Вячеслав
Соломатина Татьяна