Оттон Нордгеймский сказал о Генрихе: <Он настроил огромное множество
неприступных крепостей в наших краях, укрепленных самой природой, и
расположил в них крупные гарнизоны своих слуг, вооруженных до зубов. И эти
крепости будут служить не против неверных славян, опустошающих наши
приграничные земли, а против нас, что вы все вскоре почуете на себе.
Имущество наше крадут и утягивают в крепости, вашим дочерям и женам
королевские министериалы-фамулюсы навязывают преступные связи. Они
заставляют служить себе ваших рабов и ваш рабочий скот, а вас самих -
нести на своих благородных плечах всяческие тяготы. Но когда я подумаю,
что еще ждет нас впереди, то перечисленное кажется мелочью! Ведь он имеет
намерение лишить нас не части, а всего нашего имущества и раздать его этим
пришельцам, а нас, свободных людей, принудить служить у них рабами>. Эта
речь записана в истории клирика Бруно. И в анналах монаха Герсфельдского
монастыря Ламберта читаем то же самое: <Между тем размещенные в крепостях
королевские слуги взваливали на люд невыносимое бремя. Они средь бела дня
крали все, что находили на полях и в жилищах, требовали необычных и
тяжелых платежей и взносов за пользование полями и лесами, часто под
предлогом неуплаты десятины они угоняли целые табуны. Ежели кто-нибудь
возмущался сим злом и осмеливался облегчить боль души жалобой, то
оказывался брошенным в тюрьму, как преступник против воли короля, и не мог
он выбраться из тюрьмы до тех пор, пока не выкупал свою жизнь ценой всего
своего имущества>.
неуплате десятины. И отпускал при этом шуточки: де, нельзя до конца
познать родную землю, не побывав в ее тюрьмах.
за дрова, которые мы собираем в наших лесах>. Издавна за это не платили.
Считали своим, данным от бога. Незнамо откуда взялся король, заявил: это
мое! Выдумал какой-то поземельный королевский налог.
трогали Саксонию; Генрих же добрался до нее. Перенес столицу в Гослар,
строил бурги, обижал баронов и графов, обиды с каждым годом умножались,
клирик Бруно в своих записках жалуется, что не в состоянии даже
перечислить всех обид, ибо <не хватило бы ни памяти, ни приспособлений для
писания>.
руках, чтобы перечислить: епископ Гальберштадский Бургхард жаловался, что
Генрих отнял у знатного мужа по имени Бодо имущество, принадлежавшее
Гальберштадской церкви.
бенефиций(*), полученный им от Герсфельдского аббатства.
владений.
наследственному праву укрепленный город Люнебург.
повинного, герцогство Баварское.
земли у Деди и маркграфа Тюрингского, которые подняли бунт против Генриха.
Люнебург присоединен как принадлежность короны из соображений
государственной целостности и безопасности.
забрал у Оттона Баварию и часть имущества, а союзник Оттона саксонский
герцог Магнус Билелунг был лишен герцогства и заточен. Тогда против
Генриха объединилась вся саксонская знать. Епископы Гальберштадский и
Гильдесгеймский, саксонский герцог Герриман, граф Генрих, архиепископы
Магдебургский, Минденский, Падерборнский, маркграф Уто, маркграф Экберт.
Простой люд, вольностям которого имперцы угрожали каждодневно, также
присоединился к своей знати. От тех отдаленных времен сохранилась
написанная латынью <Песня про Саксонское восстание>:
землю страшные морозы, вымерзли реки, остановились мельницы, не стало
хлеба, плохо одетые крестьяне страдали от холода и голода. Всякий раз,
когда приступом брали какой-нибудь из королевских замков, его разрушали до
основания и камни разбрасывали, чтобы ничего не напоминало о нем.
Благосклонный к Генриху епископ Люттихский Отберт писал позднее: <Король,
осознавая погибель, которая уготована малочисленности в ее противоборстве
с множеством, посчитал свою жизнь выше славы, спасение выше безумной
отваги и, по необходимости, бежал>.
замка, уничтожили там все, разрушили церковь, разогнали женский монастырь,
вырыли из земли тело Генрихова сына и выбросили диким зверям.
верными Генриху рыцарями и в горячий июньский день в долине реки Унштрут
возле Гамбурга вспыхнула битва, то многие бароны, епископы Гальберштадский
и Гильдесгеймский и некий Фридрих де Монте, который громче всех жаловался
некогда на императора, предали крестьян и переметнулись на сторону
Генриха. Они смеялись над теми, кто еще вчера, бросив все свое нищенское
имущество, поддержали их в тяжбе с императором, оказавшейся <семейной
ссорой>. <Это не воины, а грубые мужланы, коим надлежит ходить за плугом,
а не воевать>.
можно было перейти Унштрут.
а не упорство бунтовщиков. Они видели, что баронским возмущением можно
раздражать короля, но не победить, что восстание причинит ему
неприятности, но не сломит, ибо войска его непоколебимы, а потому, чтобы
расшатать власть Генриха, они начали выдумывать и приписывать ему
злодеяния и такие позорные поступки, какие только и может выдумать
ненависть и злоба. Несказанно тяжко было бы мне писать, коли я отважился
бы повторить все эти выдумки. Перемешав правду и неправду, они жаловались
на Генриха римскому первосвященному Григорию VII>.
будущее. Прошлое вспоминают, когда оно так или иначе служит этой
единственной цели. Тем более удивительными должны бы казаться Генриху
неожиданные желания, овладевшие им в Кведлинбурге. Кто бы мог подумать,
предвидеть, что ему, императору, захочется рассказать, что пришлось
вынести от теперь уже покойного папы, и рассказать не кому-нибудь, а
русской княжне. И это в пору, когда не ловил больше лукавых женских
взглядов, когда все надоело, потеряло привлекательность и значение.
Необъяснимое расположение императора к Праксед любой, а первым всезнающий
Заубуш, толковал как обыкновенную прихоть, и никто не придал ей никакого
значения, не удивился, не взволновался, не заподозрил ничего особенного.
Хотя стоило удивиться, ведь эта девчонка отнеслась к императору довольно
дерзко, без надлежащей почтительности, скорее он вынуждал себя заискивать
перед нею, напрашиваться на беседы и встречи, да и на этих встречах... как
только он пытался так или иначе завести речь о своем прошлом, о
несчастьях, что пришлось ему пережить от саксонских баронов, а потом -
неизмеримо больших и худших - от папы Григория, она просто отказывалась
его слушать, все это, мол, происходило либо до ее появления на свет, либо
во времена ее детства, когда мир представляешь совсем просто - местом
обитания чеберяйчиков, о которых, разумеется, император никогда не слыхал
и сути которых ему не дано постичь, несмотря на все его высокие и важные
переживания, подвиги, поступки.
невнимание к его особе и к его жизни, он еще больше тянулся к Праксед,
добивался каждодневных встреч, выдумывал то пышные приемы в своем дворце,
то посещения аббатства, то императорские ловы, то выезды в горы. И хотя
зима не перестала быть мглисто-печальной топи - белесо-красноватыми, небо
- затянутым тучами, из которых все сеялась и сеялась пронизливая изморось,
для Евпраксии будто осветилось что-то, впервые в этой земле ей стало
интересно жить, она ждала утра, день перестал быть пустым, забывалась
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман