образованием, ни специалисты в приготовлении отрав, сонных порошков и
тончайшей конспиративной техники, ни даже сам Антон Иванович, угрюмо
взбадривающий себя лошадиными дозами кофеина. На уровне фундамента пирамиды
под самым е" основанием был устроен бункер, через специальное окно которого
можно было наблюдать за ходом эксперимента, там же стоял телефон прямой
правительственной связи. Войдя в подземную комнату, Антон Иванович включил
верхний свет и зажег маленькую продолговатую подсветку, расположенную над
смотровым окном. Он сел на стул, вплотную придвинулся к длинному
прямоугольному стеклу и закурил. "В сущности, даже если все это предприятие
закончится полной катастрофой, я сумею объяснится с Лаврентием. Он меня ценит,
и я вполне могу рассчитывать на резидентуру в Боливии". Без пяти минут два
конструкция ожила. Свет толстых свечей, отталкиваясь от отражателей бежал
через увеличительные линзы, попадая на влажный, чуть приплюснутый шар, лежащий
на вершине рукотворной пирамиды. Круглое окно на вершине строения было открыто
и Антон Иванович видел, как случайные редкие снежинки опускаются и тают на
серой платине. Лунный свет проникал через хрустального двойника. Это была
такая же пирамида, только не платиновая, а скорее из горного хрусталя. Она
была закреплена на специальных кронштейнах так, что острый е" конец указывал
на верхнюю часть глаза. Таким образом, лунный свет, проходя через
увеличительное стекло, концентрировался на конце перевернутой фигуры, точно
попадая в самый центр глаза, где в голубовато желтом тумане находился черный
лепесток зрачка. Через некоторое время в пирамидальной комнате появился
медиум, лохматый старик, никогда не видевший электрического света. Колдун был
найден сотрудниками в глухом сибирском селении. Он не знал, когда он родился и
родился ли он вообще. Однако он пользовался черными книгами и читал по латыни
и, несмотря на свою пергаментную субтильность, обладал ясным умом. Старик мог
читать книгу, не заглядывая в нее. Он держал в руках переплет с переводом
Спонариуса, и незнакомые слова слетали с его губ легко, как движимые ветром
воздушные волны. Глядя на этого седого ветхозаветного старца, Антон Иванович
вспомнил гравюру, иллюстрирующую рассказ Гоголя. На ней был изображен колдун
со спутанными длинными волосами. Он стоял, подняв вверх худые, длинные руки, а
очи его буквально метали огонь, который был представлен на черно белой гравюре
в виде молниеобразных зигзагов, выскакивающих из глаз. И сопоставив
возникающие в его сознании картины с тем, что он видел сейчас, Антон Иванович
мелко засмеялся. И пока какие-то спонтанно всплывающие в нем ассоциации
будоражили его мозг, он, давящийся смехом полковник МГБ, не заметил, как
пирамидальную комнату стало заволакивать дымом и в этом вееобразном дыму уже
происходило следующее. Глаз оторвался от платиновой чашки и поднялся в воздух
на несколько сантиметров. Повисев немного, он стал медленно вращаться сначала
в одну, затем в другую сторону. А Антон Иванович все смеялся над колдуном,
который превратился в иллюстрацию к страшному суду. Но вот прошли последние
конвульсии смеха, он потушил папиросу и бросил взгляд на смотровое окно. Глаз
висел в воздухе, и нежные розовые лучи скользили по пирамидальной комнате.
Теперь Антон Иванович понимал, что измененное состояние глаза не только
открывает огромные возможности для постижения не наступившего мира, но и
означает большие перемены в собственной его судьбе. "Получилось", - подумал
он, и в какую-то долю мгновения ему показалось, что неизвестная рука пробежала
по его затылку и растаяла в воздухе. Старые чертежи Спонариуса были
использованы по назначению, и теперь Родина имела возможность заглядывать в
чужие альковы с ещ" не родившимися людьми. Антон Иванович по-прежнему сидел за
узким столом и, прижимая руку ко рту, со страхом и восхищением наблюдал за
всем этим процессом. "Значит, мы не можем изменить будущее потому, как оно уже
существует. Мы не можем быть лучше или хуже других потому, как мы не можем
быть лучше самих себя. Так зачем же нам знать то, на что мы не можем влиять? И
вот передо мной лежит истерзанное кинжалами поле моих намерений, многолетняя
практика с этими несчастными безумцами и их уничтожение. Теперь я имею
возможность узнать свое будущее. Теперь жить станет неинтересно". Чувство
всепоглощающей неизбежности в буквальном смысле раздавило его. В душе Антона
Ивановича под прессом событий лежала тайная надежда, что вся эта история в
конечном итоге просто развалится, как разваливались все проекты, связанные с
контролем над паранормальным процессом, однако на этот раз этого не произошло.
Можно сказать, что все обломки провалов "НЕКТО" скидывал в кучу, и вот она
вспыхнула и превратилась в гигантский костер. Бесноватый колдун то впадал в
транс, то вновь выходил из него, прочитанные речитативом криптографические
формулы успешно растворялись в воздухе, формируя заряженную массу воздействия
на этот объект. Ключ, открытый Мордохаем Спонариусом много веков назад,
отомкнул сейф со спрятанной в нем кинематографической лентой. И теперь сквозь
темную пелену разновеликих мыслей по черной, до бесконечности длинной
самоварной трубе, как по пневматической почте, взад и вперед через голову
Антона Ивановича летели картонные капсулы со свернутыми в рулон гравюрами
Шлимбаха, среди которых самой впечатляющей был титульный лист с "Бафометом",
существом с козлиной головой и женским торсом, сидящем на толстой змее.
Глава тридцать третья.
В спальной комнате Берии было почти темно, и только узкая полоска лунного
света проникала через окно, отрезая угол кровати, на которой лежал
могущественный монстр, создатель самой блестящей разведки мира. Перед сном
хозяин комнаты читал Достоевского. Это было хорошее издание Вольфа в
темно-вишневом матерчатом переплете с кожаными уголками. Раскрытая на середине
книга была повернута страницами вниз, а сверху лежало знаменитое золотое
пенсне. В последнее время Берия плохо спал, его мучили кошмары. Как только из
зыбкого пространства памяти исчезали образы реальных событий, с ним начинали
происходить жуткие вещи. И он, всесильный министр, никак не мог понять,
действительно ли это сон или какая-то другая реальность, существующая как бы
параллельно с действительностью. Реальность проводит его в строго охраняемые
зоны кошмара, что бы определить степень его, Берии, вины. Вины за то, что он
был не заурядным токарем на заводе "Электросила", а могущественным маршалом, в
подчинении которого находилась бесчисленная армия слуг и объектов, агентов,
резидентов, зон, лагерей и ударных строек, охраняемых дивизиями НКВД. Кровь!
Кровь ударяла в виски Лаврентия. Чужая кровь! И он, пытавшийся объяснить
самому себе свою собственную вынужденную жестокость, был бессилен в
оправдывании перед самим собой в этом то ли сне, то ли не сне, в том, что
пыталось стать частью его существа, несмотря на все меры предосторожности,
отделявшие самого министра от страданий приносимых в жертву людей. Последние
пять дней погружение в сон происходило по одному и тому же сценарию. Свист и
грохот выпущенных на волю стихий. Ужас возникал еще до момента, когда начинали
появляться реальные жители зазеркалья. Страшен был сам звук, поднимавшийся
вверх и стремительно падающий вниз. Звук, похожий на синтезированный сплав
миллионов человеческих голосов, душ, проходящих сквозь страшные, не
человеческие муки. Страшен был этот звук. В прохладном поту просыпался
Лаврентий Павлович от центростремительной силы этого звука, но не менее жутко
выглядели и рожи, окружавшие его в момент перехода от сильного визга к более
слабому. Выпученные красные глаза, когти и зубы, припадшие к самому его горлу.
Калейдоскоп рож был настолько отвратителен, что описать его с помощью языка
просто таки напросто было невозможно. И нельзя было передать, какой ужас
чувствовал засыпающий Берия. И даже, когда его человеческая воля, как будто
пользующаяся огромным ножом, разрезала материал сна, разрывала его на клочки,
даже несколько минут спустя после того, как кошмар в виде теплого липкого
"нечто" отплывал от кровати с красным балдахином, даже после этого сбросивший
сон организм сотрясался, как от сильного электрического удара. Нервная система
Берии была развинчена до предела. Устав засыпать и просыпаться от одного и
того же, он подолгу курил в кровати, иногда пил коньяк или вино и засыпал уже
только под утро. Но и этот утренний сон не приносил ему ничего хорошего. Уже
не понимал он, спит он или не спит, не понимал он, что происходит вокруг, но
видел он, как буквально из ниоткуда появляются в его спальне незнакомые хмурые
люди без головы в длинных серых одеждах. Они садятся к нему на кровать и
кладут на нее различные отрезанные части человеческих тел. Либо это руки от
плеча, либо ступня или кисть, нет только голов, они как бы не существуют
вообще, их не кладут на кровать и их не имеют тела, обкладывающие лежбище
монстра обрубками плоти. И вот, устав от бесконечных этих бессонниц, он решил
одним махом прекратить всю эту разнузданную вакханалию и, посоветовавшись со
своим врачом, принял на ночь большую дозу "веронала". Принял он "веронал" и
увидел хороший сон. Освещенная солнцем, кривая, как сабля, железобетонная
дамба врезается в морской залив. Низкие скалы подступают к самому берегу и,
сколько видит глаз, тянуться вдоль него до горизонта. Теплый морской ветер
несется в лицо, и маленькие брызги ложатся на синие брюки и белую рубашку
министра. Лаврентий Павлович щурится от солнца и видит, как на самом конце
этой огромной каменной сабли стоит худенькая темноволосая девчонка и бросает в
воду цветы. Она аккуратно отделяет каждый цветок от букета и опускает его в
спокойную воду залива. Министр поправляет пенсне и идет ей навстречу. Под
кожаными подошвами его лакированных башмаков поскрипывает морской песок. Он
доходит до конца мола, и садиться на корточки рядом с девчушкой. Она опускает
в воду цветы, а он наблюдает за е" смуглой рукой и замечает, что у нее
длинные, как у женщины, ногти.
- Сколько тебе лет? - спрашивает министр.
- Мне только девять, но я уже все знаю, мне даже неинтересно жить. В другом
мире мы уже не увидим цветов, в другом мире мы будем вместе, - говорит она,
бросая в воду остатки букета, затем оборачивается, и забрасывает ему на шею
свою смуглую тонкую руку.
Они сидят на корточках напротив друг друга и рука девушки притягивает тяжелую
голову министра и целует его в лоб. От леденящего холода е" поцелуя Берия
просыпается и механически шарит вокруг, разыскивая пенсне, и в ту же секунду
звонит телефон. Ещ" как следует не проснувшись, он снимает трубку.
- Кажется, эксперимент прошел удачно. Направляемся к вам.
- Очень хорошо, - говорит Берия и опускает трубку на рычаги аппарата.
Глава тридцать четвертая.
Тяжелый "Пакард" несется по утренним темным улицам на ближнюю дачу министра. В
машине Антон Иванович, рядом с ним на заднем и переднем сидении два офицера
охраны, у одного из них на коленях металлический ящик, прикованный к руке
браслетом. Антон Иванович сидит с закрытыми глазами, откинувшись на мягкие
Василенко Иван
Громыко Ольга
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Василенко Иван
Посняков Андрей