Чтение 20–й страницы книги ~Красные щиты~

исполнять при кончине кесаря. Ты будешь соборовать короля Конрада.
Потом подошел к Генриху, взял его за руку.
- Идем, - сказал Фридрих, - надо немного отдохнуть, скоро мы снова
должны быть здесь. И ты, дядя, с нами, - позвал он Оттона.
Втроем они вышли из дворца, поодаль следовали Тэли и Герхо, который уже
успел вернуться из Цвифальтена. На площади перед королевским дворцом
размещался рынок, стояли собор и дом епископа, в котором теперь проживал
епископ майнцский Генрих, - там уже заметно было какое-то движение. В
соборе и в других храмах звонили колокола. Как обычно во время пребывания
кесаря, в городе было людно, горело много огней. Рыночную площадь
окаймляли дощатые прилавки, временные балаганы, с нескольких сторон
доносились звуки дудок. В одном из балаганов при свете факелов плясала
смуглая танцовщица.
Они приблизились к темному строению с громадным двором, где пофыркивали
утомленные дорогой кони Генриха и Барбароссы. В просторных сенях стояла
величественная статуя всадника с короной на голове. Вокруг нее копошились
резчики, обкладывали свежеотесанный камень мокрой мешковиной.
Барбаросса провел своих спутников по ряду темных комнат и наконец
отворил последнюю дверь.
Они очутились в большом помещении, потолок которого терялся во мраке
освещалось оно только горевшими в очаге поленьями. Посередине, в каменном
углублении, лежали раскаленные булыжники, слуги лили на них воду из ведер.
Вода мгновенно превращалась в пар, он наполнял теплом все помещение - это
была баня. Все трое быстро разделись и сели на лавки вокруг камней -
жаркий пар обволакивал тела, разгонял усталость. Слуги подали кувшины с
согретым вином, внесли блюда с едой.
- Не знаю, придется ли нам спать этой ночью, - сказал Барбаросса, -
надо хотя бы поесть. Через часок-другой вернемся во дворец.
Оттон Фрейзингенский сидел, опустив голову. Его худое, мускулистое
тело, видимо, было привычно к панцирю и мечу, но теперь в его позе
чувствовались уныние и расслабленность, - он явно был удручен ходом
событий. Все долго молчали, наслаждаясь живительным теплом пару
постепенно прибавлялось, вскоре за его белыми клубами они почти перестали
видеть друг друга. Из горячей мглы послышался тихий, печальный голос
епископа Оттона:
- Никогда еще, милый Фридрих, не было мне так тяжко! Даже на берегах
Меандра, когда сарацины, болезни, волки - тысячи напастей обрушились на
германское воинство, которое я вел на защиту Гроба Господня. Словно я
превратился в столетнего старца и вижу, как погружается во тьму кромешную
весь земной мир. За всю историю - а я изучил ее и записал для потомства -
еще не бывало, чтобы столько бед сразу сваливалось на нашу землю. Да еще
погода какая - дождливое лето, морозная зима...
Барбаросса разразился громким смехом. Нагой, могучего сложения, он
полулежал на покрытой ковром лавке его жидкая, золотистая бородка
казалась серебряной от капелек сгустившегося пара. Отгон Фрейзингенский
глянул на него с изумлением - в этом грубоватом смехе было что-то
искусственное.
- Ах дядя! - воскликнул Барбаросса. - Как я понимаю, иначе и не бывает
на свете: зимой всегда холодно, а летом идут дожди. И если король умирает
- это в порядке вещей. Один государь уходит - другой приходит.
Епископ, видимо, понял тайный смысл этих слов с горестным вздохом он
ударил себя кулаком в грудь, на которой висел большой железный крест, и
набожно перекрестился.
Когда они поели, слуги обтерли их соломой и помогли одеться. Фридрих
опять повел их по темным, низким покоям своего жилища, через сени с
каменным всадником и большой двор. Ночь стояла очень холодная.
Приблизившись к собору, они заметили, что двери его открыты. Фридрих вошел
внутрь - там, в полумраке, сновали слуги с факелами в руках. Барбаросса
преклонил колени у гробницы святого Генриха и начал молиться. "Одинокий
человек среди застывшего хаоса камней", - подумалось Генриху.
Оттон ненадолго отлучился, затем подошел к племяннику сказать, что
императорские регалии уже принесены в alatium [дворец (лат.)]. Барбаросса
тяжело встал - загремел по полу рыцарский меч - и взял Генриха под руку.
- Помни, ты - мой друг, - сказал он князю по пути во дворец, - и нынче
вечером, надеюсь, ты мне окажешь одну услугу.
В королевских покоях горело множество лучин, в каминах громко трещали
дрова, повсюду толпились рыцари в парадных одеждах, но без шлемов и без
оружия. Сестры короля красовались в самых пышных своих нарядах, в
сверкающих ожерельях на Агнессе была особенно роскошная шуба из дорогих
русских мехов, крытая константинопольским пурпуром, - досталась она ей от
свекрови, Сбыславы. Барбаросса и Генрих прошли по боковым переходам в залу
рядом с опочивальней Конрада. Народу здесь теперь было больше. Посередине
стояли слуги, держа на устланных пурпуром носилках два аравийских ларца из
резной кости. Оба ларца были одинаковы по величине, но на одном был
приделан сверху золотой орел. Виллибальд, очень встревоженный, стоял за
своим столом. Один Райнальд все так же прохаживался по зале правда, его
вышитое блио теперь прикрывал красный плащ. Маркварта не было видно -
должно быть, правил службу.
Виллибальд бросился навстречу Фридриху.
- Что это все означает? - громким шепотом спросил он. - Что тут будет?
- Сейчас увидишь, - ответил Барбаросса.
В залу вошли десятка полтора воинов с факелами и окружили слуг,
державших ларцы. Медленно растворились двери королевской опочивальни, на
пороге появился дряхлый, седой, как лунь, архиепископ майнцский Генрих. Он
махнул рукой, и все, кто был в зале, выстроившись в чинную процессию,
направились к королевской спальне. Фридрих шел впереди, - но теперь в его
одиночестве Генриху чудились величие и сила, - за ним шествовали епископ
фрейзингенский и князь сандомирский, далее четыре сестры, сиявшие в
золоте, как иконы Агнесса вела маленького Фридриха, похожего на золотую
куклу. Затем шла Рихенца в королевском облачении и красавица Аделаида.
Затем воины с факелами и слуги с ларцами. Затем епископы Эбергард
Бамбергский и Конрад из Пассау, аббаты Адам из Эвре, Адам из Лангра и
Рапот из Гейльбронна, затем дворяне и князья, но их было немного - вечно
недовольные саксонцы и баварцы сидели, как медведи, в своих берлогах, а
Бабенберги охраняли марку от набегов. Замыкало процессию духовенство,
среди которого шли Райнальд и Виллибальд.
Королевская опочивальня преобразилась: к потолку посредине был, по
византийскому обычаю, подвешен большой медный круг, в котором горели
размещенные рядами лучины, - свет был такой яркий, будто в солнечный день.
На камине целыми охапками стояли зажженные свечи, от них сильно пахло
воском. Королевское ложе сдвинули в угол, а кесарь в длинной рыцарской
тунике и пурпурном плаще сидел у камина в кресле. На голове у него сиял
золотой венец с крестом впереди, лицо было белее мела, взгляд мутен. Всех
поразило, что он еще нашел в себе силы надеть облачение. Четверо рыцарей
держали над креслом красный балдахин с вышитыми на нем орлами и замками
Штауфенов впереди стояли сын Владислава и Агнессы Болеслав Высокий и
почти такой же рослый бургграф нюренбергский, муж Берты позади - Конрад
фон Дахау и Гергард фон Вертгейм.
Епископы Эбергард и Конрад приблизились к королю и надели на него
священнические ризы, символ небесного посланничества германских
императоров. Тяжелая золотая парча, подобно фону византийских мозаик,
оттеняла бледность его лица.
По знаку Фридриха слуги поставили позади кесаря оба ларца и отошли в
сторону. Агнесса подтолкнула маленького Фридриха к отцу, но Барбаросса
придержал его, взяв за ручку. Все опустились на колени: из бокового
алькова вышел Маркварт со святыми дарами. За ним старуха монахиня несла на
шнурке медную доску, ударяя по ней молоточком при каждом ударе раздавался
протяжный, гулкий звук - обычай этот был привезен кесарем из Иерусалима.
За монахиней шли церковные мальчики, размахивая кадилами - густое облако
ладанного дыма вмиг заволокло Конрада. Ослепительный свет, сияющая золотом
парча, звуки гонга - все это создавало торжественное настроение. Генрих
пристально всматривался в бледное лицо кесаря на фоне золотой парчи оно
казалось ему белее облатки, которую нес в руке Маркварт.
Кесарь принял причастие сидя. Небывалым величием дышал весь его облик,
сила духа победила немощи телесные! Никто бы не узнал в нем то жалкое
существо, которое всего несколько часов назад корчилось от озноба под
медвежьими мехами. И в тот миг, когда Конрад вкушал плоть Христову, он
показался Генриху небожителем, восседающим на престоле в сиянии славы,
истинным владыкой мира.
Когда кесарь причастился, Маркварт и монахиня с гонгом отошли в
сторону. Конрад указал рукой на епископа Генриха и уверенным, звучным
голосом произнес:
- Епископ Генрих сообщит вам мою волю.
Епископ, опираясь на зеленый пастырский посох с голубкой наверху,
сделал шаг вперед.
- Конрад Третий, - возгласил он, - милостью божьей король германский,
император западной части света, владыка и повелитель Германии, Италии,
Галлии и Славонии, готовясь вскоре предстать пред лицом того, кто послал
его вершить закон над градом и миром, просит дворян Германского
королевства, дабы после его кончины они, минуя его малолетнего сына,
избрали королем германским Фридриха, герцога швабского, на благо всем
подданным и на благо империи. И в подтверждение своей воли он вручает
оному герцогу Фридриху во владение и распоряжение отныне и впредь
императорские регалии.
- Да будет так! Аминь! - громко проговорил кесарь.
Присутствующие опешили - так неожиданны были эти слова. Но слуги уже
открыли аравийские ларцы, и Маркварт, став позади кесаря, подал ему
округлый черный предмет, казавшийся неуместным среди всего этого блеска и
великолепия. Фридрих Швабский опустился перед кесарем на колени, Райнальд
притянул к себе Фридриха Ротенбургского, который снова начал плакать, и