Чтение 20–й страницы книги ~Будьте готовы, Ваше величество!~

Но король уже не мог ни принять рапорта, ни сам устоять на взлетевшем
борту катера.

В маленькой каютке командира человек в белом халате склонился над
королем, уложенным на койку. И король, приоткрыв глаза, увидел близко, прямо
над собой, сверкнувшую иглу.

- Иголыки!.. Не хочу!.. Не дам иголыки!.. - Он забился, отодвигаясь к
стене, отталкивая ладонями руку человека в белом халате.

Но тот плотно прижал руки короля к койке.

Это была совсем не злая игла. Она уколола лишь на какой-то миг. А потом
стало очень хорошо. Это была последняя игла, которую видел бедный король,
впадая в забытье.

Глава XIX. В ЭТОМ КОРОЛЬ НЕ ВЛАСТЕН.

Утром в отдельной палате берегового госпиталя, где теперь лежал король,
появились приехавшие ночью начальник лагеря "Спартак" Михаил Борисович
Кравчуков и чрезвычайный посол Джунгахоры.

Пыталась пробраться в палату к королю и Тоня, которую приютила у себя на
время Майя Лазаревна Белецкая - главный врач госпиталя, румяная, полнощекая
и очень подвижная толстуха. Но Тоню попросили обождать в коридоре. А ей надо
было тотчас же непременно свидеться с королем и сообщить ему все, что она
узнала ночью в кубрике пограничного катера, спасшего вчера их обоих. А Тоня
слышала, засыпая на рундуке, как моряки говорили друг другу о том, что новые
власти Джунгахоры схватили вернувшегося в трудный для народа час на родину
Тонгаора и он приговорен к смерти.

Казнь могла состояться каждый час, надо было спешить.

Увидев входившего в палату посла, на котором болтался чересчур большой
для него белый халат, король рывком повернулся к стене и натянул одеяло на
голову. Всем видом своим он показывал, что не желает иметь дело с послом
Дамбиала, этого противного родственника, который вечно допекал его еще дома
в Джунгахоре всякими замечаниями насчет хороших манер и ни за что не хотел,
чтобы Дэлихьяр поехал в советский пионерский лагерь.

- Ваше королевское величество... - начал было посол, но король задергал
лопатками, задрыгал ногами, взбивая ими одеяло, и вжался еще глубже лбом в
подушку, не желая ничего слушать.

- Позвольте, господин посол, мне... - вмешался тут Михаил Борисович
Кравчуков.

Услышав голос начальника "Спартака", король приподнял голову над подушкой
и недоверчиво поглядел себе за спину.

У начальника невольно сжалось сердце, когда он увидел эти запухшие,
нареванные глаза под гибкими, сейчас как бы жалко обвисшими бровями.

- Не хочу, у-это, к нему! Я хочу к вам! - Король заплакал и, не
оборачиваясь, пряча лицо в подушку, стал вслепую хватать рукой за полу
халата, который был наброшен на плечи Кравчукова.

- Михаил Борисович! Вы ему скажите про Тонгаора, - раздался громкий шепот
от дверей палаты.

- Цыц! - прикрикнул Кравчуков. - Марш отсюда вон! С тобой, дева
прекрасная, еще разговор у нас будет.

Майя Лазаревна кинулась к дверям, молча выталкивая просунувшуюся в них
Тоню.

Но та успела крикнуть:

- Дэлик! Они Тонгаора приговорили... Они его схватили... Казнить хотят!..

Король вскочил на постели. Напрасно Майя Лазаревна и Кравчуков пытались
удержать его. Он спустил босые ноги на пол, затопал ими, залился громким
плачем, стал раздирать на себе больничную пижаму. Он сбросил все лекарства с
тумбочки, крича по-джунгахорски послу, что требует освобождения Тонгаора и
ни за что не поедет домой, если того казнят.

Он бушевал, плакал, требовал, просил, кидался головой в подушку, кричал,
что не будет принимать лекарства. Тоня, пользуясь общей сумятицей, проникла
в палату и стала поодаль от кровати, кусая губы, сердито и сочувственно
сдвинув и без того тесно сросшиеся брови.

Чем бы все это кончилось, неизвестно, но в госпиталь прибыл Павел
Андреевич Щедринцев, тот самый советский посол в Джунгахоре, который месяц
назад встретил принца в лагере "Спартак".

Мягкий, спокойный голос негромко, но чрезвычайно внятно говорившего
Щедринцева заставил всех притихнуть.

- Простите меня, господин посол, и не сочтите это за вмешательство в ваши
дела, но если вы хотите внять доброму, дружескому совету, то я позволил бы
себе рекомендовать вам передать пожелания Его величества немедленно Его
высочеству принцу-регенту Дамбиалу Сурахонгу... Все газеты мира полны
сообщений из Джунгахоры, которые подтверждают, что народ глубоко возмущен
репрессиями и, в частности, арестом Тонгаора. Я не берусь подсказывать, но
мне казалось бы, что лучший способ уладить дело - это сослаться на
требования нового короля, который, как я понимаю, предложил амнистировать
подвергшихся репрессиям.

Джунгахорский посол попробовал было что-то возразить сперва
по-джунгахорски, а потом по-русски, но король, колотя кулаками по подушке и
с размаху бодая ее головой, закричал:

- Не надо совсем слушать его!.. Я его уже отменил... Я его, у-это,
отозвал... Он уже, у-это, не посол совсем, а просто тьфу! - И король плюнул
на пол перед койкой.

- Прошу меня извинить, - вкрадчиво обратился тогда наш посол к
джунгахорскому. - Но я не думаю, господин посол, что следует обострять этот
конфликт... Тем более, что Его величество отказывается уже признавать вас в
данной ситуации персоной грата.

- Не признаю, - запротестовал тот. - Он еще не вступил на престол. Это
незаконно.

- Да-а, вы правы, возражения ваши совершенно законны. Но ведь приходится
считаться и с общественным мнением. Не так ли, господин посол? Вы,
разумеется, вольны поступать по своему усмотрению, однако...

Тут улегшийся было король приподнял одеяло, отгородился им сбоку от
нашего посла и из-под прикрытия показал снятому с высокого поста послу
Джунгахоры язык, а потом и нос. Но это ему показалось недостаточно. Он
приставил ладонь ребром к уху и потом, сгибая и разгибая пальцы, несколько
раз помахал ими разжалованному послу.

- Лопух, - сказал король, - качай отсюда.

- Я вижу, что пребывание Его величества в Советском Союзе не прошло для
него бесследно, - ядовито заметил бывший посол. - Хорошеньким манерам вы его
тут обучили.

- И совсем не они! - закричал король, сбрасывая одеяло. - И совсем не
они! Это я раньше совсем научился. Это меня мисс Лора Харт, у-это, которая
из Голливуда... люкс-бомба. Она танцевала в Джайгаданг, когда брат мой,
у-это, король был. Она хотела жениться на него. А потом, когда ее пошли вон,
она у дверей обратно смотрела и вот так язык, а потом так нос сделала и вот
так вот рукой с ухом. Честное пионерское!.. У-это, честное королевское.

У дверей берегового госпиталя уже толпились тем временем журналисты,
проведавшие о местонахождении короля Джунгахоры и прилетевшие из нескольких
западноевропейских редакций. Но главный врач запретил тревожить короля.

К подъезду больницы вышел посол Джунгахоры и с кислым видом показал текст
телеграммы, которую он, по повелению короля, посылает в Джунгахору. Король
требует немедленного освобождения Тонгаора.

Зато Тоню пришлось допустить к королю, иначе он отказывался прекратить
голодовку и принимать прописанные ему лекарства.

Тоня была тоже в белом халате, в белой косынке, которая ей очень шла.
Король после бурной вспышки ослабел. Он лежал навзничь, ему было очень жалко
себя. Он смотрел на Тоню ужасно печальными глазами, так что у нее все
переворачивалось внутри. И даже видавшая виды няня-сиделка, принесшая
завтрак королю, уходя, обернулась в дверях и тяжело вздохнула:

- И что только капитализм с дитями творит! Неужто уж наши заступляться не
будут?..

Тоня стала кормить короля с ложки. Конечно, он бы и сам мог держать
ложку, но ему было так жалко себя, так приятно, что Тоня бережно подносит к
его рту ложку с бульоном... Он не мог себе отказать в этом удовольствии. Уж
на такое-то имел право король, тем более больной! Тут даже бы строгий Славка
Несметнов не заругался.

- Ты, у-это, очень красивая, совсем очень красивая сегодня, - тихо
говорил король, протягивая губы к ложке, не сводя с Тони глаз, - тебе так
очень хорошо. Ты совсем как Бабашура была. Ты будешь доктор, когда
вырастешь? Тебе хорошо идет. Когда будешь доктор, тогда приедешь, у-это, в
Джунгахора, да? Будешь всех лечить. Мы будем там устроить красивые больницы.

- Ладно, там поглядим, - строго отвечала Тоня, суя ему ложку в рот. - Ты
помалкивай, не болтай много, опять температуру нагонишь.

А вечером пришел по телеграфу ответ от регента Сурахонга, который
сообщал, что неблагодарный Тонгаор дерзко отклонил помилование.

"Ваше королевское величество, - ответил Тонгаор, прося передать его слова
новому королю и всему миру, - я не могу принимать жизнь по милости королей.
Жизнь мне может вернуть лишь закон, и единственный, кто имеет право творить
этот закон, - народ. Я ни в чем не виновен и отказываюсь сам просить у кого
бы то ни было милости, даже если она дарует мне жизнь. Пусть решает народ.
Признаю только власть самого народа и до последней минуты буду бороться с
властью над народом..."

Видно, регент тут что-то схитрил и, скрыв от Тонгаора истинное положение,
изобразил дело так, будто юный король готов даровать жизнь поэту, если тот
сам попросит у него помилования.

И опять плакал маленький король, представляя себе, как томится
непреклонный Тонгаор в королевской тюрьме, в глубокой смрадной яме,
огражденной высокой стеной с гребнем, утыканным стальными иглами, которыми
хотят окружить весь земной шар мерихьянго.

Посол Щедринцев объяснил, как мог, королю, который не очень понимал ответ
Тонгаора и был даже обижен на него, что гордый поэт-коммунист не хочет
просить милости, в то время как тысячи людей томятся в ямах. Поэтому он
отказался, как предложил ему регент Сурахонг, подписать прошение о