Чтение 20–й страницы книги ~Человек-ящик~

я завоевал большое доверие пациентов и, хотя сознаю, что совершил

преступление, могу с полной уверенностью утверждать, что не

совершил ничего, что могло бы вызвать заявление о причиненном мной

ущербе. Я бы хотел сказать только одно: если жертва, не осознающая

себя жертвой, - не жертва, то и я, не осознающий себя

преступником, - не преступник, хотя я и не утверждаю, что закон

позволено нарушать. Поскольку моя жизнь и мое имущество, как

гражданина нашей страны, находятся под защитой закона, я не

пытаюсь доказать, что можно идти против закона.

В прошлом году я принял на работу новую

медсестру-практикантку, и это явилось причиной того, что мы с N.,

как я уже говорил, стали жить врозь. Но я по-прежнему докладывал

ей о всех доходах и расходах, и мы по-прежнему взаимно уважали

наше право совместно вести дела - так что здесь, как мне кажется,

никаких проблем не возникло. В настоящее время она открыла класс

игры на фортепьяно и начала обучать детей - мне бы хотелось, чтобы

вы все подробно выяснили у нее самой и убедились, что мои

показания абсолютно достоверны.

Я совершенно не могу представить себе, что послужило

непосредственной причиной, почему господин военный врач покинул

клинику и решил умереть. Он занимал комнату на втором этаже,

ложился и вставал в самое неопределенное время и часто, чтобы

выйти из комнаты или вернуться в нее, пользовался лестницей

черного хода - вот почему я не считаю себя ответственным за его

действия. Могу рассказать о небольшом столкновении, случившемся

совсем недавно: жалуясь на то, что он тоскует по своим прежним

исследованиям, связанным с получением сахара из древесины, он стал

утверждать, что испытывает болезненное пристрастие к сладкому, я

же, боясь за его здоровье, решил ограничить его в сладком, и он

страшно рассердился. Но я не думаю, что этот факт мог явиться

причиной его смерти. Как известно, на покойном был надет картонный

ящик, не исключено, что господин военный врач совсем не собирался

умирать, а просто гулял по дамбе, скользкой от дождя, лившего

вчера весь день; в таком непривычном облачении он мог не

рассмотреть как следует, что делается у него под ногами, и просто

оступился.

Вы можете спросить, почему он надел на себя ящик из

гофрированного картона, - об этом я не имею ни малейшего

представления. В течение нескольких месяцев у нас здесь слонялся

по городу бродяга, надевший на себя картонный ящик, его многие

видели, и, если бы вы спросили меня, не был ли это переодетый

господин военный врач, я бы не мог категорически отрицать

возможности того, что он тайно от меня устраивал подобное

переодевание. Скорее всего, он убедил себя, что вместе со своим

именем, происхождением, правами передал мне и себя как личность, а

сам превратился в ничто. К тому же он стал ужасным

человеконенавистником, и я вполне могу понять его состояние,

когда, выходя на улицу, он старался укрываться от всех в ящике.

Как ясно показали результаты экспертизы, на обеих руках и на

ляжках трупа обнаружены многочисленные следы от уколов. И

поскольку отравление его организма стало так прогрессировать, вряд

ли вызывает особое удивление и эксцентричность его поступков.

Существуют люди, видевшие, как человек-ящик выходил из

клиники и входил в нее, и, основываясь на их показаниях и на том,

что на трупе были обнаружены следы многочисленных уколов,

заподозрили связь человека-ящика с клиникой, и меня даже вызывали

на допрос. Но и в том случае, если бы такие очевидцы

отсутствовали. И труп человека-ящика не был бы опознан, я должен

честно признать, что мне был бы крайне неприятен даже намек на

обвинение в том, что я, делая вид, будто ничего не произошло,

продолжаю заниматься врачебной практикой. Мы договорились, что ни

я, ни медсестра не будем заходить в комнату господина военного

врача, пока он не вызовет нас звонком. Раньше тоже неоднократно

случалось, что он по полдня и больше не звал нас, поэтому,

заподозрив неладное, я зашел в его комнату лишь глубокой ночью в

воскресенье. Но когда он не вернулся домой и на рассвете, я подал

в полицию прошение о розыске и, хотя понимал, что в результате

может обнаружиться моя незаконная врачебная практика, с

готовностью пошел на это как на неизбежное.

Больше всех противился тому, чтобы я прекратил врачебную

практику, сам господин военный врач. Он подзуживал меня, расточая

комплименты, и в то же время угрожал, неоднократно намекая, что

покончит с собой, если я ее прекращу. Всем известно, на какое

коварство и безрассудство способны наркоманы, чтобы добыть

наркотик. Возможность самоубийства господина военного врача

действительно меня крайне беспокоила. Прежде всего при оформлении

справки о смерти мне бы пришлось указать те же имя и фамилию, что

и у меня, и мне бы не хотелось представлять в муниципалитет такой

документ. Я был вынужден много раз униженно просить господина

военного врача: делайте что угодно, но хотя бы временно откажитесь

от самоубийства. Господин военный врач совсем распоясался: за

отказ хотя бы на время отложить самоубийство он потребовал, чтобы

ему увеличили дозу наркотиков, разрешили любоваться наготой вновь

нанятой медсестры-практикантки (пко Тояма), - в результате всего

этого я оказался в крайне тяжелом положении. Но я не испытываю к

нему неприязни. Больной обречен на страдания, неведомые здоровому,

поэтому к нему, как мне кажется, нужно проявлять особую

терпимость.

Поскольку господин военный врач уже не нуждается во мне, я

теперь не обязан, обманывая людей, и впредь продолжать заниматься

врачебной практикой. По мнению господина военного врача,

незаконная врачебная практика - это когда пациент несет

материальный или физический ущерб, а если никто не пострадал, она

не может рассматриваться как преступление, но я тем не менее

считаю, что быть лжеврачом уже само по себе преступление, и именно

с этих позиций рассматриваю свои действия. Сейчас мне представился

случай честно во всем признаться, и я решил сиять многолетнюю

тяжесть со своей души.

Все рассказанное мной - чистая правда.

ПАЛАЧ - НЕ ПРЕСТУПНИК

...Видимо, тебя беспокоит, что в конце концов придется приступить к
тому, что ты задумал. Только что послышался тихий металлический звук - ты
кладешь в стерилизатор шприц. Этот звук я услышу с какого угодно расстояния.
Полевая мышь учует запах воды и за десять километров. Вот хлопнуло от
сквозняка окно на лестничной площадке... Да, несомненно... Оно хлопает
только когда открывается или закрывается дверь твоей комнаты. Слышу... как
ты идешь босиком по устланному пластиком коридору... ты приближаешься
медленно, со скоростью одного шага в секунду... Конечно, на тебе надет
ящик... На одиннадцатом шаге слышится другой звук - будто ты идешь по сырой
циновке, - теперь ты ступил на лестницу. Ты поднимаешься. Ступенька, еще
ступенька, все замедляя и замедляя шаги... ты наконец достигаешь площадки,
останавливаешься... идешь вдоль балюстрады, ограждающей площадку второго
этажа, прямо перед тобой маленькая комната. Во всю ширину узкого коридора
почти сливающаяся со стеной дверь из криптомерии.

Покойницкая.

Совсем не из-за дискриминации - мол, трупы, - а просто принимая во
внимание повышенную чувствительность к смерти пациентов клиники (что
неоднократно проявлялось), для покойников выбрали самую отдаленную,
незаметную комнату. К тому же она рядом с черным ходом, и выносить трупы
тоже удобно.

Собственно говоря, я еще не труп. Живым, правда, меня тоже трудно
назвать, но все-таки не труп. И, не умерев, я нахожусь сейчас в покойницкой
- я должен подчеркнуть это специально для тебя - не потому, что со мной
обращаются как с трупом, а потому, что я сам на этом настаивал. Мне нравится
эта комната. Прежде всего, в ней нет окон, а это отвечает моему теперешнему
состоянию. С недавних пор мои зрачки, как мне кажется, потеряли способность
уменьшаться на свету, и днем мне так режет глаза, будто в них попал песок.
Кроме того, длина комнаты в два с половиной раза больше ширины, что точно
соответствует пропорциям гроба, самого уютного места для меня, человека,
утратившего все виды свойственной людям защитной реакции: чувства ненависти,
недовольства, злобы.

Из коридора не доносилось ни шороха - ты замер. Так же как я сквозь
дверь пытался уловить, что ты делаешь, ты сквозь дверь пытался уловить, что
делаю я. Если бы дверь была наделена сознанием, она бы хохотала, держась за
живот. Но и я понимаю твои колебания. Какое бы согласие ни царило между
нами, тебе придется выполнить роль палача. И у тебя тяжело на душе - это
естественно. Если бы мы поменялись местами, я бы, видимо, заколебался и не
знал, как мне поступить. Ведь тот, кого должны убить, ясно осознает, что его
убьют. Я бы, наверно, никогда не решился на то, чтобы, истязая человека,
понимающего, что его убивают, непринужденно беседовать с ним. Я бы
чувствовал себя гораздо спокойнее, если бы вместо непринужденной беседы
обсуждал с ним проблему смерти. Нет, и такая тема, пожалуй, не годится. Это
выглядело бы еще большим фарсом. Если же молча смотреть друг на друга, то
нервы оголятся и произойдет замыкание - это вызовет сильнейший ожог.

Лучше всего для меня сейчас - заснуть. Спокойно переселиться во сне в
иной мир - что может быть приятнее? Но ведь ты тоже прекрасно знаешь, как