Чтение 20–й страницы книги ~Детство в Соломбале~

Мариша осторожно сошла по лестнице и открыла дверь. Люди поднялись наверх.

Мы поняли: красноармейцы пришли за Юркой Орликовым.

Врут, врут, врут! Мы уже хотели бежать и сказать красноармейцам, что
Орликов дома. Наверно, он где-нибудь спрятался. Не верьте этим гадам! Он
тут, прячется дома, этот прапорщик, который предавал большевиков и сам
арестовывал их, а может быть, и расстреливал! Это он выдал отца Кости
Чижова!

Да, мы уже были готовы вскочить, но в этот момент приоткрылась дверь
черного хода квартиры Орликовых. Кто-то вышел и тихо у забора стал
пробираться в нашу сторону, к погребу. Я дрожал от волнения и холода. Костя
ещђ ближе прижался к стене погреба.

- Это Юрка! - прошептал он. - Тес...

В самом деле, это был Орликов-сын. Он постоял некоторое время, озираясь по
сторонам. Потом решительно подошел к погребу, рванул дверь и шмыгнул туда.
Видимо, он хотел подождать в погребе до ночи, чтобы ночью незаметно
улизнуть из города.

И не успел я опомниться, как Костя подскочил к двери погреба и набросил
щеколду.

- А-а-а... попался! - прыгая и торжествуя, кричал Костя. - Попался, белогад
проклятый!

Ошеломленный, я все еще сидел на снегу и не мог приподняться. Юрке Орликову
бежать не удалось, и задержал его Костя Чижов! Вот когда ты, Юрка, будешь
расплачиваться! За все - за искалеченного на горке Мишку Сычова, за
избиение Гришки Осокина, за свое барство, за отца Кости Чижова, за всех,
кого предал и арестовал!

- Открой! - в испуге прохрипел Орликов. - Мальчик, открой!

Он смотрел в "иллюминатор" и почти плакал. Ничего, зато ты смеялся, когда у
Гришки Осокина текла из носа кровь! Ты смеялся, когда плакали дети рабочих,
уводимых тобой в тюрьму.

- Попался, попался! - продолжал кричать и прыгать Костя. - Димка, иди зови
наших!

Орликов протянул в "иллюминатор" руку, и я заметил в его руке револьвер.

- Костя, берегись! - заорал я.

- Открой, говорю! - зашипел Орликов. - Открой, а то пристрелю!

Костя отскочил от "иллюминатора". Но Орликов выстрелить побоялся Он, должно
быть, сообразил, что выстрел услышат в доме

- Димка! - закричал на меня Костя. - Чего ты стоишь? Беги зови!

Орликов убрал револьвер и зашептал:

- Не надо, мальчик! Я тебе денег дам. Сейчас дам денег. Открой, прошу
тебя... пожалуйста, открой!

- Денег? Купить хочешь... А вот чего не хочешь? - Костя показал кулак.

Стуча зубами от холода и волнения, я взбежал по лестнице к Орликовым. Я не
мог говорить и заикался:

- Он там... в погребе! Мы его... поймали. Он... хотел убить Костю! Скорее!

... Больше я ничего не помнил. В тот вечер я простудился и заболел.
Несколько дней я лежал в постели, объятый жаром, и бредил. Мне чудилась
наша улица, извилистая речка Соломбалка, широкая снежная равнина Северной
Двины. Я слышал продолжительные зовущие гудки пароходов и видел задумчивые,
но счастливые глаза моего друга Кости Чижова.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ДА ЗДРАВСТВУЮТ СОВЕТЫ!

Дед Максимыч снова растянул в комнате свои сети. Тихий мартовский ветер
принес неожиданную оттепель. Еще не ясные, но волнующие признаки ранней
весны уже беспокоили и радовали старика.

Простудившись и пережив страшное волнение в тот памятный вечер, я пролежал
в постели почти месяц.

Дедушка Максимыч сам ухаживал за мной. Кряхтя, он ходил около кровати. Он
измерял мне температуру, прогревал меня чаем до поту и пел мои любимые
поморские песни. Милый мой дедушка!

- Скоро, внук, на рыбалку, за окуньђм! - говорил дед, подбадривая меня.

Каждый день, возвращаясь из школы, к нам заходил Костя

- Помнишь, когда я лежал ошпаренный, а ты приходил ко мне? - вспоминал
Костя. - Давно это было. Мы тогда письма носили Николаю Ивановичу от дяди
Антона.

- Да, давно, еще при белых, - отвечал я.

Действительно, казалось, что все это было очень-очень давно. Теперь мы обо
всем могли говорить громко, не боясь ни Мхов, ни Мудьюга. Как хорошо, когда
можно думать и разговаривать, и мечтать так свободно!

Однажды, когда я уже начал вставать с кровати, прибежал Костя. Он что-то
кричал и прыгал, и смеялся. И я ничего не мог понять, что он говорил.
Только успокоившись, он более внятно сказал:

- Как ты не поймешь? Завтра приезжает папка! Завтра! Ура-а! - он продолжал
прыгать и кричать: - Завтра! Ура-а-а!!!

На другой день действительно котельщик Чижов вернулся домой. Но я его еще
не видел.

...Было воскресенье, и потому ребята в школу не пошли. Они играли на улице.
Я смотрел на них из окна.

Костя с красным флагом стоял на тумбе и что-то с жаром говорил ребятам.
Вероятно, в игре он был командиром красногвардейского отряда. Флаг легко
вился над его головой, и мой друг в самом деле был похож на командира.

На улице все еще лежали снежные сугробы, но солнце теперь не искрилось в
них. Сугробы потемнели и осели, им недолго оставалось лежать. Скоро
весеннее солнце совсем растопит их.

Я услышал, как ребята закричали "ура". Они подпрыгивали и размахивали
руками. Должно быть, Костя Чижов сказал им что-то очень интересное.

Еще долго ребята прыгали и кричали, как вдруг Костя, соскочив с тумбы и
показывая рукой в сторону речки, побежал туда. Огласив улицу
воинственно-радостными выкриками, ребята устремились за своим командиром.

Что они могли там увидеть?

Я готов был сам выбежать из дому и узнать, что же случилось. Но мне нужно
сидеть дома еще целый день. А завтра я уже пойду в школу.

Вскоре я услышал странный шум, напоминающий шум автомобиля. Я прильнул к
стеклу. Да это же и был самый настоящий грузовой автомобиль!

Из-за переплета оконной рамы показались передние колеса. Грузовик с трудом
пробирался по узкой, необъезженной дороге. Ведь по нашей улице никогда не
проходил ни один автомобиль. На радиаторе грузовика краснел маленький
флажок. Припрыгивая, увязая в снегу и крича, ребята бежали рядом с машиной.

И вот грузовик остановился у нашего дома. Нет, он не застрял в снегу. Шофер
специально остановил машину. Об этом можно было судить по тому, что он
немедленно открыл дверцу и вышел из кабины. Потом из кабины вышел и другой
человек. Это был не кто иной, как сам Николай Иванович.

Из кузова выпрыгнул еще один человек. К нему тут же подбежал Костя. Я,
конечно, сразу же догадался: это отец Кости, котельщик Чижов.

Сопровождаемые ребятами, Николай Иванович, отец Кости и шофер вошли в нашу
комнату.

- Рыбачить собираешься? - Николай Иванович обнял деда. - Давно не видел
тебя, старик!

- Слыхал от внука, что все еще с машинами возишься, - ответил смущенно дед.
- Ну, да ты молодой, разницы у нас лет десять будет. А я рыбачу на своей
посудине помаленьку. Да нынче рыба путаная и хитрая пошла. Не те времена.

- Тебе пенсию теперь дадут, старик! - весело сказал механик. - Век свой
трудился, а теперь в твои годы отдохнуть полагается. А смотри, Максимыч,
жизнь-то какая начинается! Новая жизнь - без пароходных компаний, без
Макаровых, без ульсенов и фонтейнесов, без орликовых. Теперь мы, Максимыч,
сами всему хозяева! И заводам и пароходам - хозяева!

- Хозяева - это верно, - сказал дедушка и взглянул на Чижова. - Только
больно дорого это досталось. Вот он выдержал, выстоял, жив, слава богу,
остался. А сколько народу русского доброго загубили белогады да иноземные
пришельцы. Вот видишь, и нашего соседа капитана Лукина нету...

Котельщик Чижов нахмурился, наклонил голову.

- Лукин на моих глазах погиб, на Мудьюге, - проговорил он глухим голосом, и
было видно, что ему очень тяжело вспоминать об этом. Но он снова поднял
голову и продолжал:

- Может быть, помнишь, Максимыч, был в трактире у Коновалова официант по
прозвищу Шестерка... Такой большеголовый, лысый...

- Как не помнить, - отозвался дед.

- Так вот, этот Шестерка оказался при белых в тюрьме надсмотрщиком, а потом
перебрался на Мудьюг, выслужился и свирепствовал страшно. Что только он ни
творил - вспомнить жутко. Сколько он погубил наших! Летом он сбрасывал
рубаху и ходил среди нас, работающих каторжан, в одной руке - плеть, в
другой - револьвер. На груди у него татуировка - череп и кости. Должно
быть, для того, чтобы еще свирепее казаться. Потому и прозвище у нас новое
получил - Синий Череп.

С содроганием слушал я страшный рассказ Чижова. Трудно было в этот рассказ
поверить. И в то же время я знал: Чижов не такой человек, чтобы врать и
придумывать. Ребята, слушая, молчали.

- Так вот, этот Шестерка, этот Синий Череп... и застрелил у всех у нас на
глазах капитана Лукина. Ни за что ни про что, самосудом, из злости. А
сколько от его руки других погибло - не сосчитаешь!

Все подавленно молчали. Дед шарил по карманам, видимо, разыскивая трубку.

У меня вдруг сдавило грудь. "Так вот как погиб отец Оли Лукиной, - думал я.
- Синий Череп... Синий Череп... Как это страшно!"

- Ну ладно, хватит унывать, - громко сказал отец Кости и присел ко мне:

- Что, идет на поправку? Ну хорошо... Я смотрел на этого небольшого
ширококостного человека, похудевшего, но все такого же насмешливого и чуть
грубоватого. Костя был очень похож на него.

- Вот и на нашей улице праздник! Не у всех, понятно. - Чижов кивнул на
потолок, вверх, где жили Орликовы. - А вы клад искали, хорошую жизнь. Ее не
искать, а завоевывать надо и потом строить! Ну, да вы всего добились,
молодцы! Хорошо помогли...