Чтение 20–й страницы книги ~Голубые люди Розовой Земли~

он ни разу не ощущал острой необходимости знать формулу хлеба. Или сахара.
Существовали они - это здорово! Нужно было их купить - отлично! А на большее
Юрий просто не рассчитывал...

Глава тринадцатая

ВОЙ В КОСМОСЕ

Несмотря на тяжкую, пригибающую к полу силу гравитации. Шарик все-таки
пробрался на кухню, с трудом отдышался и подумал уже не на своем, собачьем
языке, а на том, новом, который он выучил, сам не зная когда и почему.
Потому что в этом языке было много интересных понятий и, главное, все они
состояли из слов, которые, в общем, очень здорово объясняли и его состояние,
и состояние окружающих предметов, и обстановку, этот новый язык показался
практичному Шарику очень подходящим. На нем он и подумал: "Что со мной
делается!.. Что делается..."

Он критически осмотрел самого себя со всех доступных ему сторон и
горестно взвизгнул:

несмотря на овладение новым для него языком, ни говорить, ни выражать
свои чувства по-новому Шарик не научился.

"Если так и дальше пойдет, так я раздуюсь... Как бык раздуюсь".

Тревога Шарика была обоснованна. С ним творилось нечто совершенно
непонятное и удивительное. Если раньше, несколько часов назад, это
удивительное только угадывалось, потому что оно словно прорезывалось и
набирало силы, как гриб, который долго тужится, прежде чем выглянуть из-под
прошлогодних листьев на белый свет, но уж когда он выглянул, то набирает
силу быстро, смело и настойчиво. Вот такое происходило и с тем удивительным,
что отличало теперь Шарика от всех окружающих: он рос.

Рос так, что, будь он на Голубой земле, о нем бы могли сказать, что он
растет как на дрожжах, или даже проще: "Во дает!"

Но все это не очень радовало Шарика, хотя временами ему и нравилось,
что он раздается и вширь и ввысь. Он помнил уличные обиды от более сильных и
злых собак, которые всегда бывали больше его.

Теперь запоздало Шарик мечтал, как он разделается со своими обидчиками.

Но эта маленькая и какая-то невнятная радость перебивалась тоже еще
невнятной тревогой: "Мне все время хочется либо есть, либо пить. Так
хочется, что я не в силах совладать с собой. И что самое главное - чем
больше я ем и чем быстрее расту, тем больше и чаще мне хочется есть и пить.
Что же будет, если так пойдет и дальше?"

Шарик присел на пол на обыкновенной космической кухне перед химическими
анализаторами и представил, что же все-таки произойдет, если и дальше все
пойдет так, как идет сейчас.

Прояснялась не очень-то красивая картиш И чем ярче она становилась, тем
страшнее неприятней было бедному Шарику.

На этой картине вечно голодный, томимый жаждой Шарик разросся до таких
размеров, что космический корабль был уже не в силах его вместить, и он,
сжатый со всех сторон оболочкой корабля и в то же время наделенный
гигантской, прямо-таки космической силой, чтобы спастись, вынужден был
напрячься и разломать корабль надвое. А может быть, даже на три или на все
четыре части..

Что тогда будет?..

Шарику стало страшно: придумать, что будет тогда, он не мог. И не
потому, что не хотел. Он хотел, но не умел. Оказывается, его мозг был еще
мало приспособлен к выдумкам. Может быть, еще потому, что пока Шарик еще
очень мало знал. У него не было даже низшего образования.

Может быть, у него и было какое-то свое, собачье образование, но в
космосе оно помогало не очень-то надежно.

Тогда Шарик стал думать о другом. О том, как он будет есть и пить,
пока... Нет, он не будет расти до тех пор, пока не лопнет корабль. Он будет
есть, пока на корабле имеются продукты и вода.

И тут ему опять стало страшно, потому что если он так будет есть и пить
и так расти, то вода и еда на корабле кончатся очень скоро. И тогда... Тогда
единственными, кого можно будет съесть, будут его двуногие друзья. Голубые и
белый.

Как ни прикидывал Шарик, но получалось, что выхода у него нет. Раз он
обречен на постоянный рост и, значит, на постоянные жажду и голод, он должен
будет в конце концов погубить своих товарищей или погибнуть сам от голода и
жажды. А он не хотел ни того ни другого. Он не мог погубить или хотя бы
послужить причиной гибели своих товарищей. Но он и не хотел гибнуть сам.

Положение складывалось прямо-таки убийственное. И выхода из него Шарик
не видел.

Конечно, можно было поделиться своими мыслями с товарищами - ведь он
прекрасно понимал почти каждое их слово. Но вся беда заключалась в том, что
рассказать о своих печальных и опасных мыслях Шарик не мог.

Он в этом убедился, когда собирался идти на кухню: он все понимал в тот
момент. У него нашлись самые добрые и самые умные слова, которые он выучил
на языке голубых людей. Но произнести их он не мог - язык у него оказался
слишком длинным. Как у сплетника или трепача. И он не подчинялся Шарику. Он
болтался во рту между редкими зубами, и ничего путного, кроме мычания и
приглушенного повизгивания, не выходило. И как теперь поступить - Шарик не
представлял.

А поскольку будущее в его мыслях сводилось только к двум картинам -
либо гибели корабля, либо собственной гибели от голода (он даже в мыслях не
мог представить, что съест товарищей), то Шарику стало так страшно, что он
не выдержал и завыл на своем собачьем языке: "Ой, плохо-о-о! Ху-у-удо-о!
Ши-и-бко-о ху-у-у-до-о-о!!"

Его вой, виноватый и немного жуткий, разнесся по всему кораблю,
ударился о стенки и эхом возвратился на кухню.

Тревожно заморгали огоньки на стенах, что-то неуловимо и стремительно
сменилось в положении корабля, и это уже по-новому испугало Шарика.

Он перестал выть, тяжело вздохнул и, поднявшись на задних лапах, достал
из картотеки программу обеда, вставил ее в отверстие манипулятора, а потом
открыл краник водяного бачка и с удовольствием попил прохладной, но в
общем-то безвкусной воды.

По мере того как машины выдавали ему все новые и новые порции
невиданных и совершенно невероятных по земным понятиям блюд и Шарик
равнодушно съедал их, время от времени наклоняясь к водяному крану и запивая
съеденное водой, он успокаивался и грустно думал:

"А что же делать? Ну что делать, если я хочу есть, так хочу, что
забываю все на свете?"

И он ел, пил, совестился и ругал сам себя, пока наконец не заснул возле
самого крана с водой.

На корабле все успокоились, и только тихонько гудели невидимые машины,
вырабатывавшие огромную, прямо-таки невероятную энергию, которая еще
непонятным образом разгоняла корабль в безмерных, безвоздушных и черных
просторах космоса, несла его к каким-то неведомым планетам в неведомых
галактиках. И никто на корабле еще не знал, как незаметно к ним подбирается
настоящая, не предусмотренная никакими программами полета, серьезная
опасность.

Впрочем, беды всегда подбираются незаметно, потому что если бы они были
предусмотрены заранее, так это были бы не беды, а просто самые обыкновенные
неприятности.

После того как вой Шарика прокатился по всему кораблю и вывел из
приятной, мечтательной дремоты всех космонавтов, Квач громко зевнул и,
осторожно, натруженно меняя положение в кресле, сказал:

- Это что за представления? Концерты с продолжением?

Юра растерянно и извиняюще, словно он был виноват в том, что Шарик
неожиданно завыл на весь корабль, попытался вступиться за собаку:

- Тоскует, наверно... Все-таки космос...

- Ну и что, что космос? - почему-то строго спросил Квач. - Если космос,
так обязательно нужно выть?

- Не обязательно, конечно, но... Но может быть, у него ностальгия...

- Это еще что за ностальгия?

- Ну... болезнь такая... Иначе еще называется - тоска по родине.

- А-а, - протянул Квач и сразу осунулся и затих.

- Я думаю, что ностальгия здесь ни при чем, - вмешался Миро. - У него,
вероятно, не все в порядке с организмом - собака еще не умеет управлять
своими эмоциями во время искусственного усиления гравитации. Отсюда и вой.

- Брось мудрить! - рассмеялся Зет. - Шарику потребовалось в одно место,
а найти его сразу, да еще спросонья, не может. Вот и воет - взывает о
помощи.

Все рассмеялись, и Зет торжественно объявил:

- Предупреждаю, разгон подходит к самому трудному этапу. Устраивайтесь
поудобней - перенапряжение будет особенно сильным. Вы' ключение двигателей
произведут роботы - команда-задание на вывод на главную орбиту им отдана.
Информационная связь со следящим центром налажена.

Юра поерзал и покорно устроился в своем кресле поудобней. Ровно, но как
будто громче гудели невидимые двигатели, все так же, как будто ничего не
случилось, перемигивались разноцветные огоньки в стенах и в полу.

На экране плыл черный и бездонный космос. В его глубинах поблескивали
необыкновенно яркие, многолучевые звезды - все разноцветные, такие, как
огоньки в стенах. Юра рассеянно подумал: "Почему они разноцветные?" - и сам
попытался дать себе ответ: "Здесь ведь нет атмосферы и ничто не изменяет
окраску света, который идет от звезд. Здесь он настоящий, подлинно
звездный".

Он хотел было задремать, но мозг подбросил новый вопрос: "А почему
атмосфера твоей родной Земли искажает свет звезд? Может, наоборот, она
очищает его? А здесь, в космосе, свет невсамделишный? А?"

И Юра ничего не мог ответить на этот вопрос. Потому что он пока умел
только предполагать, а знать, точно знать, что, отчего и почему, он еще не