Чтение 20–й страницы книги ~Фиалки по средам~

(89)

содействие подполковника Анжелини, и я был поражен поведением обоих
мужчин. Глядя, как они энергично делают общее дело, никто не заподозрил бы,
что один из них оскорблен, а другого терзают угрызения совести. Мадам Буссар
отвели в дом местного администратора, где молодая хозяйка напоила ее чаем и
дала свой плащ, после чего Жизель немедля выразила желание принять участие в
помощи пострадавшим и занялась ранеными и детьми.

-- А открытие памятника, господин губернатор? -- напомнил чиновник.

-- Мы займемся мертвыми, когда обеспечим безопасность живых,-- сказал
губернатор.

О моей лекции, разумеется, не могло быть и речи. Я чувствовал, что
участники этой маленькой драмы рады поскорее сплавить меня отсюда. Решено
было, что в следующий пункт я отправлюсь поездом. Я зашел проститься к мадам
Буссар.

-- Какое ужасное воспоминание вы сохраните о нас! --сказала она.

Но я не понял, что она имеет в виду: наш страшный перелет или любовную
трагедию.

-- И вы их больше не встречали? -- спросила Клер Менетрие.

-- А вот послушайте,-- ответил Бертран Шмит...-- Через два года, в 1940
году, я был призван как офицер, и на фландрском фронте в штабе генерала
одной колониальной дивизии встретил Дюга, уже в капитанском чине. Он
вспомнил о нашем ужасном путешествии.

-- Вы дешево отделались,-- сказал он.-- Летчик рассказал мне все
подробности... Он рвал и метал, негодуя на патрона, которого перед вылетом
предупреждал об опасности.

После минутной неловкой заминки Дюга добавил:

-- Скажите, дорогой мэтр, что такое стряслось во время полета? Мне
никто ничего не сказал, но над губернатором, его женой и подполковником
Анжелини с момента возвращения нависла тень какой-то драмы... Не знаю,
известно ли вам, что подполковник в скором времени подал прошение о
переводе, и оно было удовле-

(90)

творено? И что самое странное--губернатор энергично поддержал его
просьбу.

-- Что ж тут странного?

-- Как вам сказать... Губернатор очень ценил Анжелини... И потом я
думал, что кое-кто будет удерживать подполковника.

-- Кое-кто?.. Вы имеете в виду Жизель? Дюга испытующе посмотрел на
меня:

-- Представьте, она усерднее всех хлопотала о его переводе.

-- Что же сталось с Анжелини?

-- Получил полковника, как и следовало ожидать. Командует танковым
соединением.

Наступили дни поражения. Потом пять лет борьбы, страдании и надежд. А
потом на наших глазах Париж мало-помалу стал возрождаться к своей прежней
жизни. В начале 1947 года Элен де Тианж как-то спросила меня:

-- Хотите познакомиться с четой Буссар? Они сегодня завтракают у меня.
Говорят, его назначают генеральным резидентом в Индокитай... Это редкий
человек, может быть, несколько холодный, но очень образованный. Представьте,
в прошлом году он выпустил под псевдонимом томик своих стихов... А жена у
него красавица.

-- Я с ней знаком,--заметил я.--Незадолго до войны мне пришлось как-то
остановиться в их доме, когда Буссар был губернатором в Черной Африке... Я
бы очень хотел повидать их.

Я не был уверен, что Буссаров обрадует встреча со мной. Ведь я был
единственным свидетелем того, что, безусловно, составляло трагедию их жизни.
Однако любопытство пересилило, и я принял приглашение.

Неужели я так сильно изменился за время войны и всех ее невзгод?
Буссары сначала меня не узнали. Я направился прямо к ним, но так как они
глядели на хозяйку дома с вежливым недоумением, как бы прося объяснений, она
назвала мою фамилию. Замкнутое лицо губернатора просияло, жена его
улыбнулась.

-- Как же,--сказала она.-- Вы ведь приезжали к нам в Африку?

(91)

За столом она оказалась моей соседкой. Точно ступая по льду, я
осторожно прокладывал себе дорогу среди ее воспоминаний. Видя, что она
охотно и безмятежно поддерживает разговор, я отважился напомнить ей наш
полет во время урагана.

-- Ах, правда,--сказала она.--Вы ведь тоже участвовали в этой безумной
экспедиции... Ну и приключение! Чудо, что мы уцелели.

Она на мгновение умолкла, потому что ей подали очередное блюдо, а потом
продолжала самым естественным тоном:

-- Стало быть, вы должны помнить Анжелини... Вы знаете, что он,
бедняжка, убит?

-- Нет, я не знал... В эту войну?

-- Да, в Италии... Он командовал дивизией под Монте Кассино и не
вернулся с поля боя... Очень жаль, ему пророчили блестящее будущее. Мой муж
его очень ценил...

Я озадаченно глядел на нее, гадая, понимает ли она, в какое изумление
повергли меня ее последние слова. Но вид у нее был самый невинный, держалась
она непринужденно и казалась опечаленной ровно настолько, насколько это
принято, когда говоришь о смерти постороннего человека. И тогда я понял, что
маска была водворена на место и так прочно приросла к лицу, что стала второй
кожей. Жизель забыла, что я все знал.

(92)

______________________________________________________________________

Рождение знаменитости

Художник Пьер Душ заканчивал натюрморт--цветы в аптечной склянке и
баклажаны на блюде,-- когда в мастерскую вошел писатель Поль-Эмиль Глэз.
Несколько минут Глэз смотрел, как работает его друг, затем решительно
произнес:

-- Нет!

Оторвавшись от баклажанов, художник удивленно поднял голову.

-- Нет,--повторил Глэз.--Нет! Так ты никогда не добьешься успеха.
Мастерство у тебя есть, и талант, и честность. Но искусство твое слишком
обыденно, старина. Оно не кричит, не лезет в глаза. В Салоне, где выставлено
пять тысяч картин, твои картины не привлекут сонного посетителя... Нет, Пьер
Душ, успеха тебе не добиться. А жаль.

-- Но почему?--вздохнул честный малый.--Я пишу то, чю вижу. Стараюсь
выразить то, что чувствую.

-- Разве в этом дело, мой бедный друг? Тебе же надо кормить жену и
троих детей. Каждому из них требуется по три тысячи калорий в день. А картин
куда больше, чем покупателей, и глупцов гораздо больше, чем знатоков. Скажи
мне, Пьер Душ, каким способом ты полагаешь выбиться из толпы безвестных
неудачников?

-- Трудом,--отвечал Пьер Душ,--правдивостью моего искусства.

-- Все это несерьезно. Есть только одно средство вывести из спячки
тупиц: решиться на какую-нибудь дикую выходку! Объяви всем, что ты
отправляешься писать картины на Северный полюс. Или нацепи на себя костюм
египетского фараона. А еще лучше--создай какую-нибудь новую школу! Смешай в
одну кучу всякие ученые слова, ну, скажем,--экстериоризация, динамизм,
подсознание, беспредметность--и составь манифест1. Отрицай движение или,
наоборот, покой; белое или

(93)

черное; круг или квадрат--это совершенно все равно? Придумай
какую-нибудь "неогомерическую" живопись, признающую только красные и желтые
тона, "цилиндрическую" или "октаэдрическую", "четырехмерную", какую
угодно!..

В эту самую минуту нежный аромат духов возвестил о появлении пани
Косневской. Это была обольстительная полька, чьи синие глаза волновали
сердце Пьера Душа. Она выписывала дорогие журналы, публиковавшие роскошные
репродукции шедевров, выполненных трехгодовалыми младенцами. Ни разу не
встретив в этих журналах фамилии честного Душа, она стала презирать его
искусство. Устроившись на тахте, она мельком взглянула на стоявшее перед ней
начатое полотно и с досадой тряхнула золотистыми кудрями.

-- Вчера я была на выставке негритянского искусства Золотого века! --
сообщила она своим певучим голосом, раскатывая звонкое "р".--Сколько
экспрессии в нем! Какой полет! Какая сила!

Пьер Душ показал ей свою новую работу--портрет, который он считал
удачным.

-- Очень мило,--сказала она нехотя. И ушла... благоухающая, звонкая,
певучая и разочарованная.

Швырнув палитру в угол, Пьер Душ рухнул на тахту.

-- Пойду служить в страховую кассу, в банк, в полицию, куда
угодно!--заявил он.--Быть художником-- последнее дело! Одни лишь пройдохи
умеют завоевать признание зевак! А критики, вместо того чтобы поддержать
настоящих мастеров, потворствуют невеждам!;

С меня хватит, я сдаюсь.

Выслушав эту тираду, Поль-Эмиль закурил и стал о чем-то размышлять.

-- Сумеешь ли ты,--спросил он наконец,--со всей торжественностью
объявить Косневской и еще кое-кому, что последние десять лет ты неустанно
разрабатывал новую творческую манеру?

-- Я разрабатывал?

-- Выслушай меня... Я сочиню две-три хитроумные статьи, в которых