увидишь...
автоматом.
тускло - батарея кончается. У человека, оказывается, крупное, тяжелое лицо с
широко расставленными глазами и мясистыми губами. На воротничке шпала. С
трудом вытягивает из лопающейся от бумаг перетянутой резинкой планшетки
карту.
треугольник на карте.- Карта называется! Белый квадрат вместо завода. Что
тут поймешь! - и он длинно и заковыристо ругается.- Должны дивизию менять.
Говорили, на переправе представитель будет. Ни души. Теперь ищи этот
треугольник в городе. КП ихнее - дивизионное. Ни ориентира тебе, ничего.
дивизии.
нами. Я один как перст остался. Комиссар в медсанбате, а начальник штаба
ночью ничего не видит.
примостился уже около каких-то ящиков и мирно спит, поджав ноги, чтоб не
оттоптали. Поразительная у него способность спать в любой обстановке. Сажусь
рядом. С реки тянет легкой, успокаивающей прохладой. Пахнет рыбой и нефтью.
Топчутся рядом кони, позвякивая сбруей. Где-то, совсем уже далеко, все еще
ищут Стеценко.
расстоянии. Трудно даже сказать - пожар ли это. Это что-то большее. Так,
вероятно, горит тайга - неделями, месяцами на десятки, сотни километров.
Багровое клубящееся небо. Черный, точно выпиленный лобзиком силуэт горящего
города. Черное и красное. Другого нет. Черный город и красное небо. И Волга
красная. "Точно кровь",- мелькает в голове.
прыгающие языки. И против нас измятые, точно бумажные цилиндры нефтебаков,
опавшие, раздавленные газом. И из них пламя - могучие протуберанцы
отрываются и теряются в тяжелых, медленно клубящихся фантастических облаках
свинцово-красного дыма.
четырнадцатого года. У него не было ни начала, ни конца, зато были
изумительные картинки - большие, на целую страницу: английские томми в
окопах, атаки, морские сражения с пенящимися волнами и таранящими друг друга
миноносцами, смешные, похожие на этажерки, парящие в воздухе "блерио",
"фарманы" и "таубе". Трудно было оторваться.
мрачное изображение горящего от немецких бомбардировок Лувена. Тут было и
пламя, и клубы дыма, похожие на вату, и бегущие люди, и разрушенные дома, и
прожекторы в зловещем небе. Одним словом, это было до того страшно и
пленительно, что перевернуть страницу не было никаких сил. Я бесконечное
количество раз перерисовывал эту картинку, раскрашивал цветными карандашами,
красками, маленькими мелками и развешивал потом эти картинки по стенам.
сих пор помню в ней каждую деталь, каждый завиток клубящегося дыма, и мне
вдруг становится совершенно ясно, как бессильно, беспомощно искусство.
Никакими клубами дыма, никакими лижущими небо языками пламени и зловещими
отсветами не передашь того ощущения, которое испытываю я сейчас, сидя на
берегу перед горящим Сталинградом.
стелются по самому берегу. Неужели немец уже до воды добрался? Несколько
длинных очередей перелетает через Волгу и теряется на этой стороне.
когда шли сюда. Раскаленные снаряды, не торопясь, плывут, обгоняя друг друга
в дрожащем от зарева небе и ударяют куда-то на противоположном берегу.
Разрывов не видно. Видны только вспышки. Потом доносится и треск.
замечаю, что рядом с нами, растянувшись, лежат бойцы.
Никак не дается. Приходит комбат. Тяжело дышит
громко сморкается.- Был генерал. Ясно сказал: сейчас мы, а потом Двадцать
девятая. Только на минуту отошел от причала, а они свои ящики уже навалили.
Артиллерию, видишь ли, переправили, а боеприпасы на этой стороне оставили. А
кто им мешал? Я вот с каждой пушкой снаряды везу. Господи, опять этот черт.
как там...
а к четырем ноль-ноль сменить почти не существующую уже на том берегу
дивизию в районе "Метиз" - Мамаев курган. Сейчас уже час, а ни один батальон
еще не переправился. На той стороне только саперы, разведчики и опергруппа
штаба. Командир полка и начальник штаба, кажется, тоже там. Главное, надо
всю артиллерию - сорока пяти и семидесяти шести, приданную батальону,- к
рассвету перетащить на передовую, на прямую наводку.
ротой, занимайся артиллерией. У тебя по скольку человек в роте?
что там никого уже нет. В той дивизии человек сто, не больше. Две недели на
том берегу уже дерутся.
на той стороне слышно.
воду, чтобы его не было видно. На буксире разлапистая, неуклюжая баржа с
длинным торчащим рулем.
Наконец сбрасывает сходни. Длинной, осторожной цепочкой спускаются раненые.
Их много. Очень много. Сперва ходячие, потом на носилках. Их уносят куда-то
в кусты. Слышны гудки машин.
проваливается, ее вытаскивают из воды и опять ведут. Против ожидания, все
идет спокойно и организованно. Даже комбата моего не слышно.
раньше, чего-то неопределенного за нашей спиной превращается в легкое
кружево осинника. Мы стоим, вплотную прижавшись друг к другу. Кто-то дышит
мне прямо в лицо чесноком. Глухо стучит где-то под ногами машина. Кто-то
грызет семечки, шумно сплевывая. Валега, облокотившись на шинель,
перекинутую через борт, смотрит на горящий город.
пятьдесят километров в длину. Я был до войны.
пролетают со свистом мины. Ударяются позади в воду.
смеется.
пожилой, судя по голосу,- а нам никак уже дальше нельзя... До точки уже
допятились. До самого края земли. Куда уж дальше...
купаться не полезем. Больно вода холодная... Правда?
Скошенным глазом вижу только белесые пятна лиц и чье-то ухо. Мы подъезжаем к
берегу.
в воду, мутную и холодную.
путаются цепи, тросы. На ящиках и просто на земле раненые - молчаливые и
угрюмые, прижавшиеся друг к другу.