сказала, что сегодня целый день работает, пусть приходит прямо в
мастерскую часов так в шесть.
с ребятами тут малость...
с Новым годом двоюродный брат Николая Ивановича.
беспорядочно. Миша очень громко и, смеясь больше остальных, начал
рассказывать анекдоты, потом стал доказывать Николаю Ивановичу что-то из
области кибернетики, которую тот не знал и не хотел знать. Потом сели за
стол.
а ей идти в мастерскую, и гости, хотя без особой охоты, вынуждены были
уйти.
в лоб. - Надо все-таки посмотреть, что там делается. И Панкратихе за
уборку заплатить. Неловко все-таки, столько тяну.
Семеном, пусть вытопит.
крохотными блестками. Идти было приятно и весело.
всегда замотанная до макушки.
прошлый раз была и не заметила. Кроме того, Люська сообщила, что умер
старик с желтой бородой из второй квартиры, а сын Михнярских, Бобка,
женился, и жена у него летчица. А сама она, Люська, принесла домой табель,
и в нем на этот раз ни одной тройки. За это ей купили ананас, вот такой
величины, за сорок три рубля...
поработала на славу. Пол был вымыт, занавески выстираны, а скатерть на
столе оказалась вдруг розовой, хотя до сих пор была буро-коричневой. Даже
развешанные по стенам маски Бетховена и Пушкина были старательно вымыты,
отчего стали совсем уж безжизненными.
мокрыми тряпками, хотя это никому уже не было нужно. Кира Георгиевна сняла
тряпки.
на месте, а чего-то вот не хватает. Она прошлась по мастерской. Плохо, все
плохо. И колхозница, и раненый солдат, и Барбюс, и девочка с голубем.
Плохо, плохо, плохо... Ощущение было такое, будто она рассматривает что-то
сделанное много-много лет назад, и не ею, а кем-то другим.
женщины на гладкой плите, и еще маленькая группка из пластилина - парень и
девушка, сидящие на скамейке. Все же остальное казалось холодным, мертвым,
придуманным. И вдруг стало жалко, что не кончила Катьку. Какая славная у
нее мордашка была. Вообще, прав Николай Иванович: самое важное - это
лицо... Без лица скульптуры нет. Поэтому так хорош Антокольский. В его
лицах всегда мысль. В Киеве она долго стояла перед его Спинозой. Или
гудоновский Вольтер со своей хитрой, лукавой улыбкой. Ей вспомнилась эта
голова, глядевшая на нее с полуразвалившегося шкафа в алма-атинской
берлоге Николая Ивановича, - при перевозке ее разбили и до сих пор никак
не могли найти хорошую копию. Господи, как все это давно было...
было всегда выходить в переднюю, - легла на диван, придвинула блюдечко,
служившее пепельницей.
стоявшую в углу "Юность". Зажгла крохотную лампочку в черном колпачке,
которой обычно пользовалась, когда ночевала в мастерской. Она любила этот
свет. Он создавал какие-то неестественные тени, и скульптуры от этого
становились непохожими на себя. Иногда даже лучше.
ясно, этому юноше, все понятно, даже те неведомые дали, в которые он
устремил свой твердый, не знающий сомнений взгляд. Вадим как-то сказал:
"Вот уж с кем мне не хотелось бы ни работать, ни пить, так это с этим
твоим долдоном". Она тогда возмутилась: "Глупо и неостроумно".
вспоминая тот разговор. Глупо и неостроумно, потому что дурацкими своими
шутками Вадим пытается опровергнуть то светлое и праздничное, к чему она
стремится в своем искусстве. Да, светлое и праздничное, она не боится этих
слов. Пусть ее скульптура не во всем удалась, это другой вопрос, она сама
это видит, но разве дело тут в том, к чему она шла? Чепуха! Вадим упрям
как осел. Он не хочет понять, что искусство - это, в конце концов,
праздник и что большой, настоящий художник должен уметь в жизни увидеть и
впитать из нее все здоровое, светлое, радостное. Упаси бог втянуться в
повседневное - утонешь. В том и сила всякого передового искусства, что оно
умеет отбрасывать все мелкое, заслоняющее, путающееся в ногах. Жизнь
сложна, и художник не имеет права поддаваться ей. Потому-то великие
мастера и стали великими, что умели в своем творчестве возвышаться над
жизнью. В конце концов, совершенно безразлично, каким в жизни был Вагнер
или Микеланджело (они были и такими и сякими), - важно, что они создали
великое искусство...
потому и не получилась ее скульптура, что Вадим нарушил то приподнятое
творческое состояние, в котором она находилась до его появления. Она ни в
чем не винит его, упаси бог, так сложилась жизнь; но, трезво говоря, с его
приходом настоящее творчество, то есть то, для чего она, Кира, живет,
кончилось. И если сейчас она здесь и ждет Юрочку, ничего предосудительного
в этом нет. Она хочет вернуться к тому творческому состоянию, в котором
была летом, когда работалось так легко, весело, плодотворно. Надо
вырваться наконец из заколдованного круга. Поэтому она здесь. Поэтому ждет
Юрочку. Она освободит и его, простого, хорошего, ясного, от приземленности
и путаницы, куда его - она чувствует, знает - тащит Вадим.
лицо и не очень удалось, но это, в конце концов, парковая скульптура, а не
психологический портрет, и если уж на то пошло, то ни Пракситель, ни Фидий
не ставили перед собой никакой другой задачи - об этом тоже хорошо говорил
Николай Иванович, - кроме как показать красивое, гармонически развитое
тело. Вот и она тоже...
вздрогнула, взглянула на часы. Двадцать минут шестого. Что-то рано. Но это
была Панкратиха.
новым счастьем...
ее блестели, сухие щечки зарумянились.
на самый краешек дивана и двумя пальцами вытерла уголки губ. - А сколько
мусору было... Четыре мешка вынесла. А бутылочек, бутылочек... - Она
весело причмокнула. - А одна целенькая была. Не тронула. Совесть имею. Вон
туда, за окошко поставила, чтоб холодней было. Во-он, видишь?
деньги. - Это вам. И за уборку спасибо большое, и с праздничком.
деньжата не переводились. Это главное. Без них-то скучно, ох как скучно...
- она вздохнула, опять вытерла уголки губ. - А бутылочка-то в том углу у
тебя завалялась, в старом барахле. Я ее вытерла аккуратненько - и за
окошко. Чужого мне не надо. Чужое - это святое. Пусть стоит, думаю, на
морозце, пригодится еще.
вид, что не понимает. Панкратиха посидела еще минут пять, пожаловалась на
невестку, на жильцов.
- Внучек-то мой из армии приехал, тоже угостить надо. - Она встала и в
последний раз, точно прощаясь, взглянула в сторону окна. - А ты кого ж,
доченька, ждешь? Молоденького? Или того, что сдаля приехал? - И уж у самых
дверей: - А муж-то твой, старичок, все еще хворает? Дай бог ему еще
пожить, дай-то бог...
нее со стен. И черная маска из Экваториальной Африки смотрела на нее. И
Барбюс из-за гипсового плеча колхозницы. И пионерка с голубем. Только
"Юность" смотрела в пространство, гордо закинув безжизненную голову.
мыслях... Как красиво и убедительно звучало: искусство, работа...
творческое состояние...
связать его приход с возвратом к искусству, а на самом деле она сидит и
ждет Юрочку просто потому, что ждет его, - она не видела его полгода, она
соскучилась по его курносой мальчишеской морде, и когда он вчера позвонил,
ей сразу стало вдруг хорошо и весело и весь сегодняшний день она
чувствовала себя совсем другой, и сейчас он войдет, и от него будет
пахнуть морозом, а не лекарствами, которыми она насквозь пропиталась за