отрываясь от книги, он в то же время видел, как Кира с этими молодыми
людьми, с этими, можно поручиться, малознакомыми студентами вышла на
площадку лестницы второго этажа, где разрешается курить, и взяла у них
папироску. Нет, курить она, кажется, не умеет. Эти паршивцы только учат
ее. Вот она закашлялась. Бурденко был полон ярости. Он готов был выйти на
площадку и... Хотя при чем тут он? И какое это все имеет к нему отношение?
Но буквы шевелились перед его глазами.
по скрипящей деревянной лестнице. И эти молодые люди спустились вместе с
ней.
идут по улице. И непонятная обида (на кого или за что?) угнетала его,
мешая заниматься.
самого себя, будто он ходит здесь потому, что ему нужен профессор
Пирусский, а его, к сожалению, нет дома. Но ведь и раньше было известно,
что профессора нет дома, что он уехал хлопотать по поводу летней колонии
для туберкулезных и золотушных детей.
тюлем, но с потолка свисала большая люстра, и в свете ее можно было
рассмотреть неясные фигуры, должно быть, отца Киры, матери, брата, дедушки
и бабушки. Они пили вечерний чай. Видно было самовар, на самоваре -
чайник, накрытый тряпичной бабой. А Киры дома не было. Во всяком случае,
ее не видно было.
Бурденко. Она почти все время теперь ходит с компанией. И на катке на
масленице ее просто облепляли молоденькие офицеры. Вдруг она сейчас
подойдет и увидит, что какой-то человек заглядывает в ее окна.
улицы. Под ногами хрустел тонкий предвесенний ледок. И ведь, правда, скоро
должна была наступить весна, экзамены. А он ходил вот тут под чужими
окнами. И главное - непонятно, зачем он ходил? На что надеялся?
Ну, конечно, это Кира.
идет по высокому деревянному тротуару, посыпанному печной золой, чтобы не
было скользко, как мелькают ее белые барнаульские бурки. Лица ее не было
видно в спустившихся сумерках, но Бурденко узнал бы ее и впотьмах.
"Трое - это хорошо, - успокаивал себя Бурденко. - Трое это лучше, чем
один. Значит, она ни к кому не чувствует особой симпатии, значит, они все
ей одинаково безразличны".
рассказал. Интересно что? Но Бурденко не мог расслышать голосов. И
сердился. И особенно его сердило то, что эти трое полукругом стали около
Киры и загородили ее. Ничего не видно - ни шапочки, ни шубки.
прижался у чужих ворот и не может оторваться? Чего же он ждет?
чулках. Лучше бы ему тихонько уйти. Но ведь завтра или послезавтра он
должен был снова прийти сюда. Обязательно должен. И так же должен был
делать вид, что его интересует профессор Пирусский, которого, к сожалению,
нет дома.
Она поднялась на две ступеньки своего крыльца и, положив руку с муфтой на
плечо самого высокого студента, поцеловала его - ну, конечно, в губы.
приходить сюда. И не думать о ней. Не вспоминать.
понял, как она легкомысленна. Очень даже хорошо.
плача. - Мы поспорили на поцелуй. И я проиграла ему. И, как честный
человек, я поцеловала его. Ну и что же? Это так естественно. А вы за
домострой? - спрашивала она, насмешливо прищуриваясь.
ближайшему сотруднику, надо было явиться к профессору на квартиру, он
дважды прошел мимо окон Киры с таким видом, как будто эти окна не
заслуживают больше никакого внимания. И гордился своей непреклонностью,
железной, что ли, твердостью своего характера.
лет, в свете, так сказать, возмужавшего сознания, - вздохнул профессор
Бурденко. - И все-таки многое остается неясным. Многое невозможно
объяснить. Да и надо ли объяснять?
собеседника, как это случается с пожилыми людьми. И вдруг засмеялся:
поверит неожиданно свои сердечные тайны скорее незнакомому соседу по купе
в дальнем поезде, чем ближайшему другу. Ну вот зачем я вам рассказал о
Кире? С чего вдруг? А ведь чего доброго вы это напечатаете, да еще
чего-нибудь присочините. Ведь правда, присочините?
теперь уж, наверно, придется рассказать... Это нечто от психотерапии.
Человеку порой надо излиться.
купе в дальнем поезде?.. В дальнем поезде жизни, - добавил он с оттенком
печали.
никого никогда не посвящал в свои душевные терзания. Да, откровенно
говоря, и некого было посвящать. Как-то так сложилось, что он дружил со
всеми и ни с кем в отдельности. Нет, он не считал это своим достоинством.
Но и не думает, что это недостаток. Просто так сложилось.
совсем не "просто так".
ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ НИФОНТА ДОЛГОПОЛОВА
университете начались серьезные студенческие волнения.
горячую золу.
высшего учебного заведения в уже достроенном великолепном здании,
опасаясь, что университет "обязательно, - писал один сановник, - станет в
этом угрюмом крае, если не принять самых строгих мер, главным центром
притяжения нежелательных идей".
и не Томский университет, а блистательный Санкт-Петербург, столица
империи, все время сотрясаемой разного рода волнениями и в эти последние
годы девятнадцатого века.
повешение? А не прошло ведь и нескольких месяцев с того мрачного майского
дня 1887 года, когда в Шлиссельбургской крепости был повешен за подготовку
покушения на царя Александра III двадцатидвухлетний Александр Ульянов, не
прошло и нескольких месяцев, как родной брат казненного Владимир,
несомненно представлявший себе весь ужас казни, тем не менее задумал и
повел - правда, иным путем - несоизмеримо более настойчивую и уже
неотвратимую подготовку к крушению всего царского строя.
слабодушных, но слабодушные, как известно, революций не замышляют и
сознательно в волнениях не участвуют.
- в свою орбиту и тех, кто первоначально не думал и не предполагал в них
участвовать.
российского общества, вступавшие в жизнь в те теперь далекие годы, был
проникнут пусть еще смутным, пусть до конца не осознанным, но уже
неистребимым чувством недовольства общественным строем, его устоями, его
охранителями.
приобретало силу убеждения в необходимости разрушить, сокрушить этот
строй, чудовищно-бюрократический, несправедливый, при котором заведомо
неумные сановники, "толпою жадною стоящие у трона", имеют смелость,
вопреки духу времени, действовать вместо самого народа. И это в то время,
как лучшие дети его, лучшие граждане, способные при других обстоятельствах
оказать ценнейшие услуги своему отечеству, своему государству, гибнут на
каторге, прозябают в ссылке или иными способами лишаются активного
действия.