Несколько часов, проведенных много вместе с Железновым за время
обратной дороги в Ригу, сблизили нас больше, чем сближает иной раз
совместное проживание в течение целого года. Мы коротко рассказали друг
другу о себе, поделились удачами и огорчениями, причем выяснилось, что одно
из самых серьезных огорчений доставил ему я своей чрезмерной
предусмотрительностью. Мы долго говорили по-русски, пока Железнов не
спохватился:
- Не лучше ли перейти на английский? Чтобы как-нибудь случайно не
проговориться, есть смысл на какое-то время отказаться от своего языка.
Мы перешли на английский, которым я владел неплохо, а Железнов,
пожалуй, даже безукоризненно. И когда в ответ на какой-то его вопрос я не
нашел нужного слова и опять перешел на русский язык, Железнов засмеялся:
- Уговор дороже денег! Позавчера вы изводили меня, отказываясь понимать
по-русски, а сегодня я не хочу понимать вас.
Подъезжая к городу, я припомнил, как при первом своем посещении
Железнов обратился ко мне с предложением нанять его в качестве шофера.
- Вы останетесь в Риге? - спросил я его.
- Не знаю, - ответил он. - По соображениям конспирации, я не имею права
это сказать. Но я и на самом деле не знаю.
Тогда я спросил, нельзя ли ему жить в Риге под видом моего шофера, и
сказал, что было бы очень здорово находиться друг возле друга.
На это Железнов ответил, что так, на ходу, решить, этот вопрос нельзя и
что принимать решение будет тот, в чье распоряжение поступил я и в чьем
распоряжении находится сам Железнов.
Мы остановились перед моим домом и вышли из машины.
- Прощайте, - сказал Железнов. - Пойду.
- Куда? - несколько наивно спросил я.
Железнов улыбнулся.
- Этого я сказать не могу.
- А когда мы увидимся? - спросил я.
- Может быть, никогда.
- Как это вы не боитесь? - сказал я ему. - Я наблюдал за вами третьего
дня. Уж больно вы смело ходите. Кругом шпики...
- А кто вам сказал, что не боюсь? - возразил Железнов и пошел по улице
с таким независимым видом, как ходят только очень уверенные в себе люди.
Когда я вернулся домой, Марта не спросила меня, где я пропадал, и,
вероятно, не только потому, что была приучена к таким исчезновениям Блейка,
но и вследствие природной сдержанности, вообще присущей латышам. Она только
поинтересовалась, надо ли подавать завтрак, и осталась, кажется, довольна,
когда я не отказался от ее услуг.
Часа через два в квартире появилась Янковская.
Я слышал, как она еще при входе, в передней, осведомилась у Марты,
вернулся ли я, стремительнее, чем обычно, вошла в кабинет и, как мне
показалось, с облегчением вздохнула при виде меня.
- Наконец-то! - капризно произнесла она. - Знаете, кажется, я начинаю к
вам привыкать. - Я молча ей поклонился. - Ну, как? - спросила она, опускаясь
в кресло. - Как вам удалось справиться?
Я не понял ее.
- С чем справиться?
Янковская рассмеялась.
- С немцами!
Я вопросительно на нее посмотрел.
- Нет, серьезно, куда это вы запропали?.. - Она рассмеялась. - Я уж не
знаю, как вас и называть: Андрей, Август или Дэвис... Пожалуй, лучше всего
Август... Где вы пропадали, Август?
Она плохо скрывала свое любопытство; было очевидно, что она ждет от
меня подробного рассказа о поездке.
- Где был, там уже нет, - ответил я, как бы поддразнивая ее, а на самом
деле обдумывая, что ей сказать. - Ездил с господином Эдингером к морю, он
хотел решить с моей помощью одну задачу...
- Ах, не лгите! - воскликнула Янковская с раздражением. - Я звонила к
Эдингеру, он никуда не уезжал из Риги!
Оказывается, она проверяла меня на каждом шагу и не находила нужным это
скрывать! Было очень важно узнать, о чем она спрашивала Эдингера и что он ей
ответил.
- Да, он не мог мне сопутствовать, - сказал я. - Он остался в Риге.
- А где вы были? - быстро спросила Янковская.
- У советских партизан, - ответил я с усмешкой. - Ведь вам известно обо
мне все!
- Мне не до шуток, Август, - перебила Янковская. - Если бы Эдингер не
знал, где вы находитесь, он немедленно принялся бы вас искать.
- А вы спрашивали его обо мне? - спросил я в свою очередь.
- Конечно, - вызывающе ответила Янковская. - Вдруг вы на самом деле
вздумали бы перебежать к партизанам?
Эта дамочка не раз говорила, что желает мне всяческого благополучия,
но, как и следовало ожидать, не пощадила бы меня, вздумай я нарушить ее
игру.
- Что же вы сказали обергруппенфюреру?
- А что он сказал вам? - ответила мне вопросом на вопрос Янковская.
- Вот я и хочу знать, скажете вы мне правду или нет, - сказал я с
вызовом. - Я жду.
- Вы, кажется, всерьез входите в роль Блейка, - одобрительно заметила
Янковская. - Я ничего не выдумывала и лишь повторила то, что сказали вы
сами. Сказала, что вас нет, что вы мне срочно нужны и что Эдингер, по вашим
словам, осведомлен о месте вашего пребывания.
Это был донос. Хорошо, что я попросил у Эдингера разрешения сослаться
на него, иначе она могла основательно меня подвести. Она согласна была,
чтобы я полностью перевоплотился в Блейка, но помешала бы мне снова стать
Макаровым... Да, это был самый настоящий донос, и в данном случае вещи
следовало называть своим именем.
- Но ведь это донос! - воскликнул я. - Что же ответил вам Эдингер?
Узнать ответ Эдингера было сейчас важнее всего!
- Он засмеялся и сказал, что это не столько его тайна, сколько ваша, -
ответила Янковская. - Во всяком случае, дал мне понять, что здесь не
замешана женщина.
Я с облегчением вздохнул. Немцы покупали меня! Блейк был тонкая
штучка... Они отлично понимали, что Блейка не так просто провести, он не мог
не видеть, ведется за ним наружное наблюдение или нет, и они сняли с него
наблюдение. К такому заключению пришел во время нашей поездки не только я,
но и Железнов, а он был опытней меня. Возможно, Эдингер даже решил, что
Янковская звонит по моему поручению, и захотел оказаться в моих глазах
человеком слова. Он отдавал себе отчет, что у Блейка нет иного выхода, как
пойти на службу к немцам, но понимал, что Блейк не заурядный шпион, и
отношения с ним надо строить, так сказать, на базе "честного слова"... Все,
все в этом мире, в котором я так внезапно очутился, все использовалось в
игре... И я с облегчением подумал, что на этот раз Эдингер меня не подвел!
- Но ведь это донос! - повторил я. - Вы вели себя нелояльно, Софья
Викентьевна. Представьте себе, что я сказал вам неправду. Вы погубили бы
меня. Эдингер сразу бросился бы по моим следам...
- И на этот раз вас некому было бы спасти, потому что обратного пути у
вас нет, - цинично согласилась Янковская. - Я не советую вам пренебрегать
мною, вы еще слишком неопытны, а немцев обмануть нелегко. Это меня и
тревожило, поэтому я и спросила, как вы справились... - Она подошла ко мне и
провела рукой по моим волосам. - Будьте умницей, нам невыгодно ссориться, -
примирительно сказала она. - Чего хотел от вас Эдингер?
Черт знает, какие у нее были связи и возможности! С ней не стоило
ссориться, и я бы не поручился, что она не могла узнать о моем разговоре с
Эдингером от кого-нибудь из его окружения, поэтому я не собирался сильно
отклоняться от истины.
- Он просил показать рацию, при помощи которой Блейк сносился с
Лондоном, - признался я с таким видом, точно Янковская вырвала это признание
против моей воли.
- Рацию?! - воскликнула Янковская. - Но ведь это же блеф!
- То есть как блеф? - спросил я. - Разве у Блейка не было рации?
Янковская пожала плечами.
- Я лично не слыхала ни о какой рации. Конечно, могла быть, и
каким-нибудь путем немцы могли о ней пронюхать. Но вы-то... Это рискованный
путь - блефовать с немцами! Вы о рации не знаете ничего, а играть с ними
комедию долго не удастся, вы рискуете головой.
Я насмешливо посмотрел на Янковскую.
- Ну а если я обнаружил рацию?
- Вы?! - На этот раз она удивилась вполне искренне. - Каким образом?
- Я нашел в этом кабинете кое-какие координаты, которые помогли мне...
Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело - находить
тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной
службы осуществляют свою связь. Янковская широко раскрыла глаза.
- Вы это серьезно?
- Вполне.
- И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете?
- Вот именно.
- Но каким образом?
- Это мой секрет.
- И знаете позывные и код?
- Приблизительно.
- И преподнесли этот подарок Эдингеру?
- Почти.
- Ну, знаете ли... - В ее глазах блеснуло даже восхищение. - Вы далеко
пойдете!
На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась