Итак, я наблюдал за Феодорой беспристрастно, хладнокровно, и мои замечания
должны быть справедливы. Я задумал представить тебя ей единственно потому,
что желаю тебе всяческого благополучия. Так вот, следи за каждым своим
словом, -- у нее жестокая память; ловкостью она превзойдет любого дипломата,
-- она способна угадать, когда он говорит правду. Между нами, мне кажется,
что император не признал ее брака, -- по крайней мере русский посланник
рассмеялся, когда я заговорил о ней. Он ее не принимает и еле кланяется ей
при встрече в Булонском лесу. Тем не менее она близка с госпожой де Серизи,
бывает у госпожи де Нусинген и госпожи де Ресто. Во Франции ее репутация не
запятнана. Герцогиня де Карильяно, супруга маршала, самая чопорная дама во
всем бонапартистском кружке, часто проводит лето в ее имении. Много молодых
фатов и даже сын одного из пэров Франции предлагали ей свое имя в обмен на
состояние; она всем вежливо отказала. Может быть, пробудить ее чувства
способен лишь титул не ниже графского? А ты ведь маркиз! Если она тебе
понравится -- смелей вперед! Это я называю давать инструкцию.
нарочно дразнит мое любопытство, -- импровизированная моя страсть дошла до
настоящего пароксизма, когда мы, наконец, остановились перед украшенным
цветами перистилем. Поднимаясь по устланной ковром широкой лестнице, где уже
бросалась в глаза вся изысканность английского комфорта, я чувствовал, как у
меня забилось сердце; я краснел, я забыл о своем происхождении, о всех своих
чувствах, о своей гордости, я был до глупости мещанином. Увы, я сошел с
мансарды после трех лет нищеты, еще не научившись ставить выше житейских
мелочей те приобретаемые нами сокровища, те умственные капиталы, которые
обогащают нас, лишь только нам в руки попадает власть, -- неспособная ведь
сокрушить нас, ибо наука заранее подготовила нас к политической борьбе.
веером из перьев в руке, окруженную мужчинами. Заметив Растиньяка, она
встала, пошла к нам навстречу и с приветливой улыбкой, приятным голосом
сказала мне любезность, без сомнения заранее приготовленную; наш общий друг
рассказывал ей о моих талантах, и его ловкость, его гасконская
самоуверенность обеспечили мне лестный прием. Я стал предметом
исключительного внимания, и оно смутило меня, но, к счастью, со слов
Растиньяка, все здесь уже знали о моей скромности. Я встретил в этом салоне
ученых, литераторов, министров в отставке, пэров Франции. Вскоре после моего
прихода разговор возобновился; чувствуя, что мне надо поддержать свою
репутацию, я взял себя в руки, и, когда мне представилась возможность
заговорить, я, не злоупотребляя вниманием общества, постарался резюмировать
спор в выражениях более или менее веских, глубокомысленных и остроумных. Я
произвел некоторое впечатление. Тысячный раз в своей жизни Растиньяк
оказался пророком. Когда собралось много народу и все стали чувствовать себя
свободнее, мой покровитель взял меня под руку, и мы прошлись по комнатам.
то она догадается о целях твоего визита.
картины. Каждая комната, как это принято у очень состоятельных англичан,
была в особом стиле: шелковые обои, отделка, мебель, все мелочи обстановки
соответствовали основному замыслу. В готическом будуаре, на дверях которого
висели ковровые драпри, все было готическое -- мебель, часы, рисунок ковра;
темные резные балки, расположенные в виде кессонов, радовали взор своим
изяществом и оригинальностью, панели были художественной работы; ничто не
нарушало цельности этой красивой декорации, вплоть до окон с драгоценными
цветными стеклами. Особенно меня поразила небольшая гостиная в современном
стиле, для которой художник исчерпал приемы нынешнего декоративного
искусства, легкого, свежего, приятного, без блеска, умеренного в позолоте.
Все здесь было туманно и проникнуто атмосферой влюбленности, как немецкая
баллада, -- это было подлинное убежище для страсти тысяча восемьсот двадцать
седьмого года, с благоухающими в жардиньерках редкостными цветами. В
анфиладе комнат за этой гостиной я увидел будуар с позолотой и роскошной
мебелью, где воскресали вкусы времен Людовика Четырнадцатого, представлявшие
собою причудливый, но приятный контраст с живописью нашего времени.
которой сквозила легкая ирония. -- Разве это не соблазнительно? -- добавил
он садясь.
освещенное сладострастное ложе, под пологом из белого муслина и муара,
настоящее ложе юной феи, обручившейся с гением.
это не дерзость, не кокетство сверх всякой меры, что нам разрешают созерцать
этот трон любви? Никому не отдаваться и каждому позволять оставить здесь
свою визитную карточку! Будь я свободен, я бы добивался, чтобы эта женщина,
вся в слезах, покорно стояла под моей дверью...
сознаются, что у них ничего не вышло; они все еще влюблены в нее, они ее
верные друзья. Ну, не загадка ли эта женщина?
стала тревожиться и за прошлое Феодоры. Дрожа от радости, я поспешил в
гостиную, где оставил графиню; я встретил ее в готическом будуаре. Она
улыбкой остановила меня, усадила рядом с собой, стала расспрашивать о моих
работах и, казалось, проявляла к ним живой интерес, особенно когда, избегая
поучительного тона и докторального изложения моей системы, я перевел ее на
язык шутки. Кажется, Феодоре очень понравилось, что воля человеческая есть
сила материальная, вроде пара; что в мире духовном ничто не устояло бы перед
этой силой, если бы человек научился сосредоточивать ее, владеть всею ее
совокупностью и беспрестанно направлять на души поток этой текучей массы;
что такой человек мог бы, в соответствии с задачами человечества, как угодно
видоизменять все, даже законы природы. Возражения Феодоры свидетельствовали
об известной тонкости ума; чтобы польстить ей, я снисходительно признал на
некоторое время ее правоту, а потом уничтожил эти женские рассуждения единым
словом, обратив ее внимание на повседневное явление нашей жизни, на явление
сна, по видимости обычное, по существу же полное неразрешимых для ученого
проблем, и тем возбудил ее любопытство. Графиня даже умолкла на мгновение,
когда я сказал ей, что наши идеи -- организованные, цельные существа,
обитающие в мире невидимом и влияющие на наши судьбы, а в доказательство
привел мысли Декарта, Дидро, Наполеона, мысли которых властвовали и все еще
властвуют над нашим веком. Я имел честь позабавить графиню: она рассталась
со мной, попросив бывать у нее, -- выражаясь придворным языком, я был
приближен к ее особе. То ли, по свойственной мне похвальной привычке, я
принял формулу вежливости за искренние речи, то ли Феодора увидела во мне
будущую знаменитость и вознамерилась пополнить свой зверинец еще одним
ученым, но мне показалось, что я произвел на нее впечатление. Я призвал себе
на помощь все свои познания в физиологии, все свои прежние наблюдения над
женщинами и целый вечер тщательно изучал эту оригинальную особу и ее
повадки; спрятавшись в амбразуре окна, я старался угадать ее мысли, открыть
их в ее манере держаться и приглядывался к тому, как в качестве хозяйки дома
она ходит по комнатам, садится и заводит разговор, подзывает к себе
кого-нибудь из гостей, расспрашивает его и, прислонившись к косяку двери,
слушает; переходя с места на место, она так очаровательно изгибала стан, так
грациозно колыхалось у нее при этом платье, столь властно возбуждала она
желания, что я подверг большому сомнению ее добродетель. Если теперь Феодора
презирала любовь, то прежде она, наверное, была очень страстной; опытная
сладострастница сказывалась даже в ее манере стоять перед собеседником: она
кокетливо опиралась на выступ панели, как могла бы опираться женщина,
готовая пасть, но готовая также убежать, лишь только ее испугает слишком
пылкий взгляд; мягко скрестив руки, она, казалось, вдыхала в себя слова
собеседника, благосклонно слушая их даже взглядом, а сама излучала чувство.
Ее свежие, румяные губы резко выделялись на живой белизне лица. Каштановые
волосы оттеняли светло-карий цвет ее глаз, с прожилками, как на
флорентийском камне; выражение этих глаз, казалось, придавало особенный,
тонкий смысл ее словам. Наконец, стан ее пленял соблазнительной прелестью.
Соперница, быть может, назвала бы суровыми ее густые, почти сросшиеся брови
и нашла бы, что ее портит чуть заметный пушок на щеках. Мне же казалось, что
в ней страсть наложила на все свой отпечаток. Любовью дышали итальянские
ресницы этой женщины, ее прекрасные плечи, достойные Венеры Милосской, черты
ее лица, нижняя губа, слишком пухлая и темноватая. Нет, то была не женщина,
то был роман. Женственные ее сокровища, гармоническое сочетание линий, так
много обещавшая пышность форм не вязались с постоянной сдержанностью и
необычайной скромностью, которые противоречили общему ее облику. Нужна была
такая зоркая наблюдательность, как у меня, чтобы открыть в ее натуре приметы
сладострастного ее предназначения. Чтобы сделать свою мысль более понятной,
скажу, что в Феодоре жили две женщины: тело у нее всегда оставалось
бесстрастным, только голова, казалось, дышала любовью; прежде чем
остановиться на ком-нибудь из мужчин, ее взгляд подготовлялся к этому, точно
в ней совершалось нечто таинственное, и в сверкающих ее глазах пробегал как
бы судорожный трепет. Словом, или познания мои были несовершенны и мне еще
много тайн предстояло открыть во внутреннем мире человека, или у графини
была прекрасная душа, чувства и проявления которой сообщали ее лицу
покоряющую, чарующую прелесть, силу глубоко духовную и тем более могучую,
что она сочеталась с огнем желания. Я ушел очарованный, обольщенный этой
женщиной, упоенный ее роскошью, я чувствовал, что она всколыхнула в моем
сердце все, что было в нем благородного и порочного, доброго и злого.
Взволнованный, оживленный, возбужденный, я начинал понимать, что привлекало
сюда художников, дипломатов, представителей власти, биржевиков, окованных
железом, как их сундуки: разумеется, они приезжали к ней за тем же безумным
волнением, от которого дрожало все мое существо, бурлила кровь в каждой
жилке, напрягались тончайшие нервы и все трепетало в мозгу. Она никому не
отдавалась, чтобы сохранить всех своих поклонников. Покуда женщина не
полюбила, она кокетничает.
Сертаков Виталий
Русанов Владислав
Жюль Верн
Акунин Борис
Соломатина Татьяна