младенцев, -- лошади пугались железной дороги. В углу коляски,
небрежно откинувшись на подушки, сидела красивая дама.
дистанции и махнул рукой -- не до твоих, мол, рельсов. Есть
поважнее материи.
6
дороги в поле как из-под земли выросли две фигуры, которых
раньше не было на поверхности, и, часто оглядываясь, стали
быстро удаляться. Это были Антипов и Тиверзин.
остерегаюсь, как бы не выследили, а сейчас кончится эта
волынка, вылезут они из землянки и нагонят. А я их видеть не
могу. Когда всЈ так тянуть, незачем и огород городить. Не к
чему тогда и комитет, и с огнем игра, и лезть под землю! И ты
тоже хорош, эту размазню с Николаевской поддерживаешь.
не свезу, ничего в голову не лезет.
платежный бы день, вот как перед Богом, плюнул бы я на вас и,
не медля ни минуты, своей управой положил бы конец гомозне.
кончен бал.
попадались люди, шедшие с получкою из конторы. Их было очень
много. Тиверзин на глаз определил, что на территории станции
расплатились почти со всеми.
толпились незанятые рабочие, освещенные конторскими фонарями.
На въезде к площадке стояла Фуфлыгинская коляска. Фуфлыгина
сидела в ней в прежней позе, словно она с утра не выходила из
экипажа. Она дожидалась мужа, получавшего деньги в конторе.
стал поднимать кожаный верх. Пока, упершись ногой в задок, он
растягивал тугие распорки, Фуфлыгина любовалась
бисерно-серебристой водяной кашей, мелькавшей в свете
конторских фонарей. Она бросала немигающий мечтательный взгляд
поверх толпившихся рабочих с таким видом, словно в случае
надобности этот взгляд мог бы пройти без ущерба через них
насквозь, как сквозь туман или изморось.
Он прошел, не поклонившись Фуфлыгиной, и решил зайти за
жалованьем попозже, чтобы не сталкиваться в конторе с ее
мужем. Он пошел дальше, в менее освещенную сторону мастерских,
где чернел поворотный круг с расходящимися путями в паровозное
депо.
темноты. Перед мастерскими стояла кучка народу. Внутри кто-то
орал и слышался плач ребенка. -- Киприян Савельевич,
заступитесь за мальчика, -- сказала из толпы какая-то женщина.
свою жертву, малолетнего ученика Юсупку.
тяжелым на руку драчуном. Когда-то на бравого мастерового
заглядывались купеческие дочери и поповны подмосковных
мануфактурных посадов. Но мать Тиверзина, в то время
выпускница епархиалка, за которую он сватался, отказала ему и
вышла замуж за его товарища, паровозного машиниста Савелия
Никитича Тиверзина.
Никитича (он сгорел в 1888 году при одном нашумевшем в то
время столкновении поездов), Петр Петрович возобновил свое
искательство, и опять Марфа Гавриловна ему отказала. С тех пор
Худолеев запил и стал буянить, сводя счеты со всем светом,
виноватым, как он был уверен, в его нынешних неурядицах.
двора. Тиверзин покровительствовал мальчику в мастерских. Это
подогревало в Худолееве неприязнь к нему.
Юсупку за волосы и костыляя по шее. -- Нешто так отливку
обдирают? Я тебе спрашиваю, будешь ты мне работу поганить,
касимовская невеста, алла мулла косые глаза?
завинчивай упор, а он знай свое, знай свое. Чуть мне шпентель
не сломал, сукин сын.
протиснувшись сквозь толпу.
Худолеев.
убить мало, сволочь этакую, чуть мне шпентель не сломал. Пущай
мне руки целует, что жив остался, косой черт, -- уши я ему
только надрал да за волосы поучил.
дядя Худолей? Постыдился бы право. Старый мастер, дожил до
седых волос, а не нажил ума.
вышибу учить меня, собачье гузно! Тебя на шпалах делали,
севрюжья кровь, у отца под самым носом. Мать твою,
мокрохвостку, я во как знаю, кошку драную, трепаный подол!
схватили первое, что подвернулось под руку на подставках
станков, на которых валялись тяжелые инструменты и куски
железа, и убили бы друг друга, если бы народ в ту же минуту не
бросился кучею их разнимать. Худолеев и Тиверзин стояли,
нагнув головы и почти касаясь друг друга лбами, бледные с
налившимися кровью глазами. От волнения они не могли
выговорить ни слова. Их крепко держали, ухвативши сзади за
руки. Минутами, собравшись с силой, они начинали вырываться,
извиваясь всем телом и волоча за собой висевших на них
товарищей. Крючки и пуговицы у них на одЈже пообрывались,
куртки и рубахи сползли с оголившихся плеч. Нестройный гам
вокруг них не умолкал.
тише, дядя Петр, вывернем руку! -- Это всЈ так с ними
хороводиться? Растащить врозь, посадить под замок -- и дело с
концом.
клубок навалившихся тел и, вырвавшись от них, с разбега
очутился у двери. Его кинулись было ловить, но увидав, что у
него совсем не то на уме, оставили в покое. Его окружала
осенняя сырость, ночь, темнота.
-- ворчал он и не сознавал, куда и зачем он идет.
так смотреть на дуралеев-тружеников, а спившаяся жертва этих
порядков находит удовольствие в глумлении над себе подобным,
этот мир был ему сейчас ненавистнее, чем когда-либо. Он шел
быстро, словно поспешность его походки могла приблизить время,
когда все на свете будет разумно и стройно, как сейчас в его
разгоряченной голове. Он знал, что их стремления последних
дней, беспорядки на линии, речи на сходках и их решение
бастовать, не приведенное пока еще в исполнение, но и не
отмененное, -- все это отдельные части этого большого и еще
предстоящего пути.
не терпелось пробежать все это расстояние разом, не переводя
дыхания. Он не соображал, куда он шагает, широко раскидывая
ноги, но ноги прекрасно знали, куда несли его.
Антипова из землянки на заседании было постановлено приступить
к забастовке в этот же вечер. Члены комитета тут же
распределили между собой, кому куда идти и кого где снимать.
Когда из паровозоремонтного, словно со дна Тиверзинской души,
вырвался хриплый, постепенно прочищающийся и выравнивающийся
сигнал, от входного семафора к городу уже двигалась толпа из
депо и с товарной станции, сливаясь с новою толпой,
побросавшей работу по Тиверзинскому свистку из котельной.
ночь работы и движение на дороге. Только позднейшие процессы,
на которых его судили по совокупности и не вставляли
подстрекательства к забастовке в пункты обвинения, вывели его