истрепалась. Путалась исключительно с "аристократами" - с писарями,
сотскими, лавочниками. Когда Гришке указывали на непотребство жены, он
только отмахивался небрежно:
закосматели тута, даже кофию ни разу не пробовали...
энтого коньяка, даст бог, ишо доберусь...
начинали денежки шевелиться. Он даже лошадь с шарабаном купил, стал носить
высокий черный цилиндр, какие носили тогда провинциальные священники. "С
чего бы такая роскошь?"
со странствий добра не спроворишь...
Башмакова, надарила Парашке разных платьев, щедро оделила детвору Гришки
гостинцами. Распутин выстроил на отшибе села новую баню с каменкой, водил
туда миллионершу по вечерам, и там они знойно парились. "Греха не пужайся, -
говорил Гришка богачихе. - Потому как всякий грех я на себя забираю, и пред
богом тебе виноватой стоять не придется. С богом я и сам разберусь!.."
не только согрешит, но еще и от греха очистит. Понаехали из города и другие
паскудницы - тоже усердно парились, а из бани Гришку, вымытого до
изнеможения, вели под локотки - словно гуся важного! "Осторожнее, старец:
здесь крапива, - щебетали барыни. - Ах, устал наш старец..." (а старцу-то и
сорока лет еще не исполнилось!). В голове Распутина, под буйными зарослями
волос, вечно спутанных в жесткий колтун, была адская мешанина отбросов чужих
мыслей. Все, что вынес он в юности из радикальной земской больницы, чего
набрался в трактирах и конокрадских притонах, что впитал в себя на
хлыстовских радениях, - все это, вместе взятое, образовало в башке его
ужасный шурум-бурум... Одну лишь истину разумел он крепко и жадно:
на земле желаю жить по-царски. Чтобы бабы плясали! Чтоб вино лилось!
совсем распоясался. Казалось, ему доставляло удовольствие надругаться над
извечным целомудрием крестьянского мира, и напрасно бабы пытались увещевать
его жену:
жена ему! Нешто самойто тебе не противно?
барыней сидела в окошке избы, сама в шелку, ела пастилу голубую и розовую, в
усладу себе щелкала орешками.
супружнице заработать. А уж как сработал - меня не касаемо.
Сибирь, ибо, будучи человеком честным, он активно выступал против попа
Гапона и его влияния на рабочих. Искренно желая отвратить Гришку от разврата
хлыстовского, Ильин стал по вечерам заманивать его к себе на чашку чая. Вел
с Распутиным "душеспасительные" беседы, уговаривая вернуться на путь истины.
Знакомство пошло Гришке на пользу - поднабрался от попа словечек церковных,
ловко молол о мощах и разных чудесах. Ранее манкируя церковью, он вдруг
сделался самым усердным прихожанином, подолгу - напоказ!
он, как бы за хлыстовщину не упекли его в края, куда и ворон костей не
заносит... Не ко времени опять нагрянула в Покровское на тройке миллионерша
Башмакова (уже рехнувшаяся). Зонтиком переколотила все стекла в окошках избы
Распутина, призывала истошно:
сдобную морду. Звеня бубенцами и рыдая, мадам Башмакова отъехала... Когда же
мужики засомневались, можно ли эдаким манером обращаться с миллионершей,
Гришка оправил за поясок выдернутую из порток рубаху и отвечал рассеянно:
под глазами расширились. Случилось нечто странное: с лопатой ушел Распутин
за околицу, выкопал на опушке леса глубокую яму, будто колодец, прыгнул на
дно ямы и заявил оттуда:
Теперича здеся поститься стану. А вы мне за это силетку пожирней да потолсче
кидайте.
селедкой (когда с икрой, а когда попадалась и с молокою). Но однажды пришли
односельчане на опушку, дабы навестить своего "подвижника", а там, в этой
яме, Гришка уже не один - рядом с ним сидят на дне и три городские дамочки.
спасся, да энти дуры скакнули сверху, быдто лягухи поганые. Всю святость,
какая была, поломали, стервы. Вынимайте меня!
****
разные кривотолки, будто скоро будет на Руси собрана народная Дума, чтобы
думу о народе только и думать.
брату? Быдто в кошки-мышки с нами играются...
выпихнула Гришку на поверхность путаной русской жизни, хотя об этом казусе
истории у нас мало кто знает.
14. ПАРЛАМЕНТ НА КРОВИ
не монархов, а только их поступки...
****
полковник, умеющий, когда это надо, скромно постоять в сторонке. Предложит
вам сесть, справится о здоровье, раскроет портсигар и скажет: "Праашу
вас..." Он умел производить впечатление мягкого и доброго человека, а
скучноватое лицо императора оживляли глубокие материнские глаза ("глаза
газели"). Военным людям царь импонировал умением держаться на парадах. В его
щуплом теле таился геликон удивительной мощи, и трубой своего голоса он
свободно покрывал громадные площади, заставленные сплошь войсками...
недаром же он получил кличку Кровавый. Кровавое царствование - и самое
бесцветное. Картину своего правления Николай II обильно забрызгал кровью, но
безжизненная кисть царя не отразила на полотне ни одного блика его
самодержавной личности. Здесь не было ни упрямого азарта Петра I, ни
бравурной веселости Елизаветы, ни тонкого кокетничанья Екатерины II, ни
либеральных потуг Александра I, ни жестокой прямолинейности Николая I, не
было и кулацких замашек его отца. Даже те, кто воспевал монархию, днем с
огнем искали монарха в России и не могли найти его, ибо Николай II, словно
масло на солнцепеке, расплывался на фоне общих событий. Реакционеры желали
видеть в нем грозного самодержца, а к ним выходил из-за ширмы "какойто
веселый, разбитной малый в малиновой рубашке и широких шароварах,
подпоясанный шнурочком" (это форма стрелков Императорского батальона). О
своих политических планах царь долго помалкивал. Правда, после коронации он
дружески повидался с Вильгельмом II: "Константинополь меня сейчас мало
тревожит, - сказал он кайзеру. - Мои взоры обращены исключительно на Дальний
Восток". Летом 1903 года царь признался, что возвращает страну к
завоевательной политике, которую столь прочно затормозил его миролюбивый
отец. Николай II задумывал покорить Персию, захватить Маньчжурию, мечтал
"разжечь тибетцев против англичан"; надеялся "с помощью жестов и мимики"
аннексировать Корею... Восточный узелок был завязан прочно! Русские корабли
обживали гавани Порт-Артура и Дальнего, через безлюдные степи легли рельсы
КВЖД, Харбин стал почти русским городом, а германский кайзер толкал Николая
II все дальше и дальше от Европы: "Твое будущее на Востоке, на тебе, Ники,
лежит священная миссия - спасти христианский мир от желтой опасности..."
после свидания, Вильгельм II поднимал на своих мачтах провокационный сигнал:
Сухорукий кайзер настолько увлекся восточной агитацией своего кузена, что
сам намалевал громадную картину, изображавшую столкновение белой и желтой
рас, и переслал картину в дар Николаю II с приказом повесить ее в своем
кабинете. И всюду, куда бы теперь ни плыли русские крейсера, даже в
пустынности океана они встречали серые, будто обсыпанные золой, японские