кажется, что нужно жить лет сто и едва лишь тебе хватит такого
времени на все задачи! Отнюдь неверно! Можно прожить попусту
лет сорок, а потом сразу как приняться за час до гроба, так все
исполнить в порядочке, зачем родился!..
полу и долго вздыхал от огорчения, что время идет, а дела его
стоят. Сарториус стоял в унынии, не имея никакого решения. Он
слышал, как кто-то запер наружную входную дверь и ушел спать в
свою комнату последним человеком. Но Сарториус не боялся
пробыть всю ночь во тьме коридора; он ждал -- не умрет ли
вскоре Комягин, чтобы самому войти в комнату и остаться там с
Москвой. Он не спал в ожидании, наблюдая в темной тишине, как
постепенно следует время ночи, полное событий. За третей
дверью, считая от канализационной трубы, начались закономерные
звуки совокупления; настенный бачок пустой уборной сипел
воздухом, то сильнее, то слабее, знаменуя работу могучего
водопровода; вдалеке, в конце коридора, одинокий жилец
принимался несколько раз кричать в ужасе сновидения, но утешить
его было некому и он успокаивался самостятельно; в комнате
напротив двери Комягина, кто-то, специально проснувшись,
молился богу шепотом: "Помяни меня, господи, во царствии твоем,
я ведь тоже тебя поминаю, -- дай мне что-нибудь фактическое,
пожалуйста прошу!" В других номерах коридора также происходили
свои события -- мелкие, но непрерывные и необходимые, так что
ночь была загружена жизнью и действием равносильно дню.
Сарториус слушал и понимал, насколько он беден, обладая лишь
единственным, замкнутым со всех сторон туловищем: Москва и
Комягин спали за дверью; укрощенно билось их сердце и по
коридору слышалось всеобщее мирное дыхание, точно в груди
каждого была одна доброта.
кто-нибудь проснулся и что-нибудь произошло. Чуткая Москва
заворочалась и позвала Комягина. Тот отозвался в раздражении:
что ей надо ночью, когда и днем от него пользы нет.
свет.
по правилу, если нет -- ляжешь и умрешь. Ты один такой в
Советском Союзе, как тебе не стыдно!
голове.
него все теперь бормочут, а я живу в нем, как в теплоте за
пазухой...
настойчиво предлагала Москва.
будет, если даже умереть, -- уже тысячи миллиардов душ
вытерпели смерть и жаловаться никто не вернулся. Но жизнь его
видимо еще сковывала своими костями, заросшим мясом и сетями
жил -- слишком надежна и привычна была механическая прочность
собственного существа. Он полез на коленях в свои незавершенные
архивы и начал листовать облигации, а Москва читала ему
перечень выигрышных серий по сборнику Наркомфина. Выигрыш
нашелся лишь в сумме десяти рублей, но так как у Комягина была
лишь четверть этой удачной облигации, то чистого дохода ему
причиталось два с половиной рубля: жизнь лишь незначительно
усугублялась, а итоги ее опять свести было нельзя безубыточно.
Отнеси завтра в отделение милиции книжку штрафных квитанций --
тебе рублей пять процентов очистится: станешь кормиться после
меня.
чужого. -- Ты опять спишь, а потом проснешься?
Что если б я в осодмиле леть десять еще поработал -- я бы так
научился в народ дисциплину наводить, мог потом Чингиз-ханом
быть!
Авантюрист! Время себе у государства воруешь!
поласкай меня, я тогда скорей исчахну, к утру ангелом буду --
умру.
тебя сейчас деревянной ногой растопчу, если ты не издохнешь!
жизнь припомнить -- ты не ругайся, я ее вспомню срочно.
долгие годы его существования.
года помню: осень, зиму, весну, лето, а потом опять осень,
зиму... В одиннадцатом и двадцать первом году лето было жаркое,
а зима голая, без снега, в шестнадцатом -- наоборот -- дожди
залили, в семнадцатом осень была долгая, сухая и удобная для
революции... Как сейчас помню!
счастье было.
бедность одного вожделения! Любовь ведь горькая нужда, более
ничего.
ожидал за дверью жилища, пока Комягин погибнет, чтобы войти в
комнату. Он чувствовал, как у него начинают болеть глаза от
тьмы и долгого мучения сердца.
одеялом потуже и обвязала пониже то одеяло бечевой, чтобы оно
не сползло. Москва сошла с кровати деревянной ногой и укутала
Комягина как нужно, затем улеглась обратно со вздохами.
усталости: еще никто не проснулся в коридоре, утро еще
находилось где-нибудь над зеркалом Тихого океана. Но все звуки
прекратились, события, видимо, углубились в середину тел
спящих, зато одни маятники часов-ходиков стучали по комнатам во
всеуслышание, точно шел завод важнейшего производства. И
действительно, дело маятников было важнейшее: они сгоняли
накапливающееся время, чтобы тяжелые и счастливые чувства
проходили без задержки сквозь человека, не останавливаясь и не
губя его окончательно.
одно чистое, ровное дыхание уснувшей Москвы; другого дыхания
слышно не было -- Сарториус не мог его уловить. Подождав еще
немного, он постучал в дверь.
времени проверки облигаций. На полу, на постилке лежал Комягин
с головою, наглухо завернутой в толстое одеяло; кругом груди
одеяло держалось тонкой впивающейся веревкой. Москва была одна
на кровати, покрытая простыней; она улыбнулась Сарториусу и
стала с ним беседовать. Потом Сарториус спросил ее:
сначала любил ее, но потом задумался над ней, как над проблемой
и беспрерывно молчал. Ей и самой стало совестно жить среди
прежних друзей, в общем убранном городе, будучи хромой, худой и
душевной психичкой, поэтому она решила укрыться у своего
бедного знакомого, чтобы переждать время и снова повеселеть.
Вскоре она опустила свое побледневшее лицо, ее большие темные
волосы укрыли ее щеки и она заплакала в чаще своих кос.
Сарториус начал успокаивать ее посредством объятий, но ей это
было все равно; она стыдилась и глубоко прятала свою деревянную
ногу под юбку.
сам хотел. Попробуй его ноги.
как в галстуки, в остатки носков -- целы были только верхние
части, а подошвы и пальцы обнажились наголо. Пальцы ног и пятки
оказались холодными до самых костей и все тело лежало в
Махров Алексей
Контровский Владимир
Корнев Павел
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Шилова Юлия