Чтение 20–й страницы книги ~72 метра~

- Посмотрите! Там Марданов через "а" есть?..

Инженер неискушенных душ. Он познал нужду на Черном флоте, был
основательно истоптан жизнью и людьми, имел троих детей и любил слово
"нищета".

- Нищета там, - говорил он про Черноморский флот, и нам тут же
вспоминались подворотни Манхеттена.

У него был большой узкий рот, крупные уши, зачеркнутая морщинами шея
и тусклый взгляд уснувшего карася.

Мы его еще ласково называли Мардан Марданычем и "Подарком из Африки".
Он у нас тяготел к наглядной агитации, соцсоревнованию и ко всему
сельскому: сбор колосовых приводил его в судорожное возбуждение.

- Наш зернобобовый! - изрекали в его сторону корабельные негодяи, а
матросы называли его Мухомором, потому что рядом с ним не хотелось жить.

Он любил повторять: "Нас никто не поймет" - и обладал вредной
привычкой общаться с личным составом.

- Ну, как наши дела? - произносил он перед общением замогильным
голосом восставшей совести, от которого живот начинал чесаться, по спине
шла крупная гусиная кожа, а руки сами начинали бегать и хватать сзади
что попало.

Хотелось тут же переделать все дела

Однажды мы его сварили.

Вам, конечно же, будет интересно узнать, как мы его сварили. А вот
как.

- Ну, как наши дела? - втиснулся он как-то к нам на боевой пост.
Входил он всегда так медленно и так бурлачно, как будто за ним сзади
тянулся бронированный хвост.

В этот момент наши дела шли следующим образом: киловаттным
кипятильником у нас кипятилось три литра воды в стеклянной банке. Банка
кипела, как на вулкане. Чай мы заваривали.

- Ну, как...

Дальше мы не слышали, мы наблюдали, он запутался рукавом в
нагревателе и поволок его вместе с банкой за собой.

Мы: я и мой мичман - мастер военного дела - проследили зачарованно их
- его и банки - последний путь.

- ...наши дела... - закончил он и сел; банка опрокинулась, и три
литра кипятка вылилось ему за шиворот.

Его будто подняли. Первый раз в жизни я видел вареного зама: он
взлетел вверх, стукнулся об потолок и заорал как необразованный, как
будто нигде до этого не учился, - и я понял, как орали дикие печенеги,
когда Владимир-Солнышко поливал их кипящей смолой.

Слаба у нас индивидуальная подготовка! Слаба.

Не готовы замы к кипятку. Не готовы. И к чему их только готовят?

Наконец, мы очнулись и бросились на помощь Я зачем-то схватил зама за
руки, а мой мичман - мастер военного дела - кричал: "Ой! Ой!" - и хлопал
его зачем-то руками по спине. Тушил, наверное.

- Беги за подсолнечным маслом! - заорал я мичману. Тот бросил зама и
с воплями: "Сварили! Сварили!" - умчался на камбуз.

Там у нас служили наши штатные мерзавцы

- Насмерть?! - спросили они быстро. Им хотелось насмерть.

Мой мичман выпил у них от волнения воду из того лагуна, где мыли
картошку, и сказал: "Не знаю".

За то, что он "не знает", ему налили полный стакан.

Мы раздели зама и начали лечить его бедное тело. Он дрожал всей кожей
и исторгал героические крики.

Однако и проняло его же его! Мда-а. А проняло его от самой шеи до
самых ягодиц и двумя ручьями затекло ниже пояса вперед и там спереди -
ха-ха - все тоже обработало!

Спасло его только то, что при +28Сё в отсеке он вместо нижнего белья
носил шерстяной костюм.

Своя шерсть у него вылезла чуть позже - через неделю. Кожа, та тоже
слезла, а там, где двумя ручьями затекло, там - ха-ха - снималось, как
обертка с сосиски, то есть частично вместо с сосиской.

- Ну, как наши дела? - вполз он к нам на боевой пост осторожненько
через две недели, живой. - Воду не кипятите?..

КУВАЛДОМЕТР

- Смирно!

- Вольно!

В центральный пост атомного ракетоносца, ставший тесным от собранных
командиров боевых частей, решительно врывается комдив, на его пути все
расступаются.

Подводная лодка сдает задачу номер два. Море, подводное положение,
командиры и начальники собраны на разбор задачи, сейчас будет раздача
слонов и пряников.

Комдив - сын героя. Про него говорят: "Сын героя - сам герой!"
Поджарый, нервный, быстрый, злющий, "хамло трамвайное". Когда он
вызывает к себе подчиненных, у тех начинается приступ трусости.
"Разрешите?" - открывают они дверь каюты комдива; открывают, но не
переступают, потому что навстречу может полететь бронзовая пепельница и
в это время самое главное - быстро закрыть дверь; пепельница врезается в
нее, как ядро, теперь можно открывать - теперь ничего не прилетит.
Комдив кидается, потому что "сын героя".

- Та - ак! Все собраны? - Комдив не в духе, он резко поворачивается
на каблуках и охватывает всех быстрым, злым взглядом.

- Товарищ комдив! - к нему протискивается штурман с каким-то
журналом. - Вот!

Комдив смотрит в журнал, багровеет и орет:

- Вы что? Опупели?! Чем вы думаете? Головой? Жопой? Турецким седлом?!

После этого он бросает журнал штурману в рожу. Рожа у штурмана
большая, и сам он большой, не промахнешься; журнал не закрывает ее даже
наполовину: стукается и отлетает. Штурман, отшатнувшись, столбенеет,
"опупел", но ровно на одну секунду, потом происходит непредвиденное,
потом происходит свист, и комдив, "сын героя", получив в лобешник (в
лоб, значить) штурманским кувалдометром (кулачком, значить), взлетает в
воздух и падает в командирское кресло, и кресло при этом разваливается,
отваливается спинка и подлокотник.

Оценепело. Комдив лежит... с ангельским выражением... с
остановившимися открытыми глазами... смотрит в потолок... рот полуоткрыт
. "Буль-буль-буль", - за бортом булькает дырявая цистерна главного
балласта... Ти-хо, как перед отпеванием; все стоят, молчат, смотрят, до
того потерялись, что даже глаза комдиву закрыть некому; тяжко... Но вот
лицо у комдива вдруг шевельнулось, дрогнуло, покосилось, где-то у уха
пробежала судорога, глаза затеплели, получился первый вдох, который
сразу срезонировал в окружающих: они тоже вдыхают; покашливает зам:
горло перехватило. Комдив медленно приподнимается, осторожно садится,
бережно берет лицо в ладони, подержал, трет лицо, говорит "Мда-а-а...",
думает, после чего находит глазами командира и говорит: "Доклад
переносится на 21 час... помогите мне...", - и ему, некогда такому
поджарому и быстрому, помогают, под руки, остальные провожают взглядами.
На трапе он чуть-чуть шумно не поскользнулся: все вздрагивают, дергают
головами, наконец он исчезает; командование корабля, не подав ни одной
команды, тоже; офицеры, постояв для приличия секунду-другую, расходятся
по одному; наступает мирная, сельская тишина...

Нет-нет-нет, штурману ничего не было, и задача была сдана с оценкой
"хорошо".

КИСЛОРОД

- Химик! В качестве чего вы служите на флоте? В качестве мяса?!

Автономка. Четвертые сутки. Командир вызвал меня в центральный, и
теперь мы общаемся.

- Где воздух, химик?

- Тык, товарищ командир, - развожу я руками, - пошло же сто сорок
человек. Я проверил по аттестатам. А установка, (и далее скучнейший
расчет) а установка, (цифры, цифры, а в конце)... и больше не может.
Вот, товарищ командир.

- Что вы мне тут арифметику... суете?! Где воздух, я вас спрашиваю? Я
задыхаюсь. Везде по девятнадцать процентов кислорода. Вы что, очумели?
Четвертые сутки похода, не успели от базы оторваться, а у вас уже нет
кислорода. А что же дальше будет? Нет у вас кислорода - носите его в
мешке! Что же нам, зажать нос и жопу и не дышать, пока у вас кислород не
появится?!

- Тык... товарищ командир... я же докладывал, что в автономку можно
взять только сто двадцать человек...

- Не знаю! Я! Все! Идите! Если через полчаса не будет по всем отсекам
по двадцать с половиной процентов, выверну мехом внутрь! Идите, вам
говорят! Хватит сопли жевать!

Скользя по трапу, я про себя облегчал душу и спускал пары:

- Ну, пещера! Ну, воще! Терракотова бездна! Старый гофрированный....
коз-зел! Кто управляет флотом? Двоечники! Короли паркета! Скопище
утраченных иллюзий! Убежище умственной оскопленности! Кладбище тухлых
бифштексов! Бар-раны!..

Зайдя на пост, я заорал мичману:

- Идиоты! Имя вам - легион! Ходячие междометия. Кислород ему рожай!
Понаберут на флот! Сейчас встану в позу генератора, лузой кверху, и буду
рожать!

Вдохнув в себя воздух и успокоившись, я сказал мичману:

- Ладно, давай, пройдись по отсекам. Подкрути там газоанализаторы.
Много не надо. Сделаешь по двадцать с половиной.