Чтение 20–й страницы книги ~Донские казаки в борьбе с большевиками~

короткий срок словно переродиться, потерять чувство жалости и человеколюбия и
стать бесконечно жестокими и мстительными.
Законы, цивилизация, совесть, стыд -- все, казалось мне, провалилось в пропасть.
Вот эти скоты, размышлял я, несколько часов тому назад, нагло издевались над
несчастными людьми и теперь безнаказанно хвастаются своим злодеянием и никто не
протестует, никто не порицает их поступка, наоборот в глазах всех они герои.
Занятый этими мыслями, я не заметил, как прошла ночь и около 5 часов утра в
теплушке опять все зашевелилось. Приближались к Царицыну. Начались сборы. Каждый
был занят своим делом. Одни спешили поесть, другие связывали свои мешки и
пересчитывали деньги. Разговор сначала не клеился. Но затем, то один, то другой
начали высказывать недовольство новыми существующими порядками и скоро разговор
принял общий характер. Все открыто критиковали большевистскую власть.
Я не верил своим ушам, когда главный оратор, еще вчера проклинавший все старое и
восхвалявший революцию и советы, начал гово-
72

рить: "Да што таить, товарищи, при Царе, правду сказать, если и сделал что не
так, так жандарм дал в морду и конец, а теперь поди свой же брат на мушку,
сволочь. И за што? Говорили, что из Москвы приказано с "мешочниками"
расправляться на месте, значит к стенке Им-то душегубам хорошо, буржуев обобрали
и живут в сласть, а ты с голоду подыхай. Не житье настало, а каторга. А за что
преследуют? Кому мы мешаем? Там - сахар, а тут мука, ну и торгуем. Надысь меня
красногвардеец хотел арестовать, -- едва утек. Забыли с ...... что без нас --
фронтовиков, они бы революцию не сделали, их, как и в пятом году одни казаки
разогнали бы, а теперь они же своего брата преследуют и как что не по ихнему, --
сейчас на мушку. Ежели так, то уж лучше пусть будет по старому", -- закончил он.

Теперь у меня не оставалось сомнения, что мы ехали с бандой
"мешочников"-спекулянтов, занимавшихся запрещенной перевозкой товаров из одной
местности в другую. Вероятно в Царицыне их преследовали, -- вот почему они,
когда коснулось их шкурного вопроса, забыв вчерашние разговоры, дружно
обрушились с критикой и на советскую власть и на современные порядки.
Издали показался Царицын и поезд замедлил ход. Суетясь и трусливо волнуясь
"мешочники" один за другим начали выпрыгивать из теплушки, послав еще раз
последнее проклятие большевикам и их суровым нововведениям. В свою очередь,
соскочили и мы и очутились, примерно в полуверсте от города. Разбившись на
группы спекулянты огородами и садами двинулись в направлении Царицына.
Считая, что они уже бывалые и наверное знают все здешние порядки, мы на
приличном расстоянии следовали за одной компанией, в которой находился и
вчерашний герой и главный коновод-преступник.
После недолгой ходьбы разными пустошами и закоулками, мы очутились перед главным
входом Царицынского вокзала.
Уже сразу можно было определить, что Царицын является не только крупным опорным
пунктом советской власти, но также и рассадником большевистских идей на все
Поволжье.
Проходящие по улицам воинские команды, состоящие из солдат или из
красногвардейцев с красными знаменами и плакатами, такие же огромные флаги на
главных зданиях, многочисленные приказы на стенах и заборах большевистского
Главнокомандующего и военно-революционного комитета, каковые по пути лаг успели
прочитать, наконец наличие вооруженных воинских чинов у входа на вокзал,
стоявших на подобие часовых, -- все это говорило за то, что здесь большевики
безусловно прочные хозяева положения.
Выбрав подходящий момент мы незаметно проскользнули на станцию.
Платформа и вокзал представляли сплошную массу лежавших и стоявших плотной
стенкой человеческих тел. Тысячи людей, как муравьи, копошились здесь в
невероятной грязи и тесноте, шумя, суетясь, крича, толкаясь и оглашая воздух
непристойными ругательствами. Зал 1-го класса товарищи загадили до
неузнаваемости. Местами обшивка с мебели была сорвана и диван зиял своими
внутренностями. Всюду валялись груды грязных мешков, корзин и каких-то свертков.

73

Вместо некогда большого и довольно приличного буфета, на стойке красовались 2-3
куска подозрительной на вид колбасы, четверть водки и несколько стаканов.
Ресторан обратился в своеобразное общежитие, спали и лежали на столах и стульях.
Стены были заплеваны, а пол, очевидно, не выметавшийся в течение нескольких
дней, был покрыт толстым слоем шелухи от семечек и других отбросов, издававших
сильное зловоние. Как бы во славу демократических принципов, товарищи изощрялись
в разнообразных непристойностях и пакостили где могли. На всем лежала печать
хозяйничанья людей, считавших элементарные требования культурной жизни,
буржуйским предрассудком и признаком контрреволюционности. Едва ли многие из них
ясно представляли себе, что такое контрреволюция. Думаю, что большинство
товарищей видели в ней, прежде всего, возвращение крепкой власти, порядка, а
также конец безделью, конец безнаказанным издевательствам и насилиям над
беззащитными и слабыми. Вот почему они с такой ненавистью и остервенением
уничтожали все, что было хоть немного связано с этим именем.
В зале III класса, как будто было свободнее. Пролетариат, надо полагать, хотел
полностью использовать свои современные привилегии и большинство его оседало в
более комфортабельных помещениях I-го и II-го классов.
Не находя места сесть, мы разместились прямо на пилу и, прежде всего, решили
утолить голод и напиться чаю. Сережа принес кипяток. Мирно занимаясь чаепитием,
мы наблюдали, как во все стороны, с озабоченным видом, шныряли начальствующие
лица, одетые в модные кожаные куртки и пестро украшенные пулеметными лентами.
Наше мирное времяпрепровождение продолжалось недолго: Сережа шепотом сообщил,
что какой-то тип из начальства в куртке уже несколько минут не спускает с меня
глаз и внимательно следит на нами.
Вполне было возможно, что кто-нибудь из солдат или офицеров перекинувшихся к
большевикам, узнал меня и теперь наблюдает, чтобы окончательно увериться в этом.
Оставаясь относительно спокойным и не меняя позы, я нагнул ниже голову и, сделав
на лице гримасу, тихо сказал Сереже следить за незнакомцем и передавать мне свои
наблюдения. Всякий необдуманный шаг в нашем положении, мог бы быть для нас
роковым. Рассчитывать на великодушие революционной власти, да еще в Царицыне, по
меньшей мере, было бы наивно. Нужно было, не теряя присутствия духа, как-нибудь
вывернуться из неприятного положения и скорее ускользнуть от наблюдения.
С невозмутимым видом мы продолжали чаепитие, ожидая удобного момента для
бегства.
Сережа уже не сомневался , что мы узнаны и всякая минута промедления грозила
ужасными последствиями. Но вот наблюдавший, по словам Сережи, приняв как будто
какое-то решение, круто повернулся и быстро побежал из зала. В свою очередь, в
одно мгновение, мы вскочили и стремглав бросились на перрон, дабы там скрыться в
толпе. На ходу я успел предупредить своих спутников, что в случае моего ареста,
я буду категорически утверждать, что сидевших со мною т. е. их не знаю, вижу их
впервые и подошел к ним только здесь на вокзале, попросив кипятку.
74

На перроне мы разбрелись в разные стороны. Я миновал вокзал и затерялся среди
толпы, группировавшейся около лавчонок, примыкавших к вокзалу.
На всякий случай местом встречи, примерно, через час, назначили конец платформы.

Зорко озираясь кругом и будучи все время на стороже, я бродил между лотками,
делая кой-какие покупки.
Недалеко от этого места, на путях стояло несколько казачьих эшелонов,
охранявшихся красногвардейцами. Меня сильно тянуло к эшелонам, но на несчастье,
казаки вертелись около вагонов и за пределы охраны не удалялись. Я нетерпеливо
ожидал, гуляя по близости и в конце концов мое терпение было вознаграждено. Один
из казаков подошел к лавочке что-то купить и я заговорил с ним. Казак оказался
очень симпатичным и охотно сообщил мне, что эшелон уже два дня ожидает отправки
на Ростов.
Наша беседа затянулась. Вскоре он с негодованием жаловался мне, что казаки
разоружены и потому большевики теперь над ними издеваются. Держат их, как
арестованных, окружили часовыми и никого к ним не пускают.
"Каждый день -- говорил он -- просим комитет отправить нас домой, а они сволочи
только смеются. И сегодня обещали отправить, да верить-то им нельзя", закончил
он с раздражением. В свою очередь, я сказал ему, что я казак станицы
Ново-Николаевской и хотел бы с моими двумя приятелями проехать в их эшелоне.
"В теплушках нельзя" -- ответил он, "там и между нашими есть большевики, а вот в
вагоне где стоит моя лошадь -- ехать можете, но залезайте так, чтобы караульные
вас не видели. Эти, если заметят, сейчас же арестуют. Вчера из соседнего поезда
вывели сначала двух, а затем еще трех, кто их знает, может были офицеры, да
только повели и всех их вот там расстреляли", -- и он показал на каменную стену.
Я немного приоткрою двери вагона, а вы уже сами, как знаете, забирайтесь
незаметно и сидите смирно". Обещая поступить по его совету и, запомнив номер
вагона и пути, я пошел на розыски своих, в то же время размышляя, можно ли
довериться казаку или нет. Впечатление он произвел на меня хорошее, как своей
откровенностью и простодушием, так и высказанной ненавистью к большевикам.
Мои мысли были прерваны Сережей и капитаном тихо меня толкнувшим. Ну вот слава
Богу все невредимы, думали мы, трогательно радуясь нашей встрече. Мои спутники,
как оказалось, все это время слонялись между лавками и харчевнями, вблизи
станции, но в здание вокзала не входили и виновника нашего страха больше не
видели.
Я рассказал им о встрече с казаком, разговоре с ним, а также о своем намерении
проникнуть в казачий эшелон и в нем продолжать путь. Они со мной согласились,
считая, что так или иначе, а рискнуть надо, тем более, что оставаться на станции
еще опаснее. Условившись на этом, произвели тщательную разведку эшелона и