Чтение 20–й страницы книги ~Дворец и лачуга~

- Слушаю, сударь. А как же будет с ним? - спросил субъект, делая
ударение на последнем слове.

- Ну, как?.. Это же совершенная руина, надо подумать о помещении его в
богадельню. А пока накормить, приодеть немного, а прежде всего выкупать, он,
наверно, уже с год не мылся... - ответил Гвоздицкий.

- Простите, сударь, а как с ребенком?

- Ребенка, Гжибович, ты сейчас же отдашь в приют. Он, кажется, болен, и
его ни минуты нельзя оставить в этой сырости. Вот записка!

Субъект взял записку и, отвешивая униженные поклоны, исчез за дверью.

Страшное и странное явление! У Густава, слушавшего этот разговор, снова
болезненно забилось сердце, но, не желая пугать дядюшку и вместе с тем
стремясь рассеять тяжелые мысли, он спросил.

- Что это за планы вы рассматриваете, дядюшка?

- Халупу ставим, дитя мое.

- Себе?

- Тебе.

- О дядюшка! - воскликнул художник. - Право, я не стою стольких
благодеяний!..

Гвоздицкий зорко глянул ему в глаза, но, увидев в них слезы, отвернулся
и буркнул:

- Э, плакса ты!..

И вышел в зал. Вольский последовал за ним.

Нескольких секунд достаточно было, чтобы успокоить этих сильных людей,
хотя у одного из них началась сердечная болезнь вчера, а у другого - уже
двадцать пять лет назад.

- У меня к тебе просьба, дорогой дядюшка, - начал Густав.

- Слушаю тебя.

- Есть тут в городе кружок честных чудаков, совещающихся о том, как бы
им осчастливить человечество. Так вот, не согласишься ли ты с ними
познакомиться?

- Нет.

- А почему? - спросил Вольский, глядя ему в глаза.

- Потому что я не принадлежу к добрым чудакам и не собираюсь
осчастливить человечество.

- Ты там очень пригодился бы, дядюшка, поверь.

- Ничего не выйдет! - решительно ответил Гвоздицкий.

- Тогда ты, может быть, согласишься по крайней мере сделать визит
старому Пелуновичу?

- Я уже сказал тебе, что сделаю, но через год.

- Но почему не теперь? - настаивал Густав.

Дядюшка принялся грызть ногти, что всегда означало у него
неудовольствие, потом сказал:

- Дитя мое! Дела, которые я веду, не позволяют мне разыгрывать
светского человека, поэтому я не завожу знакомства. За какой-нибудь год я
закончу дела, изыму свои капиталы и тогда буду к твоим услугам...

Вольский понял, что этот предмет можно считать исчерпанным; он
переменил разговор и небрежно спросил:

- Скажи-ка, дядюшка, в самом ли деле велико твое состояние?

Гвоздицкий задумался и сказал:

- Говоря между нами, не знаю; но все же мне кажется, что несколько
миллионов у тебя есть.

- То есть как это понимать - у меня?

- Так и понимать, что у тебя, как мне еще это сказать?

- А у тебя, дядюшка, что?

- У меня? Ты.

В прихожей раздался звонок, и минуту спустя лакей доложил:

- Пан Домбровский.

В зал вошел молодой, красивый человек, все повадки которого обличали
помещика.

Густав бросился ему навстречу и, представив его дядюшке как своего
старого друга, сказал:

- Разрешите мне, господа, принимая во внимание, что у дядюшки как у
человека делового никогда нет времени, сразу приступить к делу.

- Просим! - сказал Гвоздицкий.

Вновь прибывший смутился.

- Дорогой дядюшка! - продолжал Густав. - У Домбровского сгорела
усадьба, и он нуждается в деньгах...

- Гуцек! - укоризненно воскликнул гость.

- Сколько? - спросил дядюшка.

- Около пятидесяти тысяч...

- Ты меня ставишь в неловкое положение, - шептал гость.

- Когда? - снова спросил дядюшка.

- Да хоть сейчас, - ответил, смеясь, Вольский.

- В два часа буду готов к вашим услугам, - сказал гостю Гвоздицкий и
встал, намереваясь выйти.

- Сударь! - воскликнул растроганный гость. - Я вам чрезвычайно
обязан... но... на каких же условиях...

- Ты что, собираешься нам проценты платить? - весело спросил Густав.

- Но, Гуцек, не могу же я...

- Что это, Густав! - не менее весело сказал Гвоздицкий. - Неужели ты
хочешь сделать своему другу подарок, которого он не сможет принять?

И, обращаясь к Домбровскому, он прибавил:

- Срок возвращения и обеспечение зависят от вас, проценты - от нас; так
вот мы требуем шесть процентов в год.

И, не слушая ответа растроганного шляхтича, он пожал ему руку.

Целый час провел Домбровский у художника, то и дело набрасываясь на
него с поцелуями, восхищаясь дядюшкой и описывая радость своей матери и всей
семьи.

Наконец он покинул дом благословенного финансиста, а Вольский
отправился к дядюшке.

Он застал его прогуливающимся по кабинету и бросился ему на шею.

- Добрый! Благородный!.. Бесценный дядюшка!.. - с увлечением восклицал
художник. - Ты выручил человека из страшной беды!..

- Ах, ты все еще об этом займе?.. Что ж ты хочешь, я должен был ему
помочь, во-первых, потому, что ты этого хотел, во-вторых, этот юноша до сих
пор не влезал в долги.

- Откуда ты это знаешь, дядюшка?

- О, я знаю очень многое!..

- Ладно, оставим это!.. Как бы то ни было, а ты самый благородный
человек на земле.

- Прибавь только: за то, что даешь взаймы моим протеже из шести
процентов, - пошутил Гвоздицкий.

- И за это, и за множество других вещей... А кто помог Владиславу стать
инженером? Разве не ты, дядюшка?

Финансист сразу стал серьезным.

- Владислав - сын женщины, которая три года тебя воспитывала. Об этом
не следует забывать.

- Ты... Тебя... Тебе... Ради тебя... Ах, дядюшка, мне прямо-таки
надоели эти склонения, перейдем лучше к чему-нибудь другому! - воскликнул
Вольский.

- Слушаю, - сказал дядя.

- Так вот, дело такого рода. Я предложил в одном обществе проект об
основании ссудной кассы...

- Что это значит? - спросил финансист, садясь на железную кровать.

- Это значит, что я буду нуждаться в твоих, дядюшка, советах и деньгах,
а прежде всего это значит, что пора бы наконец наложить узду на
ростовщичество, сосущее кровь из наших неимущих классов...

Гвоздицкий иронически улыбался.

- Что касается денег, я их дам, - сказал дядюшка, - о советах подумаю,
но оставьте вы в покое это несчастное ростовщичество!..

- Ты, дядюшка, защищаешь ростовщиков?

- Ростовщиков?.. Нет! Я защищаю лишь свободную конкуренцию и свободу
торговли, пусть даже торговли деньгами, - холодно отвечал финансист.

- Дорогой дядюшка! - воскликнул Густав. - Я не экономист и не умею
пользоваться аргументами, но, как человек, я чувствую, что ростовщичество -
ужасная подлость.

Гвоздицкий пожал плечами. Наступило молчание, во время которого молодой
энтузиаст быстро ходил взад и вперед по комнате, а его хладнокровный дядюшка
грыз ногти.

- Скажи мне, дорогой мой, а как бы ты поступил, если бы я, например,
был ростовщиком?.. Неужели тоже назвал бы меня подлым?..

- Ты, мой дорогой дядюшка, ростовщиком? Ты!.. Ха-ха-ха! - рассмеялся
Вольский.

- Нет, давай говорить всерьез. Как же ты поступил бы? - спрашивал
финансист, глядя в землю.

- Милый дядюшка! Ну, к чему приведут споры о том, что невозможно?

- Гм!.. Ну, хотя бы к опровержению незрелых, а между тем весьма
решительных суждений.

- К опровержению!.. Незрелых!.. - повторял Вольский. - Ну хорошо, давай
говорить!.. Так вот, дядюшка, если бы ты был ростовщиком, я сказал бы тебе
так: сперва откажись от своих операций, а потом отдай свое имущество.

- Отдай?.. И кому же это? - спросил финансист.

- Людям, конечно.

- Но каким, смею спросить?.. Ростовщикам, или же тем, кто у них
занимает, или, наконец, тем, кто не нуждается в деньгах?

- Ну, об этом мы бы еще поговорили! - ответил Вольский.

- А если бы я, например, не отдал этих денег? - продолжал допрашивать
финансист.

- Ну... я очень просил бы тебя непременно отдать, а если нет, то...

- То?