Чтение 20–й страницы книги ~Урман~

Впрочем, битва с этими ворогами вряд ли окажется уж очень нелегкой.

Наверняка биться с ними окажется легче, чем добраться до них.

Злоба, Кощей и те, кто ходил с ними, возвратились к раннему вечеру, еще до того, как закат выкупал облака в небесной крови.

След волока отыскался. Просто невозможно не отыскать то, что видно, поди, даже с противоположного (то есть градского) берега. Понадеялись ли вороги на живучесть вербняка - особенно об ранней вешней поре его как ни истерзай, а все одно не уморишь; из жуткой ли славы проклятой старицы родилась вражья дурная беспечность - мало ли что волоклось, может, это Болотный Дед Водяного тащил к себе в логово за зеленую бородищу?!

Так ли, иначе, а только бледное пятно измочаленных увядших ветвей, светлые полоски драной коры да затянувшиеся, однако же видимые рубцы в вязком прибрежном иле не углядел бы лишь слепенький.

Тоскливая вялость мгновенно слетела с Кудеслава, как при внезапном шаге слетает с дернувшейся ноги ветхий раскисший лапоть. Иного и быть не могло, если появилась наконец возможность выместить на ком-то неудачи и беды последних дней! Или, ежели не повезет, хотя бы вернуть часть общинного достояния - это, впрочем, вряд ли показалось бы невезением кому-нибудь, кроме Мечника.

Вот только возможность - она возможность и есть: либо так сложится дело, либо этак... Одним словом, надвое гадано (причем это еще хорошо, ежели только надвое).

Отведя Белоконя и Злобу в сторонку от прочих родовичей, Кудеслав предложил наскоро обговорить, что да как. Только "обговорить" не получилось. Говорил один Мечник - кратко, резко и властно, не слишком-то озабочиваясь дать возможность сказать хоть слово кому-нибудь еще.

Хранильник и Злоба, кстати, и не стремились раскрывать рты. Достаточно было однажды глянуть на Мечниково хмурое лицо - утратившая свою обычную ухоженность бородка, то и дело лопающийся кровавый рубец на скуле, жесткий (не жестокий ли?) прищур оледеневших глаз, - достаточно было одного-единственного взгляда на все это, чтобы охота возражать сгинула даже у Белоконя.

Впрочем, Кудеслав вроде бы не сказал такого, против чего хотелось бы возразить.

Челны наверняка еще на старице. Большой охороны при них оказаться не может: те, кто отбивали общинный товар, видать по всему, были не шибко сильны числом, да многие из них еще и погибли; многолюдный отряд долгое время в лесу не ухоронишь - людям надо кормиться, а для прокормления необходимо охотиться, то бишь забираться в лес глубже и глубже. Уже давно поползли бы слухи о чужих, особенно зимой - зимний след не спрячешь. А ведь эти, которые возле старицы, похоже, сидят там с прошлого лета - если и впрямь именно для их безопасности распускались жуткие небылицы.

Ну да все равно: сколько бы их там ни оказалось, они беспечны, уверены, будто черная слава гиблого места хранит их надежней любых дозоров, а потому при внезапном яростном нападении путного сопротивления не окажут.

Значит, нынешней же ночью нужно сниматься и идти к старице. Потаенное кубло надобно разорить незамедлительно, пока его обитатели не причинили племени еще большего зла. Медлить нельзя. Лишь боги ведают, когда в следующий раз представится случай собрать этакий сильный отряд, отвлекая столько мужичьих рук от нужного общине труда. Уже сейчас многие ворчат, что приходится переводить время невесть на что, а дома некому работать работу.

Правда, Ковадло и десяток его слобожан могут затеять пакость... Что ж, Радуницы не выдадут, синицы не загрызут. Если впрямь кователи соумышляют с прячущимися на старице (а в том, что среди общинников у неведомых ворогов имеются соумыслители, сомненья нет - разносил же кто-то меж родовичами глупые страхи!)... тогда тем более надобно поспешать: Ковадло нынче дознался о ведущем на старицу волочном следе, дознался о зародившихся у Мечника с Белоконем подозрениях и может попытаться как-нибудь предупредить ворогов общины.

И еще: непременно надо захватить двоих-троих живыми и по возможности невредимыми. Чересчур много загадок последнее время, пора бы уж и отгадщиков заиметь.

- Лишь бы изловить, а уж расскажут они у меня все, о чем только знают. В охотку расскажут - это уж будьте уверены! - сказал Мечник и вдруг так осклабился, что видевших мороз по коже продрал.

Вот и все обговорение. Белоконь лишь спросил напоследок:

- А не думаешь ты, что на старице могут жить Волковы дружинники?

- Нет! - Кудеслав говорил, будто панцирными пластинами лязгал. - Те бы озаботились укрыть волочной след.

На самом-то деле он отнюдь не был в этом аж так уверен, но...

Но...

Нет, Мечник вряд ли смог бы объяснить словами даже себе самому, почему ему не верилось, будто во всех этих делах участвовали дружинники Волка.

Двинуться в путь без заминок не удалось.

Когда Мечник объяснил родовичам, куда и зачем предстоит отправляться, затеялся не шибко долгий, однако весьма оживленный галдеж.

- ...к гиблой старице?! Ночью?! Да ведь там!..

- ...всю зиму в чаще морозился да горб надрывал, добываючи мягкую рухлядь, - для чего?! Чтоб теперь с моих трудов жирела всякая...

- ...а вот как долбанет по башке железным-то клювом...

- ...твоему Болотному Деду в бороду наплюю! Белоконь небось управится и с чем похлеще...

- ...и эта... ну, которая этот... малец... она же тоже... ведунья же... и Ковадло... этот... его, говорят, сам Зван обучал... этому... Защитят, будь надежен!

- А что твой Мечник?! Был Мечник, да весь вышел! Какой он теперь Мечник, ежели без меча?!

- ...кто их видел-то? Ты, что ли, видывал щук, которые с лапами?..

- Да сам ты сопля боязливая!

- Это я сам сопля боязливая?! Это ты сам сопля боязливая!

Заметив, что спорящие постепенно разбиваются на две неравные кучки, причем тех, кто идти не хочет, только семеро или восьмеро (не так уж много - остальных-то без малого два десятка), Кудеслав мгновенно утратил всяческий интерес к перебранке. Он принялся высматривать Ковадла.

Ближний Званов подручный в перебранке участия не принимал. Он стоял чуть осторонь, с ухмылкой наблюдая за вошедшими в раж мужиками. К неслышно подобравшемуся Мечнику Ковадло обернуться не успел и ухмылочку эту свою погасить не успел тоже. Так и заклякла она у него на лице, только снисходительную веселость вмиг потеряла, превратилась в напряженный нелепый оскал.

- Ты только не мечтай от нагляда избавиться, - душевно, даже почти ласково шепнул Кудеслав в самое ухо Огнелюбова наперсника. - Ни ты, ни твои здесь не останетесь - при мне будете, на глазах. И пусть тебя, колдун-колотун, боги упасут от выдумывания какой-нибудь каверзы, понял? Ты запомни: я рядом буду. И ежели только ты или кто из твоих... ежели только... Что бы ни случилось, кто бы меж нами ни пытался встать, я тебя все едино достану. И умрешь ты не быстро - Родовым Огнищем клянусь. Веришь?

Все с той же принужденной улыбкой Ковадло выдавил:

- Зря ты. Мне такие твои слова обида обидная.

- Ничего, - оскалился Мечник. - За обиду я перед тобой повинюсь. В землю кланяться буду при ком захочешь. Только позже. Когда пойму, что напрасная она, обида-то.

Он легонько хлопнул ладонью по будто закаменевшему плечу слободского нарочитого мужа и отошел прочь.

Как ни коротка была эта беседа, но, когда Кудеслав вновь прислушался к галдежу сородичей, оказалось, что те спорят уже не о том, кто из них "сопля боязливая" и много ли толку от Мечника, который лишился меча.

Причину новой свары он разгадал, лишь когда вышмыгнувшая из толпы Векша проворно спряталась у него за спиной и стала требовать защиты от бесстыжих охальников да похабников.

Оказалось, что Белоконь велел ильменке к старице не ходить, а остаться на мысу. Ильменка, естественно, заартачилась, и тогда те восьмеро мужиков, которые тоже решили оставаться (конечно же, не из боязни, а по всяким разным другим хитромуд-рым причинам), принялись с весьма подозрительным рвеньем поддакивать Белоконевым уговорам. Те же, кто решился на поход к гиблому месту, затеяли возражать, справедливо полагая, что в этаком деле лучше иметь меж собою не двух ведунов, а если уж не трех, то хотя бы двух с половиною.

Хорсов лик уже канул с небес, закат побурел, будто неухоженная старая рана, и Мечник в конце концов махнул на Векшу рукой. Он лишь попросил волхва приглядывать за строптивицей. Самой же строптивице пообещал, что ежели она вздумает учинить какой-нибудь выбрык, то он, Кудеслав, завяжет ей уши на затылке тройным наузом.

Остающимся Мечник велел шуметь погромче и подольше да жечь побольше костров; а еще велел блюсти пуще зеницы ока мокшанских заручников. Поскольку люд подобрался не шибко надежный, пришлось скрепя сердце отлучить от уходящих мрачного верзилу Кощея. Овятичившийся хазарин, узнав, что не придется ему идти в страшные места, весьма искусно изобразил досаду и огорчение.

Когда уходящий отряд вервеницей потянулся через безлесный склон правого берега, Кудеслава внезапно догнал мокшанский старейшина. Догнал, ухватил за руку чуть ниже панцирного наплечника и спросил негромко:

- Ко гниль-озеро убредай?

Не дожидаясь, пока Мечник доморгается до смысла вопроса, старый мордвин заскрипел, будто сработавшаяся уключина:

- У гниль-озеро проживай плохой человек. Прячь себя. Дым - прячь себя, дров руби - прячь себя, охотись - прячь себя. Хороший человек прячь себя зачем нет. Мой человек ходи, смотри. Зима белый был, следы на белом прячь не моги. Плохой столько: вот, вот и вот... - Он трижды махнул костлявой растопыренной пятерней. - Я свой человек слал к твой человек, говори про плохой человек. Упряжей... Упр... Упреждай.

Кудеслав хмурился, пытаясь уразуметь смысл невнятной скороговорки.

- Ты, что ли, посылал упредить о плохих людях кого-то из наших? Так? Кого упреждали-то?

- Так, - закивал мордвин. - Тот твой человек с вами теперь убредай. Большой человек, носит сильный дубинка. Деревянный длинный дубинка, набалдашен железом. Еще жди! - Старик все не выпускал Мечника, волокся следом. - Плохой человек ямы копай. Ловилки. Ловилками себя охраняй. Смотри, где нога топтай. Уразвемел?

- Уразумел. - Кудеслав поклонился мокшанскому голове. - Сам буду смотреть и другим накажу. Благодарствую.

Он отвернулся и заспешил туда, где смутно темнели в сумерках спины уходящих сородичей.

Человек, носящий большую дубинку для сильных - тяжелую, значит, - с железным набалдашником.

Молот, что ли?

Какого же лешего старый мордвин вздумал предостерегать о чужих да недобрых людях именно Ковадла? Было бы уместней Яромира упредить или хоть Звана... И отчего это мокшанин решил загадки загадывать, вместо чтоб открыто и прямо назвать предупрежденного им человека? Неужели не знает имени? Или поопасался произнести его вслух, как боятся произносить имена страшных зверей, злых к человеку богов и... и колдунов?

* * *

Через ночной лес шли бесшумно и споро - особенно заладилась ходьба, когда на небо выкарабкалось Волчье Солнышко.

А потом лес кончился.

Начались болота.

Были они, болота эти, нестрашные, вполне проходимые; даже впервые попавшему в них человеку не составляло особого труда выискать верную тропу - чтоб и с нужного пути не уклониться, и ноги выше щиколоток не замочить.

В общем, не болота, а так себе. Болотца, в общем.

Только "нестрашные" - это если бы где-нибудь подальше. Это если идти ими не к гиблой старице.

Можно не верить россказням, можно даже потешаться над глупыми страхами - возле теплого очага в крепкостенной избе. Или, к примеру, светлой порой сидя на длинном голом мысу посреди спокойной да чистой реки. Или даже пробираясь болотными тропами к гнилому распроклятому месту... только ежели днем.

А так...

Когда под ногами чмокает, вздыхает, качается хлябь, а между тобой и нею лишь не очень-то надежное плетение травяных корней... Когда вокруг отражаются в бурой затхлой воде трупы и полутрупы деревьев - корявые, увечные, будто окаменевшие от невыносимой боли или от невыносимого ужаса... Когда мелкая, никчемная на вид (синице по брюхо) лужица вдруг коверкает и дробит отражение Волчьего Солнышка огромными пузырями, полными отвратной гнилостной вони... Когда с потревоженных тобою кустов осоки темными звенящими тучами взвивается изголодавшееся комарье, и этот звон, да еще недальние вопли не то филина, не то дразнящей его болотной нежити - единственные слышимые тобою' звуки... Кроме, конечно, чавканья под твоими и не твоими ногами; кроме невнятных проклятий да еще более невнятных приговорок, которые, может быть, и впрямь отгоняют Злых... Но это все людское, нетутошнее; это, как и ты, пришло сюда извне и, возможно, все-таки сумеет не сгинуть здесь без вести и следа...

Боги ведают, сколько времени, сил и мужества отнял этот переход через то, что днем даже всамделишним болотом назвать язык с трудом повернется, а ночью... Ночью для такого название вовсе пока не выдумано.

Наконец тропа пошла в гору. Под ноги все чаще стало подворачиваться сухое, твердое; деревья кругом вроде бы поздоровели; и люди зашагали веселей, легче...

Эта-то легкость-веселость и сыграла злобную шутку.

Конечно же, Мечник предупредил родовичей о "ловилках", которыми, по словам мордовского головы, охраняли себя поселившиеся возле старицы плохие люди. Может быть, если бы он - Мечник - не задержался, подгоняя отстающих, не случилось бы того, что случилось.

А так Кудеслав слишком поздно заметил, что тропа сделалась очень уж легкой, удобной... До того удобной, что мысль сойти с нее показалась бы глупостью.

Заметил.

Велел идущему перед ним мужику передать по вервенице, чтобы передовые остановились.

Слишком поздно.

Передовым шел Злоба - охотник не наипервейший, однако наверняка из первого десятка. Как он мог не распознать эту крытую привядшим дерном ловушку?

В дно ямы был вкопан тонкий - с древко рогатины толщиною - кол. Злоба даже не провалился, он вроде как сполз в ловушку, съехал спиною по земляной стенке, и все бы окончилось несказанной удачей, если б в самый последний миг беднягу не качнуло вперед. Обожженное для крепости острие пробило Злобино горло и высунулось из затылка на целую пядь - даже вскрикнуть мужик не успел.

Родовичи сгрудились над ямой. Кто-то шепотом рассказывал задним, что случилось; кто-то тихонько бранился; кто-то вспомнил слова, которые нужно говорить в присутствии умершего единоплеменника... Потом Белоконь лег рядом с ловушкой и, перегнувшись через ее край, освободил неживое тело от деревянного жала.

- Ишь, узость какая! - бурчал волхв, поднимаясь. - Нарочно на человека рыли!

Упокойника покуда оставили в яме, наскоро укрыв ее чем пришлось.

И двинулись дальше. Теперь головным вызвался быть Белоконь - он умел видеть в темноте. Злоба, впрочем, тоже умел, однако умение это его не выручило...

Наверное, дело в том, что иные вещи легче заметить именно в темноте, чем в льющейся с неба мешанине холодного, не дающего теней сияния звезд и Волчьего Солнышка. Тьма просто прячет, а эта видимость света еще и лжет.

Хранильник повел родовичей куда медленнее, чем прежний их головной. Зато волхв смог углядеть еще одну яму, а потом - натянутый поперек тропы ремень. Над ремнем, в ветвях густой ели, было подвешено короткое толстое бревно. Зацепился бы кто ногой за ременную распялку, и...

Спасибо волхву, пронесло. А ведь этакий ремешок заметить не в пример труднее, чем клапоть нарушенной дернины.

Больше на их пути не попалось ловушек. И ловушкам больше не попался ни один человек.

Отряд вышел на гребень плосковатой редколесной гривы, которая будто непомерный, расплывшийся от древности вал обтекала гиблую старицу. Впереди меж деревьями забрезжил лоскут звездного неба, которым прикинулась неподвижная вода. А правее, где грива вспучивалась невысоким пологим холмом, Кудеслав углядел слабое, почти неразличимое для глаз трепетание теплого красноватого отсвета.

Нет, это был не каганец Болотного Деда.

Это был скрадливый потаенный огонь, зажженный людьми. Зачем им понадобился огонь? Нарочно обнаруживают свое убежище - ждут кого-то? Или еще издали углядели приближающуюся опасность и манят в засаду? Могли, кстати, и не сами углядеть. Не затесался ли кто из их тайных соумыслителей меж теми родовичами, которые якобы из робости решили остаться на мысе? Затесался, а потом, обманув Кощея, ускользнул, обогнал отряд (один человек всегда сумеет опередить двадцатерых, в особенности если лучше них знает дорогу)...

Ладно, хватит изводить себя пустопорожними домыслами. Не возвращаться же в самый последний миг, убоявшись крохотного огонька! Он, огонек-то, может оказаться просто-напросто еще одним свидетельством ворожьей беспечности.

Двумя нетерпеливыми взмахами рук Мечник созвал общинников; заговорил полушепотом:

- Зарево на холме видите? Я туда проберусь с Ковадлом вместе...

Он зыркнул на Званова подручного и раздельно, с нажимом повторил:

- С Ковадлом, говорю, вместе. С тобою, значит. Прочим ждать тут. Затаитесь да слушайте: крикну филином (дважды, потом раз, потом вновь подряд дважды) - крадитесь к холму. Только не по самому гребню, а ниже, по-над берегом старицы, где еще не топь. А ежели я кукушкой...

- Сдурел?! - оборвал его чей-то сдавленный шепот. - Какая ночью кукушка?...

Кудеслав и глазом не моргнул:

- ...Ежели, значит, я кукушкой куковать стану, уходите назад к мысу, да поживей. И еще: кто Белоконя-волхва ослушается, покуда я в нетях...

Он вдруг оборвал речь едва ли не на полуслове и, буркнув Ковадлу: "Идем!", бесшумно двинулся к запятнанному световою метой холму. Вообще-то Мечник хотел пообещать, что любого хранильникова ослушника, воротившись, до смерти пришибет, однако вовремя сообразил: такая угроза была бы вовсе излишней, а для самого волхва просто-напросто обидной. Нешто волхв сам пришибить не сможет? Да и не найдется среди вятичей ни единого дурня, способного в этаком месте поссориться с Белоконем-хранильником. И в любом другом месте, пожалуй, тоже. И пожалуй, не только среди вятичей. Люди - они везде люди, и мало кто захочет сам себе позлодействовать.

К холму подобрались быстро, однако даже столь недолгого времени хватило Мечнику, чтобы засомневаться, стоит ли по-прежнему подозревать Ковадла в пакостных умышлениях.

Слободской нарочитый муж с первых же шагов стал держаться так, чтоб Кудеслав при желании почти без размаха смог достать его оружной правой рукой. Двигался Званов наперсник бесшумно и неторопливо; все приказы своего спутника, которые тот время от времени отдавал шепотом или прикосновением, выполнял споро, однако же не выказывая подобострастной спешки...

Вражьего сторожевого первым углядел тоже Ковадло.

Внезапно замерев, кователь легонько щелкнул Мечника по шлемному железу (за все время только одним этим не шибко почтительным щелканьем он и выказал накипевшую на сердце обиду за Кудеславову подозрительность); щелкнул и кивком головы указал на объявившуюся близ вершины холма подвижную тень.

Они лежали у подножия огромной раскидистой ели, совершенно невидимые в копящейся под ее ветвями черноте, и неотрывно следили, как неведомый человек дозором обходит холм.

Человек...

Одет попросту, в мех да сыромятину (так об этой поре одеваются мужики и в вятичском племени, и в мокшанском, и в боги знают каком еще). Без шапки - Волчье Солнышко нет-нет да и высветит медяным сиянием всклокоченные русые волосы. В руках рогатина - коротковатая, однако же по всему видать, что очень увесистая. И ни пластинки железа на нем, ни кожаного панциря - ничего, что выдавало бы воина. Но судя по повадке, человек этот ловок да опытен в нынешнем своем дозорном занятии.

Правда, сам Кудеслав, случись ему дозорничать в таком вот месте, первый бы раз обошел холм по верху, озирая дальние окрестности, а второй - вокруг подошвы, прислушиваясь: над самой водой (хоть старичной, хоть болотной) звуки разносятся гораздо дальше и четче, нежели верховым ветром.

Нет, боги ведают чей охоронник спускаться к подошве холма не стал и на самую вершину тоже не поднялся. Не дойдя до нее (до вершины то есть) с десяток шагов, он как-то странно шагнул - словно бы не вверх по склону, а прямо перед собой - и пропал.

Что за притча?!

И зарево-то, сияние костровое, высвечивает вершину холма так, будто в глубокой яме горит... А сама вершина не то надгрызенной видится, не то...

Точно! Двугорбая она, вершина-то! Даже нет, не двух - трехгорбая.

На плоской холмяной макушке впрямь пучились три округлых бугра не бугра, куста не куста (сквозь кусты огонь бы просвечивал)... Вроде как груды валежника, с внешних сторон прикрытые дерном... Кровли землянок? Наверняка!

Сторож, стало быть, исчез между ними; между ними же и костерок...

А ведь туговато пришлось неведомым людям - целую-то зиму перебиваться в земляночной сырости! А нынче, того и гляди, вовсе подтопит. Оно, конечно, грива, да еще холм на ней... Вроде и высоко, а все же места тут волглые, водянистые.

Тронув Ковадлово плечо, Мечник указал на скат одной из землянок. Кователь мотнул головой: опасно, мол, ну да ладно, воля твоя...

Может, и впрямь он да прочие слобожане со здешними не заодно? Может. Но чрезмерная доверчивость так и выпрашивает себе нож в беззащитную спину.

И то ведь сказать: заметил колотун дозорного или знал, что он там? А тогда для чего показал? Чтобы до поры честным прикинуться? Эх, кабы старик мордвин ясней говорил!

Ан и со стариком не просто: вряд ли настолько уж плохо он владеет вятичской речью, чтоб не суметь, к примеру, молот описать попонятнее, а то и просто единым словом назвать. Нет же... "Сильная дубинка..." "Железом набалдашена..." Боится старик. И человека этого боится, и дубинки этой, а оттого не желает назвать их по взаправдашним именам. Накликать на себя опасается. Что ж, ковательский молот - орудие ведовское, страшное...

Вскочив да взбежав по склону, Кудеслав и Званов подручный приникли к выложенной дерном стороне ближней земляночной кровли. Переждали миг-другой; потом, не расслышав никакого переполоха либо малой тревоги, выглянули с разных сторон.

Единственного, самого первого взгляда хватило Мечнику, чтобы понять, отчего ворожий охоронщик не спускался к подошве холма и зачем ворогам понадобился огонь.

Костерок (маленький, но ухоженный, а уж пищи для него запасено - и десятикратно большему хватило бы на всю ночь) горел точнехонько в центре выложенного из камней Хорсова знака. И означало это, что слабенький, зажженный людьми огонек есть как бы частица животворящего пламени могучего солнцеликого бога, пламени, извечно побеждающего темень и темных.

Так-то.

Боятся, значит.

Едва ли не с прошлого лета живя близ старицы, доподлинно зная, что рассказываемая о ней жуть выдумана из чьей-то головы ради их же безопасности, - боятся!

Будто ребяты малые, свято верящие собственной небылице о том, что остатки меда из гостевой мисы подлизал Домовой!

А охоронщиков оказалось двое. Они молчком сидели возле костра и глядели в огонь. Время от времени сидящий лицом к Кудеславу кряжистый мужик лет сорока (не тот, что давеча обходил холм, - другой) наклонялся вперед, поправляя да подкармливая огонь. Тогда становилось видней видного, что несколько дней назад - может статься, при нападении на челны - выпало ему близко спознаться с чьим-то кулаком, а то и с обухом топора. Вся левая половина этой и без того не блещущей красотою рожи превратилась в огромный вздутый черный кровоподтек...

Вся левая половина...

Рожи...

Кровоподтек...

Вот оно!

Вот оно, пришедшее незадолго перед минулым полуднем ощущение крохотного ускользистого пенька-занозы: изловчись только, подцепи, сумей потянуть, и...

Тогда ощущение это спугнули Векшин обморок и потеря меча. А теперь...

Теперь удалось-таки подковырнуть, уцепиться, потащить на себя.

Лицо. Виданное прошедшей ночью лицо Кудлая, обезображенное огромнейшим синяком. Синяком, которым, по Яромировым же словам, наградил пакостного щенка сам Яромир. Синяком не менее чем двухдневной давности.

Все оказалось простого проще. Действительно, выискивая виновника бед общины, следовало сперва уразуметь, кому от тех бед выйдет наибольшая польза. Только нужно было еще держать в голове, что пользой одного может оказаться вред для другого. Нужно было обо всем догадаться еще прошлой ночью, в граде, стоя над ямой с упокойником-подменышем...

"Уж ты прости мне, Ковадло, за недогадливость, за злобу мою недавнюю! Впрочем... Может, покуда рано прощенья просить: есть же еще и дубинка с набалдашенным на нее железом"...

Да, удалось-таки подковырнуть занозинку, уцепить, потянуть. Только потянулось за нею на свет Хорсов такое, что любому, даже бывалому во всяческих былях мужику-воину, впору обеспамятовать...

А Ковадле вовсе невдомек, что вдруг содеялось с Мечником. Будто омертвел бывалый во всяческих былях воин, будто бы вот-вот обеспамятует. Даже при этаком свете видать, как побелел; шею вытянул (не ровен час заметят!); дышит, будто сом на березе; пальцы чуть ли не по самые костяшки умудрился вогнать в земляночную кровлю...

Лишь после того, как перепуганный кователь третий раз пихнул его кулаком в панцирный бок, Кудеслав наконец вспомнил, где он нынче, для чего и зачем. Переведя дух, он еще раз взглянул на охоронников, на землянки...

Да, все было действительно именно так, как показалось еще оттуда, от подножья холма. Дерном выложены лишь те скаты земляночных кровель, которые смотрят наружу, - это чтоб сторонний наблюдатель, мельком глянув на холм, не углядел бы примет людского жилья.

А сторожа, сидящая у костра, видит вокруг себя кровли из прочных жердей да наваленного на них хвойного лапника - для теплоты, значит; вроде как травяные и камышовые кровли многих градских изб. И еще видит она, сторожа, узкие зевы земляночных входов, похожих на звериные норы, и из нор этих доносится приглушенный пологами разноголосый сладостный храп (это хорошо, что доносится, - поди, конопатит охоронничьи уши).

Да, зевы узки: одному лезть, без спешки - и то употеть. А лапник сухой, давний. Вот и ладно.

Мечник обернулся к Ковадлу, мотнул бородой - все, мол, уходим.

Ушли.

Хвала богам - незаметно ушли.

Но не далеко.

Соскользнули с холма, вновь укрылись все под той же елью, и Кудеслав, отворотившись от склона и прикрыв рот ладонями, прокричал филином дважды, потом единожды, потом опять дважды - в общем, как было условлено.

На холме возле костра завозились, ругнулись невнятно (только и понять было, что ругнулись, а как, на каком языке даже - леший разберет); потом хриплый насмешливый голос пробасил невнятно:

- Эко тя пробирает! Пугатькала - и того упужался, ажио порты взмокрели...

Снова неразборчивое бормотание - видать, "упужавшийся" пробует оправдаться. Интересно, что за люди такие? Вроде и похожего языка, а все же не от Вятка... Или неближние... Ладно, пес с ними. Об этом еще гадать, что ли? Главное, обоих можно будет спрашивать по-вятичски и вятичским ухом понимать их ответы. Обоих. Но тот, который старше, должен бы больше знать.

Не дожидаясь, покуда соберутся все, Кудеслав притянул вплотную к себе Ковадла и появившегося в числе самых первых Белоконя. Притянул и зашептал:

- Нужно от охоронников избавиться. Староватого, что с битой мордой, я сам заберу, живьем. А ты, кователь, второго порешить сможешь? Чтоб и не пискнул?