Чтение 20–й страницы книги ~Мечта империи~

- Врешь ты все, - объявила Летти. - Тебя кто-то порезал. За что? А, я знаю.

Так "Общество нравственных" поступает с насильниками. Но ты ведь не такой?

Очень мило. Даже детям известно о подобных метках. Что будет, если об этих шрамах пронюхает Вилда? Она сожрет сенатора живьем.

- Да, я как раз такой. Обожаю маленьких девочек вроде тебя, - сказал Элий.

У Летти округлились глаза, но выражение, мелькнувшее в ее зрачках, вряд ли можно было принять за страх.

- Тебя специально так изуродовали, чтобы другие думали, что ты плохой. Тебя пытали? Как она догадлива! Пожалуй, даже слишком.

- Нет, меня приняли за свинью и захотели приготовить жаркое.

- Бедный мой... - она наклонилась и поцеловала его в щеку.

И тут же отстранилась и убежала. Он слышал шлепанье ее босых ног сначала по каменным плитам двора, потом по ступеням, ведущим в дом.

Элий прижал ладонь к щеке, будто надеялся сберечь тепло поцелуя.

Утром Корнелий Икел получил от одного из фрументариев записку:

"Сегодня вечером Элий прибудет в Рим. Он тяжело ранен и не может сам передвигаться. Приезд держится в тайне - сенатор опасается Макрина и его заказчиков".

Икел сидел в маленькой комнатке таверны "Солдат императора", где часто обедал в течение последних пяти лет. Обычно трапезу с ним разделял кто-нибудь из его друзей. Но сегодня он ел в одиночестве. И это его тяготило. Жареная телятина казалась префекту претория пресной. Вино - кислым. Голоса за дверью - слишком громкими и слишком наглыми. Кусок не лез в горло - это ему, ветерану Третьей Северной войны, трибуну специальной когорты "Нереида", который на своем веку наблюдал такое...

Он отворил дверь и вышел в общий зал. Было почти пусто. Посетители таверны веселились в отдельных комнатках. Лишь двое новобранцев, уронив головы на массивную дубовую столешницу, прямо в лужу вина, громко храпели. Рядом сидела конопатая девица, задумчиво мурлыкая солдатскую песенку и разглядывая пустую кружку. Кто-то из посетителей разбил ей нос, и капли крови, неспешно сбегая по губе, капали в кружку. Несмотря на внешний лоск, умение эффектно маршировать и стрелять без промаха, гвардейцы всегда грубы со шлюхами, но девки за это любят их еще больше.

Лучше было бы назначить встречу на одной из тайных квартир фрументариев. Но Икелу необходимо было скрыть эту встречу и от фрументариев тоже.

Сегодня Элий вернется в Рим. Вернется, чтобы умереть. Почему бы раненому калеке не покончить с собой от отчаяния? Трое верных преторианцев исполнят приказ. Элия не станет, Корнелий Икел спасет Империю. Ни у кого больше не появится соблазна заменить Цезаря. Наследник Империи Александр, и другого не будет. Соблазн выбора - страшный соблазн, особенно для солдата. Солдат не должен ничего выбирать. Кроме срока своей службы. А все остальное за него решат другие. Любому ничтожеству величие Империи придаст ослепительный блеск.

Главный долг солдата, чтобы величие Рима не померкло.

"О боги, что же я делаю! - мелькнуло в голове Икела. - Кем меня назовут потомки? Новым Юлием Цезарем или презренным Катилиной?"

Дверь в таверну распахнулась. Вошли трое. Он их ждал и сразу же провел в маленькую комнатку. Гвардейцы выслушали приказ и краткие пояснения молча. Обычно эта троица никогда не задавала вопросов, чтобы ни приказывал префект претория. Но сегодня солдаты смотрели хмуро, а один из них, гигант лет тридцати пяти, сказал:

- Мне Элий всегда нравился. Икел ожидал подобного.

- Мне тоже Элий нравится! - воскликнул он почти с неподдельным жаром. -

Если честно - гораздо больше, чем все эти седые комары из курии. Но у нас нет другого выбора. Ради сохранения Империи Элий должен умереть.

Гигант еще больше нахмурился.

- Не понимаю, чем Элий угрожает Империи. Он хочет захватить власть?

- Он покушается на жизнь Цезаря. Хочет отомстить.

В связи с последними событиями его слова звучали правдоподобно.

- Хорошо... - выдохнул гигант. - Пусть он умрет. И да простят тебя боги.

Он сказал "тебя", а не "нас", и это похожее на упрек "тебе" очень не понравилось Икелу.

Пизон прошел в триклиний, наполнил чашу неразбавленным вином и выпил залпом. Бенит сидел на резном стуле - любимом сиденье самого Пизона - и наигрывал на клавиатуре органа. Еще до усыновления Бенит явился в дом к банкиру и занял самую лучшую из свободных спален. Теперь он совал нос повсюду, обустраивал все на свой вкус, успел переспать с тремя служанками из пяти, а шестую, самую несговорчивую - уволить. Он разбил две драгоценные вазы, залил какой-то дрянью ковер в таблине, устроил пожар в спальне и подрался с управляющим. Он был как чума, и Пизон совершенно не знал, как с этим бороться.

Зачем он усыновил этого подонка? Даже боги не ведают - зачем. А теперь Бенит прилип к нему и не отстает. И никогда не отстанет. Никуда от него не деться.

Вслед за Бенитом в дом притащился мерзкий старикашка Крул, ковырял заскорузлым ногтем драгоценные фрески Аквилейской школы и ругался по поводу выброшенных на ветер денег. "Одна мазня, туман какой-то, ничего не разобрать, - бормотал старикан. - Не люблю я эти новшества". На кухне Крул обследовал каждую кастрюлю, сделал поварам выговор за транжирство, в бельевой - распек служанок за порванные простыни, умудрился отнять у управляющего чековую книжку, а потом явился в таблин Пизона и пустился в рассуждения о политике, перемывая косточки каждому из шестисот сенаторов по очереди. Пизон попытался заикнуться о том, чтобы Крул убрался куда-нибудь подальше, но Бенит горой встал на защиту деда. И банкир уступил, сам не зная почему.

Вскоре Пизону начало казаться, что он сходит с ума. Сходит, но никак не может сойти.

- Папаша, ты слишком много пьешь, - заметил Бенит. - Наконец-то я могу называть тебя папашей законно.

- Заткнись. Я не нуждаюсь в твоих советах.

- Неужели ты не хочешь послушать мои умные мысли?

- Бенит, мы оба висим на волоске. Драчка в подвале сорвалась, мой заказ не выполнен, а этот олух Макрин пустился в бега. Я взял два клейма. Одно - чтобы из

Цезаря выпустили кишки, и второе, чтобы сделаться императором. Заплатил за каждое миллион сестерциев. А что вышло? Пшик!

- Друг мой, это-то и хорошо. Потому что императором теперь стану я. А Цезарь все равно умрет.

Пизон смерил своего только что усыновленного сынка презрительным взглядом. Бенит сидел на высоком стуле и играл на клавиатуре органа пальцами ног. У него была одна клавиатура - без труб. Но эти беззвучные упражнения чрезвычайно его забавляли. Он приходил в восторг от одного нажатия клавиш.

- Что? Я посвятил тебя в свои планы, а теперь ты... - Пизон задохнулся от подобной наглости. - Ты украл у меня идею, подонок!

- Разве подлость охраняется Римским правом? Напротив, насколько я помню, одно из положений права гласит: "К постыдному никто не обязывает".

- Ничтожество!

- Неправда. Я - великий. Просто великие иногда кажутся людям примитивным смешными и непонятными. Вот на тебя точно никогда не падет выбор.

Из-за твоего богатства. А я беден. Но при этом потенциально богат. Я там и здесь. И нигде. Таких обожает толпа. Она влюбляется в них мгновенно и надолго. Да здравствует толпа! За две тысячи лет она не сделалась ни умнее, ни просвещеннее! Папашка, налей мне. Я хочу выпить за толпу.

Как ни странно, но Пизон исполнил просьбу Бенита.

- Папашка, мне очень понравился твой замысел, но я внес с него некоторые коррективы. Я - твой корректор, папашка, цени. Кстати, ты знаешь, что Элий в Риме? Нет? Приехал тайно. Говорят, он болен. Так вот, сегодня ночью я убью Цезаря, а в убийстве обвинят Элия. Разумеется, с него снимут потом обвинение... может быть. Но это не важно. Главное - бросить тень. Элию не избавиться от нее до конца жизни. А главное, Руфин никогда не простит Элию смерти сына - не важно, виновен сенатор или нет. А потом выйду я весь в белом. И стану императором.Пизону казалось, что Бенит бредит.

- Поражен грандиозностью моих планов? - продолжал Бенит. - Я уберу Цезаря, потом Руфин уберет Элия, а уж потом мы с тобой, дорогой папашка, придумаем, как не торопясь убрать Руфина. Настало время массовой уборки. Урожай созрел.

Пизон вновь наполнил свой кубок и осушил.

- А потом ты уберешь меня?

- Нет, дорогой папочка. Ты сам устранишься. Отойдешь в тень и будешь мне помогать добывать власть. А я буду помогать тебе добывать деньги. У нас будет совместная компания. "Пизон и сыновья. Рим и провинции". Неплохо звучит? Мы как два братца Диоскура - один бессмертный, другой - обычный человек.

- Потише, пожалуйста, - шепотом попросил Пизон.

- А что такого? Неужто Руфин не знает истории о двух любящих братьях Касторе и Поллуксе? Не волнуйся, папашка, доносчиков никто не слушает нынче. Лучше давай заключим пари на миллион сестерциев, что я сделаюсь Августом.

- Руфин еще жив и не собирается умирать.

- Миллион, папаша. Неужели тебе жаль миллиона для родного сыночка?

И он ударил разом двумя ногами по клавиатуре. Пизон сморщился, как будто пронзительные звуки органа в самом деле раздались в комнате.

Отставной фрументарий Лапит пробирался по рынку меж женщин в ярких двуцветных платьях и слуг с сумками и корзинами. Лапит любил сам ходить на рынок и выбирать зелень и фрукты. А еще он непременно останавливался возле торговца антиквариатом, в основном поддельным, что расположился под пестрым тентом возле статуи Меркурия. Но среди его барахла порой встречались подлинные и по-настоящему ценные вещицы. Завидев постоянного покупателя, старый торговец-сириец ожесточенно замахал руками, приветствуя Лапита.

- О благородный и несравненный Лапит! - кричал антиквар, хотя бывший соглядатай был от него еще в десяти шагах, - я нашел для тебя подлинное ожерелье царицы Клеопатры. Только посмотри!

И старый пройдоха достал из-под прилавка потертый кожаный футляр. Внутри тускло поблескивала нитка дешевых гранатов. Вряд ли подобное ожерелье надела бы даже служанка Клеопатры. Лапит презрительно хмыкнул.

- Не нравится? Тогда я поищу что-нибудь другое... Что скажешь о броши в виде скарабея?

Антиквар суетился, выбирая подходящую вещицу среди многочисленных безделушек.

- Лапит...- услышал соглядатай рядом с собой незнакомый голос.

Он обернулся, но никого не увидел.

- Не оборачивайся, сделай вид, что интересуешься барахлом этого жулика, - продолжал голос.

Странный голос... Но только чей? И тут Лапит почувствовал, что у него холодеют руки и ноги, - он увидел, как мраморный Меркурий повел нарисованным глазом и едва заметно подмигнул. Лапит уронил корзинку с зеленью.

- Я простоял целый час на солнцепеке, пока ты ползал по рынку, выбирая пучок редиски, - шептал Меркурий. - А теперь слушай меня внимательно. И не отвечай вслух, только кивай головой. Понял?

- Да, - выдавил Лапит.

- Что ты сказал, доминус? - Тут же повернулся к покупателю антиквар.

- Ничего, - Лапит кашлянул, прочищая горло. - Лишь то, что сегодня выбор не велик.

- Что поделать. Подлинно интересный товар попадается все реже и реже.

Может, тебя интересует мумие? Эта смола, по вкусу напоминающая амброзию.

- Ничего не говори, идиот, - прошипел Меркурий. - Только кивай.

Лапит послушно кивнул.

- Ты купишь мумие? Сколько? - радостно воскликнул антиквар.

- У тебя есть кто-нибудь на примете, кто может проследить за фургонами из Массилии? Куда везут черные камни, похожие на смолу? Мне нужен пункт назначения. И как можно быстрее. У тебя есть верный человек?

Лапит несколько раз кивнул.

- Я достану завтра. Завтра ты придешь? Непременно? - в восторге лопотал торговец.

- Ах, прохвост! - воскликнул каменный Меркурий. - Торговля этим суррогатом запрещена. Ее варят из мумий фараонов. Жулик.

- Жулик, - подтвердил Лапит, забыв, что должен соблюдать молчание. Антиквар обиделся:

- Клянусь Меркурием, сделка будет честной! Может, возьмешь этого скарабея?

Всего сотня сестерциев. А он из знаменитой гробницы Тутанхамона, раскопанной археологом Картериусом.

Скарабей был месяц назад сделан в захудалой мастерской в Луксоре из полудрагоценных камней.

- Как только узнаешь, куда везут руду, явишься немедленно в мой храм, - продолжал наставления бог жуликов и торговцев. - Принесешь в жертву петуха, а затем сообщишь все, что удалось узнать. Все понял?

Лапит кивнул.

- Я так и знал, что тебе понравится. Замечательный скарабей! Он принесет тебе счастье! - ликовал торговец - давненько ему не удавалось так ловко ввернуть покупателю примитивную подделку.

Лапит скривился, но вынужден был вытащить из кошелька несколько монет и расплатиться. Оставалось надеяться, что боги компенсируют вынужденные расходы. Но Меркурий не торопился это подтвердить. Тогда Лапит покосился на статую. Она больше не подавала признаков жизни - не подмигивала нарисованным глазом и не хмурила брови. Обычная статуя Меркурия, такую можно увидеть на каждом рынке.

Глава 2

Второй день ожидания Меркуриевых игр в Антиохии

"Вчера банкир Пизон усыновил молодого человека по имени Гай Бенит Плацид".

"По мнению префекта претория вестники слишком большое значения уделяют

событиям в Хорезме".

"Акта диурна". Иды июля <15 июля.>

Утром Кассий в который раз подтвердил, что некий прибор обеспечивает Элию "тень" и ни боги, ни гении не способны теперь обнаружить беглеца. В самом деле их никто не беспокоил в маленьком домике в Никее. Воздух был пропитан морем, и каждый вздох, казалось, укреплял силы и прибавлял здоровья. Элий хотел даже отправиться в ближайший храм Меркурия и сжечь несколько зерен благовоний на алтаре в благодарность за удачное завершение путешествия, но Кассий строго-настрого запретил сенатору выходить из сада. При этом медик бросил на Элия странный, как будто испытующий и одновременно виноватый взгляд.

И этот взгляд очень не понравился Элию. Точно такие же взгляды бывают у сенаторов, когда они собираются завалить твой законопроект и сообщают сочувственно, что предложенный закон всем хорош, но они никак не могут его поддержать.

- Ты узнал, где сейчас Юний Вер? И что с ним? - встревожился Элий.

- По последним сведениям вернулся в Рим. С ним все хорошо. Даже очень... очень хорошо...- Кассий смутился, снял очки и протер стекла. - А тебе лучше поспать, это придаст сил.

Элий был уверен, что Кассия что-то мучает, но не мог понять - что.

Элий завернулся в простыню, как в тогу, и спустился к своему деревянному ложу возле бассейна. Он надеялся, что Летти придет сюда вновь. И он ждал ее прихода.

"Старый идиот! - одернул он сам себя. - Ухлестывать за четырнадцатилетней девчонкой! Совсем выжил из ума".

Но подобные упреки не привели его в смущение. Лета сама почти что призналась ему в любви. Но в следующее мгновение ему представилось, что она ушла на пляж со своими ровесниками, плещется в море, а потом валяется на золотом песке. И он понял, что примитивно ревнует. Он почти до конца придумал эту сценку на пляже, когда услышал знакомое шлепанье босых ног. Элий хотел подняться ей навстречу, но не успел - она налетела маленьким ураганом и повалила его на ложе..

- Как здорово, что ты здесь! - воскликнула Летти.

- По-моему, тебя не обучали хорошим манерам, - его голос прозвучал чуть более сурово, чем хотелось самому, - ненароком она толкнула его в больной бок.

- Здесь Лазурный берег! На побережье можно наплевать на все манеры и правила, на все-все... И мы с тобой можем общаться без всяких условностей, вот так запросто.

Она погладила его по руке, и одно ее прикосновение возбудило его.

Разумеется, это не любовь, это легкое опьянение, но как приятно быть опьяненным!

Голова кружится, беспричинно весело, чувствуешь себя мальчишкой.

- Ты здесь с бабушкой? - спросил он.

- Нет, одна, то есть... - она смутилась. - Со мной... опекун.

Нет, нет, надо все это прекратить. Она совсем ребенок. В ее возрасте девчонки влюбляются до безумия...

- У меня к тебе просьба, Летти. Ты не могла бы выйти на улицу, - он старался говорить серьезным деловым тоном, но против воли его губы расползались в улыбке. - Наверняка на ближайшем перекрестке есть лоток с вестниками. Возьми для меня все последние номера "Акта диурны", начиная с седьмого дня до Ид июля.

- Это невозможно... - Летти смутилась еще больше. - Мне... я... Опекун запрещает мне покидать сад. Он... он боится за меня. И я тоже боюсь!

Она обвила его голову руками и прижалась щекой к его щеке. От тепла ее кожи у него перехватило дыхание. Что она делает?! Этого еще не хватало!

- Я так боюсь, - прошептала Летти, - что они найдут меня и убьют.

- Кто найдет?

- Палачи. Меня приговорили к смерти. Ее невнятный и жаркий шепот походил на бред. Но Элий не в силах был разомкнуть ее руки. Ему хотелось лежать вот так, и ощущать теплоту ее кожи и дыхания, и чувствовать упругость маленьких полудетских грудей. Он слышал, как отчаянно бьется ее сердце.

- Тебя не могли осудить на смерть, - попытался возразить он.

- Меня приговорили. И, когда найдут, исполнят приговор...

- Я не слышал, чтобы какую-нибудь девушку приговорили к смертной казни в последний год. Полагаю, такой случай запомнился бы.

- Это был тайный суд. О нем никто не знает.

- Ну хорошо, пусть так! - После подпольной гладиаторской арены Элий не удивился бы, обнаружив еще и пару-тройку подпольных судилищ. - Но за что тебе грозит смерть? Ты убила кого-нибудь? Нет? В твоем возрасте можно получить смертный приговор лишь за убийство, совершенное с особой жестокостью. За несколько убийств. Или за убийство должностного лица. Поверь мне, я знаю право.

- А за государственную измену? Элий на мгновение прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти страницы кодекса.

- Да, можно, но доказать измену в мирное время очень трудно.

Особенно по отношению к молоденькой девушке, которая не имела доступа к государственным тайнам. Любой адвокат после первого слушания добьется прекращения дела.

- Но я ее открыла, - прошептала она.

- Что - открыла? - не понял он.

- Я открыла тайну и совершила государственную измену, - она смотрела на Элия полными ужаса глазами.

Ее слова казались одновременно правдивыми и бредовыми. Он верил и не верил ей. Но страх ее был неподделен. Она вся дрожала. Она боялась необыкновенно.

- Теперь палачи найдут меня и казнят, - повторяла она как в бреду и вновь прижималась к нему, ища защиты.

- Послушай...

- Нет, не перебивай меня! - она схватила его за руку. - Ты наверняка знаешь, что казнить девственниц в Риме запрещено. И прежде, чем казнить, палач изнасилует меня. - Элий хотел опровергнуть ее безумный домысел, но не смог, сообразив, что этого древнего закона никто не отменял. - Я боюсь этого больше, чем смерти... Я умру... пусть... раз я совершила такое... но не хочу, чтобы надо мной надругались. Вспомни дочь Сеяна. Я представила себя на ее месте. Этот закон якобы охраняет жизнь детей и молоденьких девушек. Но это вранье. Если кого-то надо убить, его все равно убьют. Только еще сделают... такое.

- Летти, я не допущу... Я завтра же... Но она не дала ему договорить и зажала рот ладошкой.

- Элий, ты должен для меня это сделать.

- Да, моя девочка, все сделаю, я добьюсь пересмотра дела.

Она отрицательно покачала головой.

- Ты должен сделать меня женщиной. Тогда палач сможет казнить меня, но не обесчестить.

- Летти, что за глупости ты говоришь! Ему хотелось наорать на нее и отшлепать, как капризного ребенка, который довел бедного педагога до белого каления, но не получилось. Он ей верил. Она говорила правду.

- Это не глупость. Я люблю тебя уже два года. И мне будет хорошо с тобой. И тогда я не буду бояться смерти.

Ее убежденность походила на исступление. Что бы он ни говорил, она упрямо твердила о смерти и о суровом приговоре. Она повторяла, что видит своего палача - он маленького роста, с короткой шеей, у него низкий лоб и приплюснутый нос. А изо рта невыносимо воняет. И еще - у него нет глаз. То есть органы зрения есть.

А глаз нет. Пустота. Ничто. Пропасть. Смерть. Описание палача поразило Элия. Ему стало казаться, что он и сам видел этого человека когда-то. Возможно, в карцере, посещая кого-то из заключенных, чтобы помочь с апелляцией. Рассказ о палаче нельзя было опровергнуть никакими доводами. Палач существовал и неумолимо приближался к своей жертве.

- Я так хочу... исполни мое желание,- шептала она. - Ведь ты исполнитель желаний. Ты не можешь отказать...

Она была права: он не мог сказать ей "нет". Летти вновь обвила его шею руками. Ее губы были мягкими и податливыми. А грудь упругой, и талия так тонка, что он мог бы руками обхватить ее и пальцы сошлись бы у девушки на позвоночнике. Ее туника, упав, открыла слишком хрупкое и тонкое тело - узкие плечи, длинные худенькие ноги, белизну и нежный отсвет кожи - так мрамор просвечивает в солнечных лучах. Но мрамор был теплый и податливый, и уступал его прикосновениями, и дрожал от возбуждения и страха. А любовнику Марции Пизон ничего не стоило довести до экстаза и мраморную статую. И когда она в самом деле забилась в его руках, изнемогая от незнакомого пугающего наслаждения, он овладел ею, и боль ошеломила ее, и в происходящем ей почудилось что-то воистину палаческое... А он лишь опьянил себя, но не утолил жажды. Ему хотелось вновь овладеть ею, но он сдержался, боясь, что испугает ее своим необузданным вожделением.

Элий понимал, что сделал непростительную глупость, что должен был разуверить ее в нелепых фантазиях. Но в том-то и дело, что он не мог ее убедить. Это она убеждала, а он верил каждому ее слову. Она имела над ним странную, сверхъестественную власть. Не любовную власть, нет, какую-то другую...

Летти лежала, прижавшись к нему, и тихонько всхлипывала. Она была растеряна и ошеломлена. В своих полудетских фантазиях она представляла это иначе, более возвышенным и менее плотским. Она вновь всхлипнула.

- Было больно?

- Немножко. Но это ничего. Боль - это не страшно. Когда я попала в катастрофу и умирала, было куда больнее. Вот то было - ужас... непереносимо...- Она замолчала, не сразу сообразив, что сравнила объятия Элия с объятиями бога Фантаса.

- Ты попала в катастрофу... - повторил он. Пробиваясь сквозь густую листву, пятна солнечного света ложились на обнаженное тело Летти.

- Ну да... Я находилась несколько дней между жизнью и смертью...

- Ты - Петиция Кар? - выдохнул он. Она вскрикнула и спрыгнула с ложа, на ходу поднимая тунику.