Чтение 20–й страницы книги ~Сельва не любит чужих~

У крыльца мьюнд'донга толпились колонисты, вызволенные им из плена. Оттолкнув в сторону не слишком упиравшегося Н'харо, Микола Шевчук, Рыжий Гном, ухватил Дмитрия за плечо.

- Пане провидныку! Не треба йти дотуда! Дикие, чую, задумали щось погане!

- Я должен, Колян, - отозвался Дмитрий. - Я сгубил тринадцать воинов, и я дгаа, как и они.

- Але ж воны сварят тебя живьем, Дмитро! - рука у Миколы, оказывается, умела быть тяжелой. - Останься тут. Мы, коли що, зможемо захиститы тебя!

Дмитрий покачал головой.

- Спасибо, Колян. Спасибо, Олекса. Но я должен...

- Возьми хоть оцей кавунок, батько! - молоденький Олекса, глядя преданно, словно собачонка, протянул бывшему нгуаб'дгге крошечную гранатку. - Возьми, молю!

- Обойдусь, хлопцы, - в последний раз отказался Дмитрий, уже готовясь переступить порог. - А если что...

- А если что, начальник, - донесся хрипловатый голос Армена, непонятного землянина, не похожего на колонистов, но старающегося держаться вместе с ними, - то, в случае чего, свистни. Поможем!

Внутри мьюнд'донга оказалось дымно и людно.

Большой Дом Мужчин, в ясную погоду пустовавший, сейчас гудел, словно десяток пчелиных ульев. В самой середине, на плотно утрамбованном, очищенном от травы земляном полу полыхал костер, и рваные языки пламени, извиваясь и дергаясь, словно в припадке падучей, тянулись к самой крыше, обжигая бумиановые палки. Просторный, уходящий на много десятков шагов вперед зал подсвечивался еще дюжиной смоляных факелов, прикрепленных к колоннам из железного тополя, подпиравшим высокую крышу. За огнем костра, искаженные прозрачным маревом, виднелись призрачные фигуры людей, и ряды черноволосых голов терялись в далеком, затемненном до полной непроглядности конце зала...

Сверкали белки глаз, белели головные повязки и седые кудри старцев. Слева, сбившись в темную кучку, стояли женщины во главе с Мэйли. Им не так уж часто доводилось удостаиваться приглашения в мьюнд'донг, и сейчас они были возбуждены и взвинчены. В мареве костра лоснились малиновые, зеленые, желтые шали, доносилось приглушенное бормотание, шушуканье, несдержанные возгласы детей, уже не голозадых, но не вошедших еще в возраст двали.

Справа в полном военном уборе выстроились взрослые воины - все, как один, плотные, мускулистые, подтянутые мужчины, изукрашенные узорами-татуировки.

- Бом-м-м! - рухнул из тьмы и повис в спертом воздухе мьюнд'донга тяжкий, не желающий угасать звон. Дмитрий шагнул с порога вперед. К низким массивным скамьям, на которых рядками восседали м'вамби, старейшины, без совета с которыми не может решать важнейшие из дел никакой вождь, даже такой могучий, как покойный родитель Гдламини. Старцы, похожие один на другого, невозмутимые, украшенные редкими пощипанными бородками, выкрашенными в зеленый цвет, сидели чинно, словно подремывая, и лишь сухие пальцы теребили бахрому черных и синих накидок с алой каймой по краю.

В самом центре, на высоком престоле, вырезанном из гигантского корневища, строгая и недоступная - Гдламини.

Еще шаг вперед, к молчащим людям. Сотни и сотни глаз скрестились на Дмитрии и замерли, безмолвно ожидая чего-то, понятного только им, дгаа... Физически ощущая неотступное давление сотен взглядов, Дмитрий стоял по другую сторону костра, у всех на виду. За его спиной беспокойно переминался Н'харо. И еще - неведомо откуда возникший, словно из воздуха сгустившийся дгаанга в черно-желтой пернатой маске Мг'тгаи' Мг Клинка Всех Смертей...

- Ху! - выкрикнул дгаанга.

И тотчас тревожной россыпью ударили невидимые во тьме тамтамы. Много. Может быть, десяток больших, и уж, во всяком случае, никак не меньше двух десятков малых.

Дробь участилась, сделалась сплошной. И оборвалась. Стало очень тихо.

Спокойная, небесно-торжественная, поднялась с резного престола Гдламини, такая, какой он никогда еще, даже на обряде посвящения в дгаа, не видал ее.

Сейчас она казалась старше своих лет. Полосатое одеяние свободно облегало стройную фигуру, не оставляя взглядам (ничего, кроме шеи, лица и кистей рук, тонкую талию перетягивал широкий пояс из черной переливающейся ткани, унизанный драгоценными камнями. В диадеме, украшающей лоб, синим осколком неба горел и плавился в алом отсвете пламени сапфир.

Медленно и грациозно дгаамвами скрестила руки на груди, переплетя пальцы особым способом, призывающим духи ушедших прислушаться к словам.

- Что видим мы, люди дгаа? - обычно певучий, сейчас ее голос был хрипл и прерывист. - Вот что мы видим: живущие в Выси сжалились над муками своих детей! Ночная молния вместе с белой звездой принесла нам своего сына, и Тха-Онгуа благословил его приход. Вот он, Д'мит-ри-тхаонги, земани. - Гдламини взметнула руки в сторону Дмитрия, и широкие рукава взвились в воздух, а тень, похожая на черного ястреба, метнулась по стене и стропилам. Голос вождя набирал силу, он уже звенел от волнения, и слова звонкими каплями слепого ливня падали в притихший зал. - Он мудр и справедлив, как слепой Ваанг-H'ryp. Он могуч и бесстрашен, как Великий Леопард Т'та Мвинья! Душа его рождена из пепла сожженных врагами героев. Плоть его изваяна теми, кто живет в Выси. Кто, как не он, объединит всех, умеющих сражаться? Кто, как не он, отведет от народа дгаа беду, подползающую с равнины? Он не посрамил звания нгуаб'дгге, половинного предводителя. Быть же ему нашим нгуаби, Великим Военным Вождем Дгаа! Хэйо!

- Хэйо, хой! - вздрогнул и покачнулся мьюнд'донг от громового тысячеустого приветствия.

Дмитрий, стараясь не упустить ни слова, вслушивался в страстную речь вождя. Но не все слова были понятны ему, ибо Гдлами употребляла сейчас многие выражения, доставшиеся в наследство от давно забытых предков. Одно было более или менее понятно: казнить его не собираются. Напротив, кажется, мечта Гдлами вот-вот станет былью.

И вдруг сделалось страшно. Тогда, среди общей пляски, накануне первого похода, ему вовсе не думалось о том, что он - всего лишь лейтенант, да и то - стажер, а лейтенантам противопоказано прыгать сразу в генералы, да еще и в самый канун серьезных военных действий. Теперь; после похода в Межземье, после трупов на помосте в Тгумумбагши, после слепой стычки в сельве, после М'тварь'Я и клещей, - думалось.

И он уже вовсе не был уверен, что хотел бы так вот, прямо сейчас, принять под командование дивизию. И полк тоже. А вот роту он у разумного батальонного взял бы с удовольствием. Но где же его взять, того, разумного...

- Скажи свое слово, Дми'митри-тхаонги, - дошел до него незнакомый, заглушенный и искаженный маской голос дгаанги.

- Я... - начал было Дмитрий и осекся. Ему хотелось сказать очень многое, но слова языка дгаа внезапно оказались бессильны выразить все, что рвалось с уст. - Я... не смею стоять перед вами. Вы хотите доверить мне войско? Но ведь я не уберег тринадцать воинов. Я потерял их. Это моя вина.

- Дья! - выкрикнул дгаанга. - Дья!

Тринадцать раз подряд, кажется даже не набирая воздуха в легкие, на едином дыхании выкрикнул короткое слово украшенный маской Клинка Всех Смертей, и тринадцать раз мьюнд'донг скорбно и мрачно поддерживал его крик:

- Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху! Ху!

И вновь сделалось тихо. Лишь голос вождя отточенным добела ттаем взрезал безмолвие.

- Ты встал за честь дгаа и отомстил обидчикам двинг-г'я наших друзей. Ты - Леопард Справедливости, - сказала Гдламини. И люди дгаа поддержали ее:

- Ху!

- Я плохо знаю сельву, мвами, - покачал головой Дмитрий. - Я стою перед вами живой, а они...

- У войны нет глаз. У войны нет сердца. Она не выбирает, когда голодна. Люди дгаа! - мвами перешла на исступленный, гневно-ликующий крик. - Наш нгуаби знает оружие чужеземцев, ему открыты их боевые хитрости. Он победит злобных врагов их же оружием! Хэйо!

- Хой! - выдохнул полутемный зал.

- Есть ли иное слово? - тихо спросила Гдлами.

И один из старцев, доселе молчавших, встал, опираясь на посох, и поднял руку в знак желания говорить.

- Мое слово не против, люди дгаа. Но пусть пришедший с белой звездой ответит: почему он сумел сберечь и вывести мохнорылых чужаков, а наших двали оставил в сельве?

Снова все стихло, но на сей раз тишина была не густой, словно мед, и не гулкой, подобно ущелью; нет, она чуть слышно звенела, подобно туго натянутой тетиве.

Во рту у Дмитрия вдруг стало сухо, как в Калахари, а ладони внезапно сделались противно-влажными.

- Позволь ответить мне, почтенный м'вамби! - рассыпался внезапно в бликах пламени веселый, рокочущий наподобие молодого грома баритон. - Зачем говорить: оставил в сельве? Вот мы, стоим перед вами! Разве я не Мгамба вваНьякки, ефрейтор? Разве мои урюки похожи на души ушедших?!

Издалека, из самой мглы волной покатились, все усиливаясь и усиливаясь, удивленные возгласы, всплески радостных криков. Мьюнд'донг зашуршал, рванувшись ко входу, где, не переступая порога, высился улыбающийся воин с карабином в руке. За ним плечом к плечу - двали, только никто бы уже не решился назвать этих суровых бойцов дванги, юнцами. Холодно мерцали наконечники копий, тускло блестели дула автоматов.

- Мгамба, брат! - Дмитрий не помня себя рванулся к чудесно явившемуся другу, но Н'харо удержал его на месте, радостно и укоризненно покачав головой.

- Разрешите обратиться, сэр? - шагнул через порожек Мгамба, и Дмитрий, внутренне усмехаясь, но принимая предложенную игру, ответил четко и отрывисто:

- Разрешаю!

Он еще не понял, что никто, кроме него, не считает этот обряд, новый, но уже обязательный, игрой.

- Рейдовое подразделение первого гвардейского взвода имени Президента Коршанского задание выполнило! За время перехода потерь в живой силе не имеется! Докладывал командир рейдового подразделения ефрейтор Мгамба!

- Вольно, ефрейтор! - не сдержавшись, взрыкнул Дмитрий, и пришедшие, торопливо войдя под крышу, растворились во мгле, встав рядом с сородичами.

- Есть ли еще вопросы, люди дгаа? - счастливым голосом вопросила Гдламини.

- Нет, нет! Хэйо, наш вождь! Хэйо, наш нгуаби, хэйо!

От мощного крика сотен мужчин и женщин ходили ходуном дощатые стены мьюнд'донга.

Бо-о-омм-ммм-мм-м! Боо-о-оомм-м!

Тяжелые звуки гонга заполнили зал, призывая собравшихся к вниманию и соучастию.

Юный дгаанга, уже сбросивший маску Смерти, но кажущийся почему-то древним старцем, облаченный уже не в алую накидку, а в длинный синий балахон с желтым Солнечным кругом на спине, вышел к костру, остановившись там, где от жара уже начинали свиваться и потрескивать волосы.

Приняв из чьих-то торопливых рук крупного гривастого петуха, он взмахнул им над головой, трижды перекрестив птицей Дмитрия. Затем, выхватив из-за пояса блеснувший в огне костра нож, одним ударом отсек петуху голову и отпустил.

Обезглавленная тушка забилась на полу, запрыгала, расправив трехцветные крылья. Присев на корточки, дгаанга принялся внимательно изучать кровавые следы на утоптанной земле. Затем подпрыгнул, трижды хлопнул в ладоши и окровавленными ладонями коснулся лица нгуаби.

- Ху! Йо'й'г маро уйя'нг! Да! Это так! Это верно!

- Хой! - одобрительно подпела толпа.

Из полумглы выскочили двое полуголых двали, схватили еще вздрагивающего петуха и принялись ловко его ощипывать. Тем временем дгаанга продолжал священнодействовать. Убив толстого, жалобно поскуливающего щенка, он омочил свой нож в его крови и прикоснулся лезвием к накидке Дмитрия, затем провел кончиком клинка по волосам.

Пристально глядя в глаза землянина, дгаанга воздел руки к потолку и зарокотал тяжелым, незнакомым, утробным голосом, похожим на грохот трясущейся земли:

- Не имеющие имен послали тебя народу дгаа, нгуаби! Имеющие имена нарекли тебя грозным именем Д'митри, ибо ты есть сын грома и молний! Все знают отныне, что есть у нас ты и что ты с нами, хотя еще и не всем было дано увидеть тебя! Ты вождь войны и чести, и голова твоя цвета крови!

Дгаанга обмакнул палец в чашу со щенячьей кровью и провел на лбу Дмитрия горизонтальную черту. Набитый до отказа мьюнд'донг выдохнул:

- Хой!

- Ты вождь справедливости и победы, и да будет лик твой отражением души!

Две белые полосы легли на щеки Дмитрия, и мьюнд'донг подтвердил:

- Хой!

- Вестники вечерней зари набрасывают накидку на плечи твои, и вестники утренней зари оборачивают бедра твои, - дгаанга поднял над Дмитрием огромного, втрое больше первого, петуха и помахал им, словно знаменем. Сверкнул ттай, и голова петуха с гигантским фиолетовым гребнем осталась в сжатых пальцах совершающего обряд, а тело забилось на земле.

Дгаанга макнул пальцы в теплую кровь, бьющую из обрубка шеи, и помазал губы Дмитрию.

- Ты от этого мига вестник веры и надежды. Ты прогоняешь ночь и призываешь рассвет. Ты хранитель надежды на восход солнца, и тебе нести силу наших гор, передавая ее из рода в род. С тобою отныне наша свобода, надежда, жизнь. С тобой, о пришедший с белой звездою, мир в сельве, единство народа дгаа, смерть врагам и благо друзьям! Хэйо, хой! Хэйо, хой!

И мьюнд'донг утвердительно ответил:

- Хой!

Потом дгаанга повел Дмитрия за руку, и землянин шел, плохо различая происходящее, словно в тумане. Так же, не вслушиваясь в слова, повторил он вслед за дгаангой священную присягу нгуаби. Приняв от слушающего Незримых большое, размером почти со страусиное, яйцо г'г'ии, сиреневое в ярко-зеленую крапинку, он что есть силы ударил им оземь.

Яйцо разорвалось с грохотом, как граната.

Выбежавшие вслед воины восторженно показывали, куда, как, насколько далеко разлетелись скорлупки, капельки белка и темно-бордового желтка...

И снова - своды мьюнд'донга.

Снова - сорванный от напряжения голос дгаанги, - возвещающего, что клятва принята Твердью и Высью. Пятеро старцев, семеня, приблизились к нгуаби, накинули на плечи ему взамен сорванной и разодранной в клочья накидки красный плащ, похожий на плед с тремя продольными черными полосами и белым овалом, изображающим слепое лицо Ваанг-Н'гура и безликость сестры его, а затем отступили, пятясь и низко кланяясь.

Теперь он уже не стоял. Теперь никто не мог сидеть в его присутствии без позволения, кроме вождя. Его усадили на высокий обрубок дерева, покрытый торжественно внесенной шкурой снежного леопарда. По бокам встали Н'харо и Мгамба, ефрейтор и сержант - телохранители. Они указывали ему, подсказывали, нашептывали, а он делал все, словно во сне, безропотно подчиняясь повелительным жестам дгаанги, завороженный пронизывающе-покорным взглядом толпы, кажущейся сейчас единым целым. И только где-то на окраинах сознания билась и звенела спасительная мысль, позволяющая удержаться на краю реальности, не сорвавшись в бред: "Так надо. Так надо. Так надо!"

Сейчас ему мог бы очень помочь Дед. Прийти, посмотреть и хохотнуть коротким, все объясняющим смешком. Подумать только! Еще совсем недавно он шлялся в самоволки, сидел в аудиториях Академии, пел под гитару в кают-компании "Вычегды", и кто бы поверил, скажи он корешам, что скоро окажется тут, в пещере парней едва ли не из каменного века, в интереснейшей роли охотника за головами?..

Но нет здесь Деда, и даже голоса его нет.

А те, кто вокруг, они и не думают смеяться. Все до оши-зения торжественны и серьезны! Бред! Неужели можно во все это верить? Но ведь они же верят!

- И пусть верят, Димка, - появился вдруг Дед, которого он уже и не чаял услышать, во всяком случае, сейчас. - Уж поверь мне, человеку обязательно нужно во что-то верить. И пускай лучше верят в тебя. Им это необходимо. А ты потерпи...

- Отведай, дгаангуаби!

Два старика подносят ему большое блюдо с целиком сваренным петухом, а за ними двое двали несут корзинку, наполненную крупными отварными зернами, похожими на рис.

Что делать? Просто - есть, или?..

Н'харо, мгновенно уловив растерянный взгляд нгуаби, не оплошал. С его помощью все встало на свои места. Оказывается, у тушки следовало отломить левую ногу и уложить на медную тарель, посыпав тремя горстями зерен!

- Утоли жажду, дгаангуаби!

Гдламини, отстранив девушек-прислужниц, сама приносит к его сиденью чашу крепкого пива. В ее глазах - такая откровенная радость, что невольно вспыхивает догадка: да не она ли, стервоза малая, пристроила все это, с явлением Мгамбы и прочим? Пригубив напиток, Дмитрий торжественно вернул его дгаамвами, упорно и насмешливо сверля вождя взглядом.

Она не выдержала. Потупилась, пряча неуместную улыбку.

Блюдо с петухом, корзина с кашей и чаша с пивом пошли по кругу старейшин, и м'вамби один за другим, строго придерживаясь очереди, определенной возрастом, заслугами и родом, откладывали в глиняные плошки священное угощение.

А в зале тем временем становилось все оживленнее, гораздо веселее и шумнее, чем в чопорном кругу лучших людей.

Сперва изредка, затем все чаще доносились взрывы смеха.

Девушки, лукаво улыбаясь, обносили присутствующих, не обходя ни единого, глиняными жбанами с пивом...

Вновь застучали тамтамы, но теперь уже не выматывающе-нервно, а так, что ноги сами начинали подергиваться в такт ритму, готовые немедленно пуститься в пляс. Их перестук поддерживали плавные подзвоны малых гонгов. Затем гулко запели мужчины. В круг выскочили первые танцоры. Идя друг за другом, они, сперва нестройно, но с каждым мгновением все более слаженно, запели веселую песню о том, как хорошо в краю Дгаа жить, в краю, где так вольно и без опасений дышит полной грудью смелый, готовый в любой миг сурово насупить брови человек...

Песня крепла, набирала силу. Ее подхватили зрители, и вот уже запел весь мьюнд'донг, а танцоры двинулись уже не с притоптыванием, но легким, летящим шагом. Ритм пляски участился. Плясуны круг за кругом обходили костер. Они прыгали и извивались в мареве пламени так, что земля негромко гудела от топота их ног. Стены мелко вибрировали.

Потрясая копьями, к пляшущим присоединились изукрашенные пернатыми диадемами мужчины, и темп танца изменился. Это была уже древняя пляска охотников, призывающая удачу в любом начинании, пляска Красного Ветра...

Дмитрий, понемногу приходя в себя, благожелательно улыбался, наблюдая за разгоряченными людьми, щедро выплескивающими в ритуальном танце избыток энергии. Так будет и в битве, потому что пляска, она, в сущности, и есть малая битва, битва человека с самим собой, цель которой выяснить для себя и показать иным предел собственных сил.

Армен, юный Олекса, Степко и прочие колонисты, попивая пиво, сидели рядом с нгуаби, негромко обменивались впечатлениями. Пожалуй, первыми из мохнорылых удостоились они чести присутствовать на священном ритуале дгаа и не могли скрыть потрясения. Лишь Рыжий Гном, чаще прочих прикладывавшийся к жбанам с хмельным, помалкивал, жадно впившись маленькими зеленоватыми глазками в толпу, где, призывно передергивая изящными бедрами, плясали гологрудые девушки...

Нижняя губа Миколы отвисла, широкое веснушчатое лицо пошло алыми пятнами, подчерненными тенью от костра.

- Нич яка мисячна, - пробормотал он довольно громко, - зоряна, ясная... Отож!.. - и вдруг завопил что есть силы:

- Дивчинка, мила, люба, а чи не дашь козаку бражки?! Хрупкая тоненькая девушка, закутанная в желтую

шаль, приветливо кивнув, направилась к почетным гостям. Правой рукой она чуть-чуть, почти не касаясь, придерживала высокий глиняный кувшин на голове, отчего ее фигурка напряглась, сделавшись неожиданно зовущей, нежное, совсем юное личико светилось, влажно блестели набухшие губы.

- Вах! - негромко, но отчетливо заявил Армен.

- Авжеж, - не споря, согласился Степко. Красавица тем временем подошла к Олексе и вдруг, встретившись с восторженным взглядом мальчишки, замерла. Пиво уже переливалось через край половинки ореха кье, а они все смотрели и смотрели друг на друга, словно беседуя о чем-то, никому не слышном, но всем присутствующим понятном.

Деликатностью зрители, к сожалению, не страдали.

Громыхнул многоголосый хохот, и лица подростков, вспыхнув, отвернулись в стороны, разорвав взгляды. Залившись румянцем, девушка засеменила прочь. Но на пути ее, распахнув огромные ручищи, возник Рыжий Гном, и стремление его было конкретно.

- А де моя горилка?!

Он икнул и радостно добавил:

- Та и де моя дивчинка?

А затем уточнил, ухмыляясь и подмигивая:

- Ой, що ж за кума, що пид кумом не була?

Раздался и тотчас утонул в общем гаме испуганный вскрик.

Девчонка мгновение-другое рвалась из крепких объятий. Затем большой глиняный кувшин приподнялся в воздух, чуть помедлил и с размаху опустился на рыжие кудри Гнома.

Мгновенно отрезвев, Микола схватился за голову и с непониманием уставился на вымазанные красным ладони.

Потом рванулся за убегавшей девушкой.

И столкнулся с оскалившим зубы, рычащим Олексой.

- Геть, джурка! - рявкнул Микола, отшвыривая парнишку в сторону. - Ця ж сучка мени юшку пустила! Зар-раза!

Все так же рыча, Олекса улетел во мглу. Исчез. Тотчас вынырнул откуда-то из-под пляшущих и, клацнув челюстями, кинулся на верзилу. Однако Н'харо и Мгамба успели раньше. С двух сторон, вполне уважительно и гостеприимно, они зажали оскорбленного до глубины души мох-норылого, и Рыжий, пару раз дернувшись, все сообразил и, сообразив, обмяк...

Сержант и ефрейтор, переглянувшись, поднесли ему сразу с двух сторон. Затем еще. И еще. Спустя немного времени, заглянув в глаза Н'харо и осведомившись, де ж його чорные брови навчились зводыть людей, Микола задумчиво посетовал, что, мол, как всегда, пидманули-пидвели, и ушел в нирвану.

А веселье продолжалось. Кружились, вертелись не знающие устали танцоры. Отблески огня прыгали на смуглые тела, сверкала медь браслетов, и метались тени по раскрашенным, татуированным лицам.

За костром призрачные, почти бесплотные фигуры колебались и жались поближе к стенам, чтобы дать побольше места танцующим. Качались стены, качались люди, качался потолок...

И Дмитрий тоже раскачивался.

Исчезло понятие времени. Какой это век? Не двадцатый ли, дикий и восхитительный? И что это за страна, не одна ли из тех, что были когда-то, до восстановления Федерации?..

Пляшут люди дгаа, выкрикивая в такт, беззаветно и беззаботно отдаются танцу, как будто с избранием нгуаби надежная стена уже накрепко прикрыла их от беды...

Пляшут люди дгаа, как плясали их предки и предки их предков много лет, и веков, и тысячелетий назад...

Гудит гонг, грохочут барабаны, стучат трещотки, и трепещет, рвется песня...

Праздник еще и не собирался завершаться, когда он, уточнив, дозволено ли обычаем, и получив в ответ утвердительный кивок измотанного до полусмерти дгаанги, оставил мьюнд'донг. И сразу заснул, хотя полубредовое забытье трудно было назвать сном. Там, в липкой мгле, кто-то рвался за ним вслед, догонял, подминал, хватал за горло и давил, давил, давил...

Ох, как тяжко!

Дмитрий дернулся, с трудом разлепил непослушные веки, пытаясь высвободиться из-под навалившейся тяжести.

Что за черная тень хищно склонилась над ним?

И услышал:

- Ты меня любишь, милый?..

- Да, - промычал он. - Да, чижик мой... а как же?.. Но тень, добившись ответа, все равно не собиралась униматься, напротив, нависла еще ниже, засыпав волосами лицо.

- Правда любишь?

- Да, да, да...

- А почему ты ушел? Ты не соскучился? Ты меня обманываешь?

О, Дмитрий многое отдал бы сейчас за несколько таких слов, которые убедили бы ее поверить и отстать, и чтобы волосы, душистые и пушистые, не лезли в рот... Но какие там слова, когда все, чего хочется, - это тишины...

- Почему ты отвернулся, любимый?..

О-о, тишины! И одиночества!

Хотя бы ненадолго...

А потом он скажет ей все, что она пожелает услышать!

- А ты возьмешь меня в жены? - била наотмашь в тамтамы висков любознательная тень. - Возьмешь, а? Ну не молчи же! Возьмешь? Ведь не обманешь?

- Род... на... я... Да... - очень-очень внятно и убедительно выдавил Дмитрий. - То. Лько. Дай. По. Спать...

- Ты ругаешь меня? - тень удивительно противно всхлипнула. - Ты передумал? Я тебе не нужна?..

Нет, это было хуже, много хуже, чем рычание Н'харо, муштрующего поутру урюков!

И надо очень любить женщину, чтобы в такой момент сдержаться и не объяснить ей предельно кратко, куда конкретно следует убираться...

Наверное, именно так он ее и любил. А может быть, даже и еще больше. Иначе откуда бы взялись силы улыбнуться?..

- Женюсь, милая... - прорычал Дмитрий. И умер.