Чтение 20–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

— Сюда! Ко мне! — закричал рыцарь, призывая на помощь — в одиночку много не сделаешь, да и хорошо бы пару ведер воды.

Его услышали и заметили.

— Конюшня, конюшня! — заорал взъерошенный стражник, босой, в суркотте задом наперед.

— Тише!!! — перекрыл гвалт знакомый голос пана Божидара.

А вот и сам пан каштелян. Возвышаясь над толпой, как вековой дуб над подлеском, он принялся распоряжаться тушением пожара.

— Стан, бери свой десяток и в конюшню! Коней выводи!

Увидев, что подмога приближается, Годимир бросил вилы. Что-то никакого настроения… Да и день тяжелый. С самого утра как пошло-поехало…

Рыцарь отошел в сторонку, наблюдая, как бегает вокруг челядь, как стражники выводят коней… И вдруг увидел своего рыжего. Вернее, бывшего своего, а ныне отобранного королем Желеславом. Жеребца вел за недоуздок растрепанный мальчишка-конюх. Конь прижимал уши и норовил подняться на дыбы.

— Дай я! — Годимир сам не понял, зачем кинулся отнимать чембур у конюха. — Ты не умеешь…

Мальчишка испуганно вскрикнул и вцепился в недоуздок, как утопающий в брошенную с берега веревку.

— Ну, не заберу я коня… Дай!

Слуга мотал головой и повода не отпускал.

— Ну, дай же…

— Э-э-э, погоди-ка, рыцаренок… — Чьи-то пальцы вцепились Годимиру в плечо. Он рванулся, но еще пара рук схватила за другое плечо, потащила назад.

Рыцарь так и не увидел, с кем имеет дело, но догадался. Наверняка Авдей. Кому еще выгодно опозорить заранее предполагаемого противника в Господнем суде?

— Как смеешь! — попытался возмутиться Годимир. — Отпусти сейчас же!

— Он еще вякает! — удивленно проговорил хриплый голос за спиной.

— Отпусти, смерд!

— А ну заткнись! — Костлявый кулак ткнулся рыцарю в затылок. Не слишком сильно — таким ударом не оглушишь, но весьма обидно.

В ответ словинец дрыгнул ногой, как заправский конь. И зацепил кого-то. Правда, скорее всего, вскользь, чирком. Тем не менее, сзади выругались по-черному и еще раз приложили кулаком. Теперь промеж лопаток.

Никто из занятых тушением пожара заречан и не заметил, как Годимира оттеснили в закуток между скирдой сена и станком для ковки коней. Очень удобная, кстати, штука — этот станок. Жаль не все ковали им пользуются. И зря.

Больно ударившись плечом о жердь ковочного станка, Годимир подумал, что, верно, совсем с ума сошел, если в преддверии нешуточной опасности рассуждает о подобной ерунде.

И тут ярость захлестнула его. Кулаки сами собой сжались так, что ногти впились в ладони. Сколько их там? Двое? Трое? Да хоть десять! Зубами рвать буду!

Годимир развернулся и сквозь пелену гнева различил обличья врагов.

Трое. Всего лишь трое. Не очень-то его боятся в свите Желеслава.

Мечник Авдей ухмыляется в светлые усы. Пористый нос блестел, отражая мельтешение языков пламени и холодный отблеск звезд.

Справа от безгербового пана скривил мерзкую рожу бельмастый. Он сутулился больше обычного, словно намереваясь прыгнуть и вцепиться Годимиру в горло. Слева скрестил руки-окорока — пожалуй, даже пан Тишило не может похвастаться такими — крепыш-коротышка. Макушкой он едва ли достал бы словинцу до ключицы, зато не всякий человек может похвастаться шеей одной толщины с головой. Внимательному наблюдателю это о многом говорит. И заставляет задуматься.

— Вы что творите? — захлебывающимся от возмущения голосом воскликнул рыцарь. — Это как назвать?..

— Заткнись! — грубо рыкнул Авдей.

Ага! Это его Годимир слышал за спиной.

— Да как ты смеешь? — Пан Косой Крест не стал бы терять время на препирательства с худородными, да вот незадача — у воинов Желеслава на поясах висели корды, а у него не было под рукой даже дубины или кола из плетня, на худой конец. И сомнений, что дружинники пустят в ход оружие, если туго придется в драке, не могло возникнуть никаких. Найденный поутру труп спишут на неизвестных поджигателей. А то еще и в пособничестве обвинят. Ведь мертвый от оговора защититься не может. Недаром в Белянах говорят — вали, как на утопленника. Они уже пару раз могли бы прирезать его, но очень уж хотелось сперва покуражиться. Ощутить унижение жертвы, заставить врага поваляться в ногах, поуговаривать…

«Вот дырки они от бублика у меня дождутся, а не просьб о пощаде! — сразу решил рыцарь. — Эх, успеть бы выхватить стилет хоть у кого-нибудь да ударить пару раз, чтоб не обидно было в Королевство Небесное, к Господу Пресветлому и Всеблагому, в одиночку отправляться. Хотя, какое для головорезов может быть Королевство Небесное? Преисподняя, где будут их души гореть в вечном огне».

— Ты, вроде как, поединка хотел, рыцареныш? — блеснув белой полоской зубов, проговорил Авдей. — Суда чести!

— И сейчас хочу! — упрямо тряхнул чубом Годимир.

— Слышали? — Мечник глянул вправо, влево, покачал головой. — Ишь ты! Недоносок! Боя он хочет! Не вякай, молокосос!

Бельмастый захохотал, запрокинув голову и вздрагивая острым кадыком. Годимир с трудом удержался, чтобы не ударить со всей силы кулаком. Сцепив зубы, он произнес:

— С тобой, отребье, не вякает, а разговаривает гербовый пан! Дерьмо!

— Пан Дерьмо? — откровенно издеваясь протянул Авдей. — А герб? Какой герб? Выгребная яма?

— Навозная куча! — поддержал его бельмастый.

— Этого… ну… котях! Во! — выдавил из себя коренастый.

— Во дает! — Бельмастый присел, хлопая себя ладонями по ляжкам. — Заговорил! Горюн заговорил! Ну, ты даешь, пан Дерьмо, Горюна разговорил!

И тут Годимир не выдержал. Шагнул вперед и с разворотом корпуса сунул кулак Авдею под ложечку. Мечник уловил его движение и успел поднять руку, закрываясь. Удар пришелся вскользь. И тут же бельмастый пнул рыцаря под колено. Нога словинца согнулась, и он завалился на дружинника, который сильно толкнул его на Горюна.

Годимир неловко взмахнул локтем, пытаясь достать низкорослого воина по носу, но тот легко перехватил его руку, сжал предплечье словно капканом и ударил в бок. Печень отозвалась острой болью. Кажется, хрустнули ребра. Рыцарь отлетел на бельмастого, который ахнул его коленом в живот. Рыцарь согнулся и налетел носом на кулак Авдея. Пошатнулся, сделал шаг назад, чтобы не упасть навзничь и сел жидкую грязь.

— Слабак, — сплюнул мечник, а Горюн шмыгнул носом и закивал.

— В дерьме вываляем? Или… — Бельмастый небрежным движением, явно рисуясь, кинул ладонь на рукоять корда.

— Или, — твердо ответил Авдей. — Но сперва изваляем.

Он широко шагнул и пнул Годимира в лицо. Рыцарь отклонил голову, почувствовал, как каблук оцарапал ухо, но схватил мечника чуть выше щиколотки и рванул вверх. Заречанин хрюкнул, как перепуганный боров, и упал, а Годимир зачерпнул полную горсть грязи и запустил липкий комок в перекошенную рожу бельмастого. Вскочил и, припоминая расправу со Славощем, врезался головой в живот пытающемуся протереть глаза мужику. Бельмастый завалился сверху на мечника. Но тут вмешался Горюн.

Крепыш, нисколько не смущенный потерей двух соратников, залепил рыцарю справа, слева, опять справа. В голове у Годимира зазвенели колокола. Силищей Горюн обладал неимоверной. Куда там пану Тишило!

На земле, ругаясь в голос, копошились мечник и бельмастый дружинник. Хоть бы не успели очухаться…

Новый удар Горюна завалил рыцаря на станок. Многострадальными ребрами прямо на жердину. Уцепившись руками за неожиданную опору, Годимир отмахнулся ногой от наседающего врага. Попал, кажется, в живот, но урону не нанес никакого, а всего-навсего оттолкнул от себя.

— Ну… это… ты… — мычал Горюн, прицеливаясь, как бы удачнее залепить оплеуху.

Отчаяние придало Годимиру силы. Он, рванув на себя жердь, услышал треск и оказался с оружием в руках.

— Получай!!!

Первый же удар пришелся крепышу по уху. От второго он попытался заслониться, но вскрикнул неожиданно жалобно и согнулся. Правая рука повисла плетью.

— Ага!

Жердь гулко легла бельмастому поперек спины. Он взвыл и упал на четвереньки.

А к Годимиру уже подступал Авдей. Мечник сгорбился и держал в опущенной ниже колена руке корд.

Размахнувшись, как косарь косой, словинец заставил Авдея отпрянуть. Возвратным движением попытался выбить корд, но промахнулся.

— Проткну, как свинью. Сдохнешь, рыцаренок, без покаяния, — шипел мечник, вновь наступая.

Бельмастый тем временем протер глаза и поднялся. Потянул клинок из ножен, но потом передумал, пошарил по земле, подбросил на ладони угловатый камень размером в два кулака.

Увернуться одновременно от камня и корда Авдея, Годимир не рассчитывал. Ну, не дано обычному человеку подобное мастерство, и все тут. Он попытался скрыться от бельмастого за широкоплечей фигурой мечника, но только загнал себя в угол. Ткнул в грудь заречанина торцом жерди. Авдей чуть отодвинулся и зажал деревяшку под мышкой. Попытался уколоть рыцаря в лицо.

Годимир перехватил запястье мечника и увидел, как бельмастый замахивается булыжником…

Словинец знал, что не успеет даже пригнуть голову.

Все. Отстранствовался, рыцарь.

Черная тень упала на плечи бельмастого и обернулась тоненькой женской фигуркой в обрамлении вихря разметавшихся волос. Маленькая ладонь скользнула дружиннику под нижнюю челюсть, задирая подбородок кверху. Мужик захрипел, отчаянно дергая кадыком. Камень выпал из разжавшихся пальцев.

Навья подмигнула Годимиру (а может, рыцарю просто показалось в неверном свете факелов?) и, оскалив зубы, вцепилась в жилу на горле. Бельмастый упал на колени, а потом на бок, судорожно дрыгая ногами.

Горюн, на чьих глаза только что загрызли товарища, завизжал и попытался закрыть глаза рукой, пятясь на заднице по смешанной с навозом соломе.

Наверное, у рыцаря округлились глаза, коль Авдей решил оглянуться. Грех было не воспользоваться. Годимир изо всех сил приложил островецкого мечника сапогом промеж ног, а когда заречанин согнулся, безжалостно, до хруста в суставах выкрутил руку с кордом. Клинок выпал, и Годимир, вдавил его в грязь сапогом, искренне рассчитывая сломать закаленное лезвие.

Крепыш визжал на высокой ноте. Хвала Господу, негромко, не привлекая лишнего внимания. Бельмастый рыл землю пятками. Скрюченный Авдей с высоко задранной рукой ругался и пытался вырваться. Годимир с удовольствием провел его, нажимая на локоть и заставляя тем самым подниматься на цыпочки, вокруг себя и с размаха припечатал головой о стойку ковочного станка. Мечник сложился пополам и затих.

Зеленокожая подняла голову, улыбнулась рыцарю, сдувая капельку крови с нижней губы.

— С-с-спасибо… — заикаясь, выговорил Годимир. Счастье, что вообще сумел хоть что-то сказать. Какие тут, к лешему, хорошие манеры, когда такое творится?

Навья сплюнула:

— Какая гадость… Терпеть не могу кровь.

— Но ты его…

— А лучше бы он тебя? — усмехнулась нежить.

Даже не раздумывая, Годимир ответил, что нет, не лучше. Жизнь быстро отучает от дурацкого — излишнего и вредного для здоровья — благородства.

— То-то же… Тебе спасибо, рыцарь Годимир.

— За что? — опешил молодой человек.

— Как — за что? Было скучно, теперь нет. Еще не весело, но уже не скучно. А сколько ненависти вы отдали… — Она аж причмокнула от удовольствия. — Вкусно… А этот еще и испугался, — он показала пальцем на безумно вращающего глазами Горюна. — Теперь я сыта. Надолго. Спасибо, рыцарь Годимир.

— Ну, тогда — не за что… — Словинец пожал плечами.

— Есть за что. Прощай!

Навья одним прыжком взлетела на крышу конюшни, и Годимир мог бы поклясться, что видел второй прыжок, совершенно немыслимый — на гребень стены.

Откуда-то накатила брезгливость. К мертвому бельмастому, чьего имени он так и не узнал. К трясущемуся от ужаса Горюну. К скорчившемуся Авдею. Рыцарь с трудом сдержал рвоту. Перешагнул через тело бельмастого и пошел прочь.

Замок продолжал кипеть неразберихой. Крышу конюшни потушили и теперь возвращали коней. С пожаром внутри башни, похоже, обстояло хуже. Ведра как передавали по цепочке, так и продолжали передавать.

Увидев деловито распоряжающегося стражниками пана Тишило, Годимир поспешил к нему. Полещук вскинул бровь, увидев его измаранную в навозе одежду, но не сказал ни слова. Наверное, решил, что словинец спасал коней. Разубеждать его Годимир не стал, а сразу принял живейшее участие в передаче воды, дав пинка под зад опрокинувшему ведро оруженосцу — при этом он очень надеялся, что оруженосец этот из свиты королевича Иржи. Пан Конская Голова одобрительно кивнул, и дальше они уж не расставались до рассвета.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
«И ПОЛКОРОЛЕВСТВА В ПРИДАЧУ…»

Слова падали, будто камни на головы осаждающих крепость супостатов. Или как искренние слезы в свежевырытую могилу…

В главной зале, за виселицеобразным столом собрались все гости короля Доброжира. Мрачные, невыспавшиеся, в прожженной кое-где одежде, с красным от дыма глазами.

Пан Божидар сидел, выпрямив спину, но почему-то втянув голову в плечи, и оттого напоминал Годимиру филина-переростка — если бы такие водились на самом деле, немало странствующих рыцарей почло бы за честь сразиться с опасным хищником.

Король Желеслав, напротив, сгорбился, опираясь подбородком в сложенные вместе кулаки, а локтями — в столешницу. Заострившийся нос, сальные черные волосы. Ворон, да и только. Еще бы! В одну ночь растерять добрую треть дружины, находясь в гостях, в чужом королевстве. Бельмастого нашли утром там, где Годимир и видел его в последний раз — у ковочного станка. Следы укуса на шее вызвали немало пересудов. Вспомнили и разговоры о вомпере, гуляющие по округе, и сказки о черном одноглазом коте с клыками-иглами… Предположение о причастности к убийству летающей гадюки с сапфиром в голове отмели, как малоправдоподобное и не имеющее ничего общего с суровой действительностью. Авдей с перевязанной головой гордо молчал или возмущался вместе со всеми распоясавшейся нечистью. Имя рыцаря с гербом Косой Крест из его уст не прозвучало ни разу. Или совестился растрезвонить, или что-то замыслил. И о судьбе Горюна он никому не поведал, но Годимир почему-то не сомневался, что душевное потрясение дружинника не даст ему больше исправно исполнять воинский долг по отношению к своему государю. И придется теперь крепышу до конца дней своих сидеть на завалинке, пускать слюни из уголка рта и крутить дули воробьям, как говорили в Грозовском королевстве об умалишенных.

Что ж… Птичьи сравнения, так птичьи.

Пан Тишило выглядел, как это не унизительно для могучего полещука, раздувшимся кочетом. Такой выходит во двор курятника, распушив хвост и сдвинув гребень на бровь, как новомодную шляпу-беретку, весьма распространенную среди мещан орденских земель, и гордо поглядывает по сторонам в поисках соперника. Такой соперник у пана Конской Головы как раз имелся — пан Стойгнев герба Ланцюг, гордым профилем вызывающий образ белого кречета.

Прочие паны напоминали птичек помельче.

Королевич Иржи — выпятившего грудь снегиря, пан Криштоф, длинношеий и голенастый, — черного аиста, молоденький пан Лукаш — взъерошенного воробья, а король Доброжир — мокрого голубя.

Нельзя не признать, ошмянскому королю приходилось тяжелее других. Но он нашел в себе силы появиться во главе стола и даже обратиться с речью к рыцарству.

Годимир уже знал, что ночной пожар возник из ничего. Ну, не было никаких причин! Не оставили свечу или лучину около занавеси, не выскакивали угольки из камина, не бросал никто факел… Да и какой факел в покоях королевны? Откуда? Ведь горели именно покои Аделии, дочери Доброжира. Горели сильно. Пламя пожрало почти все убранство — и кровать под балдахином, и резной столик, и сундук с нарядами, и шкуры на полу. Все превратилось в черную вонючую грязь. Уж заливали, заливали челядинцы огонь, а все равно, пока все не выгорело, пожар не унялся. Странно, подозрительно и наводит на мысли о недозволенном чародействе…

Огромное количество перетасканных наверх ведер не позволило огню распространиться на прочие комнаты, хотя, протекая по лестнице, вода изрядно подпортила покои самого Доброжира. А провонялся уж весь замок, без исключения. Даже в своей комнате, прибежав дабы проверить — не случилось ли чего с цистрой Олешека, — Годимир не сумел вынюхать прежний аромат копченостей. Скорее всего, жилье ошмянского короля еще долго нужно будет проветривать, чтобы избавиться от зловония. И запах какой-то неестественный, непривычный… Торф не такой дым дает, и дрова тоже.

А самое главное событие, о котором объявил его величество Доброжир, — оно перебивало по значительности и пожар, и испорченное добро, и отвратительный смрад — это пропажа королевны.

Аделия исчезла. Пропала, растворилась, улетела по воздуху.

Сгореть она не могла. Хоть какие-то косточки остались бы. Или пуговицы с пряжками от платья.

Убежать тоже. Стражники на воротах клялись и божились, что ее высочество мимо них проскочить никак не могла. Правда, строгая нянька, приставленная к Аделии после того, как ее мать двенадцать лет назад померла от скоротечной горячки, эту ночь промаялась животом и в чулане, где ей положено было спать, находилась лишь изредка. Но всем доказывала, что прозевать королевну не могла.

А еще нянька Михалина всех поразила тем, что, с криками метаясь по комнате Аделии, рвала волосы на голове, разодрала кирейку43 на груди… А кричала-то… Просто язык не поворачивается повторить. В общем… Как бы сказать помягче…

По словам Михалины выходило, что королевну Аделию украл дракон.

Вот так. Не больше и не меньше.

Мол, уже давно кровиночке, куколке медовой, снились ужасные сны с гадом чешуйчатым. Смущал рассказами прельстительными, волшбой дивной и прочими непристойностями (Годимир тут же вспомнил беседу со лже-Пархимом о инкубах и суккубах). Нянька божилась, что крылатый охальник прилетал к Аделии уж никак не меньше месяца, с конца кветня. Часто просыпалась королевна среди ночи, бежала жаловаться старой Михалине.

Слова няньки сперва восприняли с недоверием. Не рехнулась ли старая? От душевного расстройства — пожар среди ночи, паника, грязные полуодетые мужики с ведрами бегают, исчезновение любимой воспитанницы, к которой привыкла и сроднилась, тем более что своих детей у няньки не имелось. Но потом кто-то обнаружил перекушенную ножку от балдахина, укрывавшего некогда постель королевны. Она не сгорела, поскольку валялась под окном замка.

Найденную деревяшку, наверное, подержали в руках все рыцари, гостившие у Доброжира. Даже Годимиру дали посмотреть, хоть и далеко не все признали его рыцарем. Но пан Божидар рыкнул: «Один-единственный драконоборец в замке! А ну, закрыли рты, кому лишних хлопот не хочется!» При этом он так выразительно сжал кулаки, что рыцари помоложе куда-то срочно разбежались — очевидно, по своим, очень важным делам, а те, кто был постарше, только руками развели — мол, да пускай смотрит, кто бы возражал?

Деревянный брус, толщиной почти в ладонь, в самом деле был перекушен. Уж в чем, в чем, а в этом словинец знал толк. Не перерублен мечом, не сломан, не перепилен острым ножом, не перегрызен, как это сделала бы крупная собака, например, а именно перекушен. Одним махом, одним нажатием огромной челюсти. Сохранились следы по меньшей мере двух клыков.

Тут уж самые недоверчивые сдались.

Против таких свидетельств не попрешь.

Сны королевны — раз.

Перекушенный брус — два.

Чародейский огонь, не поддающийся тушению водой, — три.

Ну и, ясное дело, исчезновение ее высочества…

Отцу, лишившемуся любимой дочери, не позавидуешь. Но король Доброжир держал себя в руках. Не срывал зло на челяди и стражниках. Только постарел сразу лет на десять. Морщины, прежде свидетельствующие скорее об умудренности, теперь стали глубокими и подчеркивали возраст. Мешки под глазами — следствие бессонной ночи — посливели и набрякли. И седины прибавилось… Вроде бы. Но, вполне возможно, рыцарям показалось. Многие видят то, что хотят увидеть.

Его величество, король ошмянский Доброжир герба Трилистник, собрал гостей — островецкого короля с мечником, рыцарей, их спутников более низкого звания.

Перво-наперво Доброжир объявил об отмене турнира.

Кто бы возражал? Смешно сражаться во славу панны, когда сама панна находится в опасности. А может быть, ее и нет уже в живых? Тем более турнир становится бессмысленным.

Во-вторых, его величество призвал рыцарей отправиться на поиски королевны Аделии. В лучших традициях давно забытых преданий. Разыскать дракона, уничтожить мерзкого гада и освободить наследницу ошмянского престола. Так и сказал король:

— Кто привезет мою дочь живой, пускай и не в добром здравии — если надо, и тут подлечим, самых лучших лекарей доставим, — тот получит ее руку, звание королевича, а также в придачу половину королевства, то бишь все земли между Ошмянами и Щарой. Такова моя воля, произнесенная в присутствии цвета рыцарства, и да будет она нерушима…

Очень многие рыцари, тут уж руку на отсечение дать можно, сразу подумали про то, что дочка-то и наследница у Доброжира одна. Так или не так? А коли так, то вскорости к землям между Ошмянами и Щарой можно прирезать земли южнее Ошмян — вплоть до самых Запретных гор, и на запад до границы с королевством Кременя Беспалого. Очень даже соблазнительно.

Поэтому все паны помоложе восприняли речь короля весьма радостно. Вскочили. Зашумели одобрительно. Принялись себя в грудь кулаками стучать. Тут же, над столом, клятвы полетели, одна другой заковыристей и невыполнимей. Господи! Тех рыцарей-то было… Дюжина. Ну, чуть больше. А шуму подняли, как артель пьяных лесорубов. А все от корыстолюбия и желания прибрать к рукам пусть маленькое, но богатое королевство.

После Годимир долго корил себя. Ну разве можно думать о людях так плохо? Тем более, не о простолюдинах, а о гербовых панах. Неужто все столь корыстолюбивы? Наверняка кто-то еще от чистого сердца собрался в дорогу, а не один лишь он.

Его, Годимира из Чечевичей, в корыстолюбии обвинить было нельзя. А вот в честолюбии — запросто. Ведь не секрет, что найди он дракона, освободи королевну, и рыцарские шпоры обеспечены. Тут и к бабке-ворожке не ходи.

А ведь, если подумать, надежды на успех у Годимира имелось поболее, чем у других-прочих рыцарей. Ни один из собравшихся здесь не читал столько книг о повадках драконов, не готовил себя к противоборству с крылатым кровожадным чудовищем. Тем более, что пан Божидар весьма прозрачно на это намекнул. Да что там намекнул? Прямо так и сказал, когда говорил после короля, поясняя его слова и попутно высказывая собственное мнение относительно постигшей королевство беды.

Так, мол, и так, сказал. Повезло, что заглянул совершенно случайно драконоборец, рыцарь, знающий толк в борьбе с нечистью. Хорошо бы, конечно, если бы Годимир, прежде чем отправляться убивать дракона, разобрался бы со странным происшествием во дворе замка, имевшем место минувшей ночью… Но ничего не попишешь. Жизнь и свобода королевны Аделии важнее.

И, в подтверждение своих слов, пан Божидар надел словинцу на шею рынграф, изображавший Грозю Убийцу Драконов на коне и с любимой дубиной в руках. Согласно легендам, великий герой, основатель королевства полещуков, не шибко праздновал мечи, копья и прочее стальное оружие, а убивал чудовищ вырванным с корнем стволом молодого дубка. Что ж, может быть, кикимору или волколака дубиной убить можно, Годимир не стал бы спорить, но чешуйчатого дракона или верткую выверну… Это вряд ли. Но, несмотря на свои сомнения, рынграф из рук ошмянского каштеляна рыцарь принял. Чинно поблагодарил, пообещал оправдать доверие. Хотел поклясться рыцарской честью, но перехватил насмешливый взгляд пана Стойгнева и сбился.

Зато внезапно накатившая злость (неизвестно на кого именно — на себя или на пана герба Ланцюг) заставила его спросить напрямую:

— А как же Господний суд? Как я должен ехать выручать панну Аделию без коня, копья, щита? Или мне, как Грозя, на дракона с дубьем кидаться, а лучше с голыми кулаками?

Пан Божидар засопел, покраснел, бросил косой взгляд в сторону Желеслава.

— Да уж никак теперь, — сказал и дернул себя за ус. — Посуди сам, пан Годимир, разве до Господних судов сейчас?

— Господний суд никогда не к месту не бывает, — буркнул пан Тишило, подходя поближе. Он, похоже, что-то хотел сказать Годимиру.

С другой стороны немедленно появилось суровое лицо пана Стойгнева. Это двое так и ходили кругами друг вокруг друга. Словно дворовые псы, сорвавшиеся с цепи, которые решили вдруг выяснить, кто из них сильнее, кто достоин водить свору пустобрехов, а кто нет.

— Невместно оруженосцу ответа у короля требовать! — нравоучительно произнес пан Ланцюг. — То даже не всякому рыцарю пристойно…

— А для таких случаев всякие-разные безгербовые имеются. Так ведь? — немедленно нашелся пан Тишило и подмигнул Годимиру.

— Панове, панове… — примирительно понял ладони Божидар. — Мечник Авдей недужен. В поединке принять участие не сможет еще дня три-четыре, самое малое. А ждать столько нельзя. Ни в коем разе нельзя. Каждый день промедления, панове…

Пан Тишило смутился, развел руками — мол, понимаю, понимаю, что тут сделаешь?

А Стойгнев бросил упрямо:

— Молиться надо Господу больше, тогда и безобразий таких не будет. Там, где Вера в Господа сильна, нечисть не разгуляется!

Годимир хотел было ляпнуть, что плевать хотели и дракон, и вомпер на человеческие молитвы. И об изгоняющих нечисть священниках он тоже не слышал. Иначе отпала бы нужда в странствующих рыцарях. Дешевле и проще монахов кормить — чуть появился волколак, сразу молебен. Но не успел. Пан Тишило буркнул, наливаясь багровым:

— Святоша нашелся, разрази меня гром!

Стойгнев напрягся и церемонно обратился к пану Божидару:

— Не соблаговолит ли благородный пан передать некоторым полещукам дремучим, что им сперва от коросты отмыться не помешает, а уж потом рассуждать о вопросах Веры и рыцарской чести.

— Пан Стойгнев, не стоит личные обиды… — попытался погасить назревающий скандал каштелян, но его перебил пан Конская Голова, произнесший, глядя в никуда:

— Вот я какому-то пану, собачью цепочку через грудь нацепившему, задницу-то надеру…

Оскорбление герба — вещь нешуточная. Стойгнев побелел и схватился за меч.

— Копьем или мечом, конный или пеший… — загремели слова старинной, веками освященной формулы вызова на рыцарский поединок.