Чтение 20–й страницы книги ~Песня цветов аконита~

Человек не сводит глаз с багровой полосы на западном небе — закат, жестокие краски сегодня. И волосы стянуты повязкой цвета заката, золотом вышит знак дома Асано. А ткань и покрой одежды совсем простые, строгие. Человек этот не любит пышности. Да и сам он с виду — клинок, наполовину извлеченный из ножен. Даже когда смеется — клинок. А мог бы поэтом стать — порою такие строки слетают с кончика кисти, что ахнули бы придворные. Никому не покажет. Считает — не для воина такое занятие. А что — для воина?

Неужто изматывающие поездки, тренировочные бои, команды, которые он отдает зеленым новичкам и тем, кто их обучает? Нет. Все — шелуха. Одно только есть, один. Тот, для кого никто слов не подыщет.

Тот, кто до безумия доведет сочетанием противоположностей, неправильностью — и совершенством.

Не скажет никто, когда осознал Ханари — нет дороги назад. Когда встретил живую игрушку с глазами оленя? Когда понял, что и другие ценят то, что приглянулось Лису? Или — когда увидел на золотой лошади в свете заката — с отрешенным лицом, словно сошедшего с неба?

Другие — тоже ценили. Может быть, это и накормило огонь — вспыхнул так, что не погасить.

Старший брат понимал все. Но лишь о Доме заботился — а смотреть на чужое опасно. Пытался образумить, потом рукой махнул. Все равно не добьется желаемого. Жаль, если шею себе свернет.

Глава 2. ХАНАРИ

Война с повстанцами затянулась. И войной-то назвать ее было сложно. Мятежники появлялись то тут, то там и наносили удары. Искать их по лесам было почти безнадежно. Подозревали, что вожаки у мятежников по большей части из сууру.

Но все же единого предводителя не было, крестьяне, даже лишенные всего, хоть и озлобились, воевать не умели.

И Столице это порядком надоело. К тому же шин приносили сведения, что сууру проходят через границу — с этих соседей станется и вожака народу подкинуть. Была уже пара попыток, да неудачных. Первый такой посланник не успел ничего сделать, его убили в стычке с солдатами гарнизона, а второй — не сумел добиться доверия. Не о том говорить начал. Так и тянулись недели, и вся Тхэннин мечтала о покое или хоть передышке.

Два года стояла засуха — поля были словно подернуты желто-бурой пылью. Чахлые посевы обещали скудный урожай. Но высохшие злаки — картина привычная, а разоренные деревни и пепелища — куда более страшная. Хоть и не много пока встречалось таких, Суэ полагала, что с нее достаточно. Но приказ требовал исполнения, и приходилось идти и идти, нашаривая в беседах призрачные нити, намеки, тени нужных сведений.

Одинокая женщина во время бедствий вызывает меньше подозрения, чем одинокий мужчина. Это, наоборот, когда все спокойно, не станет одна бродить по дорогам — подозрения вызовет: может, беглая, ссыльная? А тут понятно. Семьи лишилась или дома. Котомка за спиной, одежда не новая, но добротная, волосы стянуты в узел, как носят и почтенные жены и вдовы, если муж умер давно.

Суэ прошла вдоль просяного поля, увидела женщину с большой корзиной. Приблизилась, заговорила — в меру уверенно, в меру робко:

— Несколько лет назад мальчик из этих мест ушел с караваном. Говорят, что погибли все. Ищу его родных…

— Э! Не найдешь, милая! — оживилась женщина. — Я знаю, о ком ты. Как его звали-то… не помню. А вот в семье, его, сироту, приютившей, дочка была младшая — мой сын ее в жены думал взять, как подрастет. Уже сговариваться хотели. Только нет больше деревни той.

— Нет?

— Плохо стало совсем… — пожаловалась женщина. — Пришел отряд, всех поубивали, дома сожгли. Кого-то они из мятежников прятали…

— Ох, какая новость, — вздохнула Суэ. — Детей жалко. И девочку…

— Аюрин ее звали. Эх, огонь — девчонка была! Я сына отговорить пыталась — зачем ему бойкая такая? А сейчас вспоминаю — и плачу.

— Огонь, говоришь? Красивая, верно?

— Да, неплоха. Подвижная такая, невысокая. Носик остренький, — живо пальцами показала, какой нос. И вновь принялась жаловаться. Но Суэ уже не слушала.

Она удалялась неторопливо, раздумывая. Задание выполнено, сказали бы многие. Но Суэ поверила бы в смерть всех родных, только если бы сами они прислали ей об этом весть из иного мира. Женщина решила разыскать повстанцев — то, что можно у них разузнать, лишним не будет.

Так она шла мимо маленьких полей, мимо чахлых деревьев и покосившихся домиков. Все равно ей было, как живут бедняки, — У Суэ другая жизнь.

Так она шла по тропинке, и скоро тропинка свернула в лес. Суэ подтянула рукава дорожной кофты — жарко было, хоть и весна еще — и старалась держаться в тени. Мошкара летала, но не кусалась, только гудела негромко. Женщина уставала — и садилась у дерева отдохнуть, потом вставала и неторопливо шагала дальше.

К вечеру третьего дня дорогу преградил быстрый ручей. Неширокий, и камни через него вели — словно нарочно мостик устроили для случайного путника. Не хотелось Суэ мочить ноги, а то и одежду в ледяной воде, и пошла по камням — скользким, покрытым темно-зеленым мхом. Шла осторожно; заметила движение на берегу — и сделала вид, будто мошка попала в глаз. Не удержалась на камне. Неловко взмахнула руками и скатилась в ручей. Каменистое дно — ударилась, хотя и несильно, вынырнула — поняла, что воды по грудь. Холодная, а до берега еще брести и брести по неровному дну. Суэ услышала смех. Оглянулась. Тонколицый парнишка со встрепанными волосами смотрел на нее, а по камням уже спешил на выручку мужчина в простой, но добротной одежде.

— Давай руку.

Суэ повиновалась, и ее мгновенно вытащили из воды, поставили на каменный мостик.

— Цела?

— Спасибо! Вроде не утонула. Только намокла, — говорила она с улыбкой, уверенно и вместе с тем кротко.

— Идем, — мужчина крепко держал ее за руку на случай, если она споткнется снова.

— Кто ты? — уже на берегу спросил.

— Я в городе жила. Решила родню деревенскую повидать…

— А что же одна?

— Где ж одинокая бедная женщина себе спутника найдет? — сердито спросила Суэ, вытащила шпильку, отжала волосы и за плечи себя обхватила — холодно все же стоять на ветру.

Парнишка держался поодаль, косо смотрел. Суэ вгляделась попристальней — и не сдержала улыбки. Конечно, и волосы неровно острижены, и щека в глине, и руки в закатанных до локтя рукавах в синяках и царапинах, но как могла ошибиться?! Ведь девочка это.

— Тебе обсушиться бы, — мужчина окинул ее внимательным взглядом.

— Не помешает, — Суэ еще громче застучала зубами.

— Пойдем. Меня зовут… — он осекся и как-то неловко плечами пожал. Имя говорить передумал.

Пошел впереди, а девочка сзади, на манер конвоя. До лагеря близко было — запах дыма и просяной каши, голоса, стук топора — обычная жизнь. Словно в деревню попала, не в лагерь мятежников. Заметив Суэ, люди провожали ее взглядами и вновь брались за свои дела.

— Муравей! — окликнули мужчину, вытащившего Суэ из воды, и тот поспешил на зов, поручив ее заботе хмурой девчонки.

Та оказалась на диво проворной — нашла, во что неожиданную гостью переодеть, напоила горячим и миску жидкой каши дала.

— Небогато живем, уж не обессудь! — с насмешливым вызовом обронила.

— Кто же сейчас богато живет? — мягко ответила женщина, — Разве что там, наверху. Да их мало — крестьяне — по числу листья, знатные люди — всего-то ствол.

— Да неужто не наоборот? — поджала губу девчонка. — Числом — не знаю, считать плохо обучена, а ствол и корни поважнее листвы будут! Листва облетает, а стволы веками стоят!

Рука Муравья легла на плечо девчонки. Он посмотрел укоризненно — никак, она гостью обидеть пытается? Суэ улыбнулась — неужто обидны такие слова?

— Обогрелась? — спросил Муравей.

— Да. Спасибо тебе!

— Дальше пойдешь?

— Некуда мне идти. Деревня, куда я шла, сгорела.

— Вот оно что… — Муравей сдвинул брови, задумчиво поглядел себе под ноги. — Что же теперь? С нами останешься — или иное что выберешь? С нами — не мед.

— Я уж вижу — не сладко живете. — Поднялась, завернувшись в платок. — С вами останусь. Может, и от меня польза будет.
* * *

Аюрин отчаянно ревновала к этой, вытащенной из ручья, а Муравей теперь только на нее и смотрел. И ведь не красавица, вообще старуха почти. А Суэ только диву давалась, как люди в упор не видят — не мальчишка среди них, а девчонка. Подсела еще в первый день к Аюрин.

— Меня Суэ зовут.

— Ручей! — та фыркнула. — Тебя как раз из ручья вынули.

— Может, я фея?

— Не похожа совсем. Феи — красивые.

— Это ведьмы красивые, — улыбнулась женщина. — А феям — зачем?

— Я Умэ, Перышко. Так меня кличут, — неохотно шевельнулись губы.

«Не настоящее, значит, имя?» — подумала Суэ, но вслух ничего не сказала.

Быстро тайная шини всех в отряде к рукам прибрала, занимаясь хозяйством, всех по местам расставила. Находились охотники порассуждать, что женщина должна быть тихой и кроткой, но стоило Суэ с улыбкой взглянуть на них — тушевались. А Муравей прямо расцвел, словно юность вернулась. Только Аюрин бродила мрачная. А женщина к ней — «солнышко» да «малыш».

Вот и сегодня. Сидела Суэ, каймой край платка обшивала. Кто-то напевал с края поляны:

"Никто не знает, что семени снится,

Дремлющему в холодной земле:

Камень или живая кровь?"

С серого неба звезда скатилась, пропала за деревьями.

— Вот так бы — вспыхнуть, и все! — раздался за плечом хмурый юный голос.

— У тебя, девочка, долгая жизнь впереди.

— Долгая… скорей бы на чью стрелу нарваться.

— Ревнуешь? Напрасно. Я скоро уйду. Не моя судьба — среди лесов жить.

— Не уходи. Он мне, как отец. А ты ему иначе нужна.

— А меня ты не любишь.

— Я не верю тебе. Слишком ты гладкая…

— Я?! — Суэ расхохоталась.

Аюрин только отмахнулась досадливо.

— Все у тебя ладится, а поглядишь — совсем неприметная. Только умная больно и глаза быстрые.

«Кого напоминает эта девочка? Брови узкие, губы четкие — одновременно готовые улыбнуться и строгие, тонкий нос… На кого она так похожа? Словно две картины, нарисованные одним мастером…»

И тут осенило Суэ. Картины! Конечно! Только тот — хорош, весь облик, выучка безупречны — украшение любых покоев, а эта — девчонка миленькая, не больше. Выходит, нашла ту, кого искала. Осталось — проверить.

— Не права ты, Аюрин, — сказала женщина ласково. — Дорог мне Муравей.

— Да неужто? — она осеклась. Вспыхнули черные глаза растерянностью и страхом, вскочила и убежала девчонка.

Вот и вызнала… За чем посылали, то и нашла. Само в руки легло. Дальше-то что?

Сказать, что брат жив? Так ведь помчится в Столицу, не разбирая дороги. Не того ли надо Суэ? Что господин хочет с ее братом сделать, женщине все равно, — хоть на части разрезать. А вот Муравей Суэ дорог. А девочка — Муравью.

Суэ, шини, и помыслить не могла раньше, что будет над приказом раздумывать. Высокий ее доверием почтил… а она…

И не решалась Суэ подойти, окончательно расспросить Аюрин — невольно время тянула.

А потом договорилась с Муравьем, что в большое село сходит — торговый день там, много чего купить для людей надо было. Двух помощников-охранников дал ей Муравей.

Суэ заплела волосы в косу, сколола узлом на затылке, надела новую синюю юбку, полотняную, сшитую тут же, в лагере. Муравей засмотрелся на женщину — Суэ смотрелась по-своему величаво; не каждый осмелится заговорить с ней, доброжелательной, но полной достоинства.

— Эх! Что за женщина! — пробормотал кто-то сзади. — Такая и дом поведет с умом, и в военное время подругой надежной станет.

— Ей и младенца качать впору, и бешеного коня доверить не страшно — сладит, не силой, так лаской, — уверенно вторил другой.

Отправились утром, по траве, покрытой обильной росой. Юбка тут же намокла, но Суэ не обращала внимания на то, как мокрая ткань липнет к ногам. Мысли поважней в голове крутились.

Дошли спокойно. Суэ занялась покупками, как ни в чем не бывало. На женщину и спутников поглядывали — в торговый день мало ли народу; однако и про тех, кто прячется в лесах, помнили. Но Суэ настолько владела лицом, что, бросив на нее взгляд-другой, любой бы уверился, что ошибся. Простая деревенская женщина с достатком, и все.

А потом на краю площади с разложенными товарами Суэ заметила нищего.

Нищий лепешку грыз, сосредоточенно, словно больше ничего в мире не существовало. Не любят нищих в Землях Солнечной Птицы, увидят — отправят на работы, а не пригоден — убьют. Однако ж в глухих провинциях нищих было довольно. Этому лет сорок, хромой, грязные пряди на лице.

— Вот, возьми, — Суэ протянула ему монетку в одну пятую ран. И письмо в его рукав перешло.

Нищий повязку на лбу поправил, на миг в тайном знаке пальцы сложив.

— Да благословит твой путь Небо, добрая госпожа.

— Только тот, кто выше всех, благодарности достоин, — обронила Суэ и отошла, уверенная — теперь письмо будет отдано прямо в руки господину. Все рассказала шини в письме — имя сестры, как выглядит, как другие родственники погибли. Одно оставалось — девочку в надежном месте спрятать, не отпускать, пока за ней не приедут. У Муравья оставить нельзя — мятежники жизнью рискуют, и девочка может погибнуть. Господину она живая нужна.

А для чего — не ведает Суэ. Да и неинтересно.

В одиночестве бродила она по лесу, верные слова для разговора подыскивая. Не доверяет девчонка — что же, и не таких вокруг пальца обводить приходилось. Что-то зашевелилось на ветке, и на Суэ глянули два сердитых желто-зеленых глаза. Рысенок… да не один, рядом второй примостился. Совсем малыши, а шипят. Серые в пятнышках, кисточки на ушах. Суэ не сдержалась, руку к ним протянула — и вскрикнула от боли. Когти взрослой рыси по спине прошлись. Пытаясь отодрать от себя разъяренную кошку, покатилась по земле. Не поняла даже, когда кто-то на помощь пришел. Только увидев убитую рысь, поняла — Муравей и тут нашел Суэ.

— Ты следил за мной, что ли? — сердито спросила она.

— Следил, — отозвался тот чуть смущенно. — Ты же совсем беззащитна… одна в лесу. Вот и… — смешавшись, указал на рысь. — Мог быть и волк…

— Спасибо тебе! — Суэ с трудом поднялась и охнула.

— Да ты вся в крови! Позволь, посмотрю.

— Еще не хватало! До лагеря доберемся, а там…

— А там — что?

— Там девочка твоя мне поможет! — подняла голову Суэ. Не стеснялась она, конечно, ничуть, но уж больно удобный случай представился.

— Ты знаешь? Откуда? — смешался Муравей.

— Глупый… — ласково произнесла Суэ. — Неужто женщина женщину не признает?

А про себя отметила — не сказала девчонка, что Суэ подлинное имя ее назвала. Значит, тоже не до конца верит. Или боится, что Суэ ему дороже?

Рысят на ветке оставили, не убивать же. Хоть и так наверняка пропадут. Муравей хотел убить, Суэ заступилась. Чувствительность проснулась неожиданно — как же это, детенышей убивать?

Вся спина Суэ оказалась в глубоких царапинах. Серьезного ничего, но больно. Аюрин промыла травяным отваром, смазала зеленоватой мазью, пахнущей хвоей.

— Сама собираешь травы? — спросила Суэ. Шин тоже учили травы и зелья распознавать, но мазь она узнать не смогла, и любопытство взыграло.

— Сама… — неохотно отозвалась Аюрин. — Твоя мать лекаркой была?

— Нет, работала в поле и дом держала. Так… научили соседи и здесь кое-кто. А давно еще, в детстве, старший брат кое-что показывал… — она потемнела лицом и язык прикусила.

«А где он сейчас?» — совсем было собралась спросить Суэ, но передумала. Незачем. И жестоко.

Суэ родилась в семье кого-то из низших слуг дома Зимородков. Пятилетней ее отдали на обучение, и родни Суэ не помнила. Да и друзей как-то не находилось. Какие друзья у того, чья жизнь — служение? Куда отправят, туда и пойдет, кем прикажут, тем и станет. И потому тепло, которое чувствовала в присутствии Муравья, пугало ее. Не девчонка, далеко не девчонка, а терялась, когда его видела. Еще немного, и краснеть научилась бы. А Муравей не замечал ничего, старался помочь, рад был малейшую услугу ей оказать.

Женщина чувствовала себя преступницей — нельзя шини чувства испытывать, положено приказы выполнять. Значит, исполнит.

— Не след тут девочке оставаться, — прошептала Суэ. Руки ее, за миг до того закинутые на шею Муравью, опустились.

— Сам знаю. Так не уйдет никуда. Гнать, что ли, ее — сироту? Хорошая девчонка. По сердцу она мне, Суэ.

— Я ее уведу, в надежном месте укрою. Ты только помоги уговорить. Ведь вся жизнь у нее впереди — ребенок еще. Ей бы платье к свадьбе шить, а не стрелы пускать. Глаза у нее, как у котенка голодного, одинокого. Не от любви к сражениям она здесь. От безысходности.

— Хорошо говоришь. Верно. Только как уговорить-то? — с досадой сказал Муравей.

— Уговорю. Ты только меня поддержи.

Достаточно было сказать одну фразу: «Твой брат тебя ждет». И полетела бы Аюрин, как мотылек на огонь, и недоверчивые глаза ее по-детски бы распахнулись. Только Суэ молчала, небольшие ладони на коленях сложив. Муравей что-то спрашивал у костра, громкий голос и сюда доносился. Аюрин найденный гриб жевала, смотрела на Суэ. Чуяла — не так просто они наедине оказались, разговор будет. А не было разговора.

— Ты… возвращайся, похоже, Муравей тебя кличет, — пробормотала женщина.

— Да нет вроде.

— Может, и показалось. Недалеко — проверь.

Аюрин плечиком дернула, зашагала обратно.

А Суэ в другую сторону поспешила, быстро-быстро, чтобы никто следов не нашел. Не для нее любовь, да еще к предводителю мятежников, не для нее. Шин — только тени, послушные, скользящие по любой поверхности неуловимо. Уши, глаза, язык — но не сердце.

Поначалу женщина торопилась. Вдруг попробуют догнать? Все же Муравей и его люди в лесу живут, а она, хоть многому обученная, лес хуже знает. Но обошлось.

Суэ шла несколько дней, ненадолго останавливаясь в деревушках. Деньги у нее были — заплатила за молоко, за лепешки, за другую снедь, отдохнула недолго — и дальше. Сторонилась людей, больше отмалчивалась. Ее не расспрашивали — всякий знал, что творится вокруг, а Суэ, почитай, из самого костра шла.

А потом показалась река — гладь, покрытая жидкими чешуйками золота. Женщина шла по песку, у кромки воды. Суэ сделала еще пару шагов, наклонилась над живым зеркалом, чуть подернутым рябью. Лицо. Обыкновенное. Много таких. С такими лицами знают любовь, с такими лицами одинокими бродят по свету.

Тугой узел на затылке вызывал головную боль. Суэ вытащила шпильку — волосы, рассыпаясь, словно облегченно вздохнули. Бледные губы женщины чуть искривила улыбка. Ветер насвистывал что-то о нездешних долинах, редкими порывами проносясь над рекой.

«Прости, господин мой, — я не в силах выполнить твой приказ», — подумала женщина. Вода Орэн была холодна и спокойна.
* * *

Север — Столица

…Память — листик сухой на быстрой воде. Брось его — и поплыл, не остановишь, и ты над его движеньем не волен. Так и мысли о прошлом. Начали с одного, пришли к другому, а там и третье — рукой подать. И чем печальнее прошлое, тем охотней к нему сворачивает сухой листок и кружится в водоворотах того, что было…

Весна. Горы запада…