– Веди к руситской лесной крепости!
Татарские всадники поехали вдоль опушки леса. Возле неширокой просеки Онуфрий увидел то, что искал: едва заметный санный след…
К городищу всадники Хори-Буха подъехали в сумерках. Высыпали из-за деревьев, помчались к воротной башне. Было б дело днем, они могли бы ворваться в городище с налету: локотненцы не ждали нападения, надеясь на непроходимость зимнего леса. Но в предвечерний час ворота были уже крепко заперты.
Воротный сторож поднял тревогу:
– Татары! Татары!
Мужики – кто в накинутом наспех полушубке, кто в домашней посконной рубахе – успели взбежать на стену. Воинов Хори-Буха встретили камнями и стрелами. Татарам пришлось отступить – в конном строю на частокол не полезешь!
Ночью в городище никто не спал. Мужики стояли на стенах, смотрели на костры, зловеще мигавшие в темноте. Почти невидимые в ночи черные всадники подскакивали ко рву, пускали свистящие стрелы. Поодаль, у большого костра, татарские воины обтесывали длинное сосновое бревно для тарана, вязали из жердей лестницы. Видно было, что татары готовятся к приступу. Наутро – бой…
Но кому биться? Еще с неделю, как ушли в засады на лесные тропы почти все крепкие мужики. И Милон, выбранный локотненцами мирским воеводой, тоже ушел с ними. Старики да подростки остались на городище.
А биться надо – от татар пощады не ждали. Знали уже люди, что степняки одинаково жестоко убивают и тех, кто сражается, и тех, кто сдается на их милость. Не было милости у ворогов!
Старый Пантелеймон, оставленный Милоном начальствовать над крепостицей, расставил людей, приказал завалить ворота изнутри чем попало: бревнами, санями, пустыми кадушками, смерзшимся в глыбы снегом. Натянули новые тетивы на охотничьи луки, навострили топоры, приготовили рогатины.
Утром, едва поднялось над лесом неяркое мартовское солнце, татары с криками приступили к стенам. Десятка два из них, прикрываясь круглыми щитами, волокли тяжелое бревно тарана. Подбежали, ударили в ворота, потом еще и еще…
Их встретили стрелами. Эх, не боевые это были стрелы, а легкие, охотничьи, с незакаленным железом на остриях! Не пробивали они татарские щиты, бессильно скользили по доспехам. Только один татарин, хрипя, свалился замертво в снег – стрела попала ему в горло. Да еще двое, раненные легко, захромали прочь, грозя кулаками.
Таран продолжал долбить ворота городища.
Старый Пантелеймон махнул рукой мужикам, поднявшим над частоколом тяжелые сани:
– Робята, бросай!
Сани, перекувыркнувшись на лету, упали прямо на татар. Те, бросив таран, с криками побежали от ворот. Но отбежали не все: несколько человек, придавленных санями, корчились в снегу, истошно кричали.
Ответно взвизгнули татарские стрелы. Пантелеймон, неосторожно приподнявшийся над частоколом, упал навзничь, ломая рукой пронзившую грудь стрелу.
Татарские всадники продолжали кружить вокруг городища.
Десятник первого десятка Арул тихо шептал Хори-Буху:
– Прикажи поджечь крепость!
Но сотник не согласился. Огонь пожрет все. От кого тогда узнаешь об убийцах ханского гонца? Кто укажет, где искать золотую пайцзу? Нет, лучше обойтись без огня…
– Приведи сюда монаха! – распорядился сотник.
Онуфрий подошел, кланяясь.
Хори-Бух заговорил тихо, ласково, но от этого слова его показались Онуфрию еще страшнее:
– Я доволен тобой, монах. Ты нашел дорогу к лесной крепости. Но эти руситы просидели всю жизнь в лесу и не знают, что воины Батухана непобедимы. Пойди и расскажи им об этом. Пусть они сдаются. Скажи, что все они сохранят жизни, если сами откроют ворота…
Онуфрий повалился на колени.
– Помилуй, господин, убьют меня!
Хори-Бух что-то резко прокричал. Два нукера подняли монаха, волоком потащили к городищу, больно ткнули в спину древком копья:
– Иди!
И Онуфрий пошел, размахивая над головой белой тряпицей, причитая:
– Люди добрые, не стреляйте! Люди добрые, послушайте божьего человека!
Осажденные смотрели в узкие щели-стрельницы. Человек, бредущий к воротам, показался знакомым.
– Уж не тот ли это чернец, что летом был в Локотне, беду предсказывал? – сказал кто-то.
– Он, беспременно он! Его бородища-то! Ох, злодей! Ох, переметчик! – подхватило сразу несколько голосов.
– А ведь он, не иначе, показал татарам дорогу к городищу! Пока ходил по нашим местам, все повысмотрел, ворог! Бейте его, мужики!
Мужики натянули луки.
Онуфрий, взвизгнув по-заячьи, кинулся прочь. Но – не ушел. Чья-то меткая стрела, вонзившись в спину, повалила монаха в сугроб.
И тогда сотник приказал зажечь крепость.
Десятки стрел с клочками горящей пакли вонзились в бревна частокола, в крыши землянок, в стены амбара, где хранилось боярское добро. Пожар вспыхнул сразу во многих местах. Защитники городища не могли справиться с огнем.
Татарские всадники окружили городище и ждали, когда руситы сами выйдут за ворота, чтобы не сгореть заживо. Наконец ворота распахнулись. Но не беспомощная и безоружная толпа молящих о пощаде людей вышла на поляну, а ратный строй. Выставив вперед рогатины, локотненские старики сами бросились на татар.
Короткой была эта неравная схватка. Женщины и лети так и не вышли из объятой пожаром крепости: они предпочли смерть в огне…
К Хори-Буху приволокли раненого старика. Сотник склонился над ним, заговорил ласково:
– Я вижу, ты храбрый воин, старик. Скажи мне, не ходили ли ваши люди на дорогу? Не слышал ли ты, кто нападает на обозы? Скажи, и ты будешь жить. Я прикажу перевязать тебе раны, накрыть шубой и отвезти куда ты хочешь. Что ж ты молчишь, старик?
Толмач торопливо переводил слова сотника.
Но старик смотрел на татарского начальника с ненавистью. Его исхлестали плетьми, искололи саблями, но он так и умер молча…
Сотнику принесли кривой кинжал с рукояткой, осыпанной драгоценными камнями. Хори-Бух внимательно осмотрел оружие. Да, это был очень дорогой клинок, индийской работы. Такому знатоку, как сотник Хори-Бух, достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что кинжал изготовили искусные мастера Лахора или Пешавара. В Индию еще при жизни великого хана Чингиса ходили тумены его воинов и привезли богатейшую добычу. Такой кинжал мог принадлежать только хану. Или особо отличившемуся нукеру, доверенному гонцу.
Хори-Бух спросил:
– Сколько руситских воинов было в крепости?
– Меньше трех десятков. Только старики и безусые юноши…
– Значит, крепкие воины ушли куда-то из крепости, – решил Хори-Бух. – Мы подождем. Воины должны вернуться!
Татары поставили юрты на поляне. Дозорные ушли на лесную дорогу, которая вела к Москве-реке. В кустах стояли оседланные кони. Воины лежали рядом на войлочных подстилках, готовые сесть в седла по первому сигналу. Сотник Хори-Бух умел устраивать засады и умел ждать: если нужно, он будет стоять здесь много дней.
Может быть, ратники Ивана Федоровича и Милона попали бы в засаду, но едкий запах гари предупредил об опасности. Ватага остановилась, изготовилась к бою. Милон и Елифан сошли с дороги, окольным путем, через овраги и частый ельник, подобрались к городищу. И увидели обугленные стены и татарские юрты на поляне. Засада!
На войне обнаруженная засада – это уже не засада, а западня для тех, кто ее устроил. Эту простую истину вспомнил Хори-Бух, когда из леса выбежали руситские воины и набросились на его людей. Кони, напуганные криками и лязгом оружия, разбежались по лесу. А в пешем строю его воины бьются плохо, Хори-Бух это знал. Утопая в сугробах, он побежал в глубь леса, подальше от поляны.
Шум боя остался позади.
Хори-Бух, продравшись через кусты, вышел на тропинку. Может, и на этот раз удача не изменила ему? Может, тропа выведет его навстречу передовым разъездам тумена хана Бури, который отсюда не дальше чем на день пути?
Но бог войны отвернулся от сотника, бросившего своих воинов. Тропу стерегла глубокая волчья яма. Хори-Бух ступил на тонкий настил из хвороста, припорошенный снегом, и провалился вниз. Острый осиновый кол, вколоченный в дно ямы, пронзил его. Он умер, так и не поняв, что с ним случилось…
=4=
Хороший конь может скакать без отдыха двенадцать часов. Сколько ни понукай его, дальше он не поедет. Кто не знает предела сил коня, не должен садиться в седло. Так и полководец, не понимающий предела силы войска, не должен возглавлять поход. Так учит закон великого Чингисхана – яса.
Батухан видел, что к весне силы войска были уже на исходе. Покинуть лесную страну руситов и отступить в степи – иного решения не было. Но как отступать?
Мудрый полководец Субудай советовал отходить большими ратями, чтобы воины и обозы были в безопасности. «Руситы не похожи на другие народы, – убеждал Субудай. – Они не сложили оружие даже после того, как разрушены их крепости и убит самый большой их князь! Опасно отходить в стороны от проезжих дорог, посылать летучие загоны в леса. Многих воинов недосчитаются тумены, а потери и так велики…»
Но все жаждали новой добычи: темники и тысячники, сотники и простые воины. А ее можно было найти только на новых дорогах, в других городах и селениях этой страны, в лесах, где села и деревни не разорены. И ханы решили идти облавой, раскинув, как невод, свои поредевшие сотни. И уже прибегали гонцы с недобрыми вестями: бесследно исчезают воины в руситских лесах.
Теперь, спустя месяц после начала облавы, Батухан горько пожалел, что не послушался мудрого совета, уступил настояниям ханов. Поредели тумены, устали кони, а до степи было еще далеко.
Свои собственные тумены Батухан собрал в кулак и повел к Смоленску, богатому русскому городу, стоявшему в верховьях Днепра. Сотники и десятники торопили воинов:
– В Смоленске каждый получит шубу и серебряные чаши. Молодые пленницы будут усладой их шатров, когда степные ветры освежат лица и наполнят здоровьем грудь. Руситы напуганы славными победами Батухана. Они не осмелятся сопротивляться.
В начале апреля передовые сотни подошли к Смоленску.
Началась оттепель. Болота вокруг города подтаяли. Хрупкий весенний лед ломался под копытами коней.
Юртджи, искатели дорог, долго кружились у опушки леса. Несколько смельчаков, пытавшихся проехать напрямик, утонули в болоте. Смоленск казался недосягаемым.
У костров пытали пленных, доискиваясь безопасного пути. Руситы умирали, не выдавая дорогу к родному городу. Только на вторые сутки местный бортник, не выдержав страшных мук, указал тропу через Долгомостьевское болото.
Растянувшись длинной лентой, конница Батухана двинулась к Смоленску.
Но у края болота, на поле перед Молоховскими воротами, стояли в боевом строю смоленские полки. Татары не могли использовать своего численного превосходства: по тропе среди болота ехали в ряд только десять всадников и только первый десяток мог сражаться.
Падали татарские воины, пораженные стрелами смоленских лучников. По их телам рвались вперед следующие десятки и тоже погибали. Смоленские полки накрепко закрыли единственную дорогу к городу!
Батый послал конницу в обход болота. Но кони проваливались в черную воду. Воины отчаянно цеплялись за кочки, за чахлые кустики, пытаясь вырваться из трясины. Немногие вернулись обратно – облепленные ржавой тиной, потерявшие оружие.
И Батый повернул от Смоленска, который руситские боги спрятали за непроходимыми топями. Напрасно вспыльчивый и самолюбивый хан Орду кричал о позоре отступления. Батый сказал:
– Впереди поход к морю Франков. Нужно беречь войско. Мы и так потеряли слишком много воинов в зимнем походе. С кем я пойду в страны Запада? Пора возвращаться в степь…
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Маккэфри Энн
Сертаков Виталий
Контровский Владимир