Чтение 20–й страницы книги ~Петля~

представляю, как он при этом нервничал. Но на этот раз водитель работал
совсем с другой бригадой грузчиков. Однако он легко вспомнил тех, кто был
с ним в тот самый день, и назвал их имена: Федор Мухин и Иван Зинченко.
Все это произошло вчера, и вчера же вечером Сухарев и Володя установили,
что оба грузчика исчезли и вот уже вторую ночь не являются домой. Не
удалось их отыскать и сегодня. На работе они тоже в эти дни не появились.
- Поиски мы продолжаем, - тем не менее весьма оптимистично заключает свой
рассказ Володя.
- Ну, давай ты теперь, Николай Иванович, - обращается Волович к другому
сотруднику и поясняет мне: - Он тем соседом занимается, на которого Жилкин
указал.
Николая Ивановича я знаю мало. Это длиннющий дядя, не ниже меня, только
очень худой и потому, наверное, сутулый, с длинной узкой физиономией,
редкие светлые волосы гладко зачесаны назад, а под густыми бровями глубоко
посаженные, удивительно живые и добрые глаза.
- Разобрался я в их делах. Разобрался... - повторяет он, откашливаясь. -
Исходные данные оказались не совсем точные. Надежда Горбачева, верно,
проводник. А муженек ее, Петр, - директор вагона-ресторана. Зашибает
небось будь здоров сколько, и слева, и справа. А потому вопрос: зачем ему
соседку грабить? Чушь собачья. Тем более что и отношения у них были вполне
нормальные. Не один год, между прочим.
- Выходит, врет Жилкин? - спрашиваю я.
- Врет, - убежденно отвечает Николай Иванович. - Что он, разве дорого
возьмет, чтобы соврать?
- Но почему он указал именно на Петра, что, у него других приятелей нет? -
не сдаюсь я.
- А потому, что любого другого мы сразу же за бока возьмем. А этот - ту-ту
- уехал.
Доля резона в рассуждениях Николая Ивановича, бесспорно, есть, и я
понимаю, что присутствующие это тоже улавливают.
- А он действительно все эти дни был в отъезде? - спрашиваю я. - Тогда с
ним вообще нет вопроса.
Длинное лицо Николая Ивановича, на котором все время бродила усмешка,
становится вдруг сосредоточенным, мохнатые брови сходятся на переносице.
Он потирает костлявыми пальцами тяжелый, как будто оттягивающий вниз все
лицо подбородок и глуховато говорит:
- Вот тут-то как раз есть одна закавыка. Дело в том, что в ночь с
понедельника на вторник его вагон-ресторан стоял на путях Курского вокзала
и принимал продукты. Его срочно подцепляли к другому поезду. Словом,
вечером вагон пришел в Москву, а утром уже ушел. Всю ночь его грузили, ну,
и всякий там мелкий ремонт и технический осмотр. В таких случаях, как мне
пояснили, директор домой не уезжает.
- Ну, а как было в данном случае? - спрашиваю я и тут же досадливо машу
рукой. - Впрочем, у кого это теперь можно выяснить.
- Совершенно точно. Вагон в рейсе.
- Когда возвращается?
- Завтра. В двадцать один тридцать.
- И на этот раз Горбачев, надо думать, будет ночевать дома?
- Видимо, да. Если чего-нибудь не случится.
- Значит, спокойнее все-таки встречать его на вокзале, в момент прибытия
поезда, - заключаю я.
- Так и сделаем, - подтверждает Гриша Волович.
Николай Иванович только молча кивает тяжелой головой, как-то на редкость
неудобно устроившись своим длинным туловищем на стуле и словно
переломившись пополам.
- Теперь третье направление поиска, - говорю я Воловичу. - Машина, которая
в ту ночь стояла во дворе, под окнами. Кто ею занимается?
- Я сам, - недовольно говорит Гриша. - Получив личное на то указание
начальства. Пока удалось только установить, что машина служебная и на ней
круглые противотуманные фары. Никто не видел, как она въехала во двор и
как уехала. Но водитель в ней сидел, не уходил, его заметили. Вот,
пожалуй... Да, еще: машина черная или темно-синяя. Вот и все. Не густо,
как видишь.
- Тем не менее...
- Да, конечно, - подхватывает Гриша. - Вот теперь хлопцы обшаривают все
автохозяйства. Ведь без путевки ни одна государственная машина не выйдет
на линию, тем более ночью.
- Ох, мало тут перспективы, - качает тяжелой головой Николай Иванович,
сутулясь и закинув одну длиннющую ногу на другую и зацепив ее даже носком
ботинка, при этом худые его руки сцепились вокруг костлявого колена, и
кажется, что только такая сложная конструкция и может удержать его на
стуле.
- Товарищ Лосев, а как обстоит дело по линии... любви? - чуть запнувшись,
спрашивает со своего места Володя.
- И всяких там ухажеров, - уточняет кто-то из сотрудников.
- По этой линии, - усмехаюсь я, - составлен первый список из числа
приезжих в Москву. Человек семь, кажется. Дано поручение нашим товарищам
на местах проверить, выезжали эти люди в указанные дни куда-нибудь или
нет, а если выезжали, то куда именно. Вот ждем ответов.
- Маловато это все, - досадливо замечает за моей спиной Сухарев. -
Версия-то важная.
Я прекрасно понимаю, что он имеет в виду. Кажется, понимают это и все
остальные, кроме Володи, судя по его настороженному, пытливому взгляду,
устремленному на меня. И я, главным образом ради него, подтверждаю:
- Конечно, маловато. Надеюсь, что после разговора с сестрой и со школьной
подругой появится еще кое-что по этой линии.
- А пока главным остается, думаю, поиск этих прохиндеев-грузчиков, -
спокойно произносит Сухарев.
Константин Прокофьевич конечно же самый опытный и самый знающий из всех
нас. Служит он в уголовном розыске с незапамятных времен, с середины
тридцатых годов, семнадцати лет туда пришел. Образование у Константина
Прокофьевича всего семь классов, и потому при своем майорском звании и
стаже работы он дальше инспектора уголовного розыска не пошел. Как-то так
уж у него получилось: до войны не успел, после войны вроде уже поздно
было, семья - пять ребятишек, где тут учиться? Но и на пенсию никто пока
Константина Прокофьевича отправлять не спешит, да и сам он не торопится,
хотя если и не по возрасту, то уж по стажу работы он мог оформить ее уже
лет десять или пятнадцать тому назад. А не спешит руководство проститься с
Сухаревым не случайно. Ибо это оказался прирожденный оперативник, талант,
каких мало, с таким поразительным чутьем и пониманием человеческой
психологии и поступков людей, с таким знанием всех сложностей, трудностей,
неожиданностей и кажущихся нелепостей нашей жизни, с таким умением
располагать к себе самых разных людей, вызывать уважение и доверие, что
Константину Прокофьевичу удавалось "поднимать", то есть раскрывать, дела,
об которые все уже, что называется, обломали зубы и ногти.
А с виду... Нет, вы бы только посмотрели с виду на Константина
Прокофьевича, и лучше всего даже не здесь, на работе, а, допустим, на
улице. Вы бы непременно решили, что этот пожилой невзрачный, скромно
одетый дяденька приехал первый раз в столицу из "глубинки", и потому он
такой простоватый, добренький, улыбчивый и внутренне спокойный какой-то,
основательный, не то что нервные, торопливые москвичи. С ним хочется не
официальный разговор вести, а выпить где-нибудь в тихом месте и,
пригорюнившись, изливать Душу.
Ну, а мы привыкли прислушиваться к мнению Константина Прокофьевича. Вот и
сейчас мы с ним вполне согласны. Действительно, главным сейчас является
поиск этих "прохиндеев-грузчиков". Завтра, может быть, что-то другое будет
главным, а сегодня это.
В самом деле, почему Зинченко и Мухин не являются домой ночевать? Грузят
ночью какие-нибудь вагоны на железной дороге? Ну, а почему они не являются
домой утром? И на работу тоже последние два дня не показываются. Почему? И
это им сходит с рук, прохиндеям. Как нам объяснили, грузчиков страшным
образом не хватает. И прогуливают они часто, и пьют. Но начальство
старается, если можно, этого не заметить. Выгнать-то легко, а где взять
других? Вот и эта пара - Зинченко и Мухин - тоже не подарок, а увольнять
их как будто не собираются, хоть и не являются они второй день на работу.
Но нам найти их необходимо, и как можно быстрее. Может быть, они хотя бы
сегодня явятся домой ночевать? А возможно, их жены что-то наконец узнали о
своих муженьках?
В конце концов мы решаем, что надо ехать снова к Зинченко и Мухину домой,
сейчас ехать, немедленно, и ждать их там хоть до утра. Другого выхода нет.
Я звоню Кузьмичу и докладываю ему наше решение.
- Бесполезное это дело, - сухо отрезает он, - в доме их ждать. Каждую ночь
будете дежурить, что ли? А между прочим, и там и там - семьи. На следующий
день вся округа будет знать, что милиция у них по ночам дежурит. Тут надо
по-другому. Надо, пожалуй, организовать засаду где-то невдалеке.
- Но мы хоть эту ночь...
- Я говорю: бесполезно. И даже вредно.
Но меня охватывает раздражение и упрямство. Хуже-то от этого, во всяком
случае, не будет. И какой слух? Ведь одну ночь всего мы там побудем. А вот
польза вполне возможна. Так я и говорю Кузьмичу. Но он больше
ориентируется, кажется, не на мои слова, а на то, как я их произношу.
- Не лезь в бутылку, Лосев, - сердито говорит он. - И слушай, что тебе
говорят. Отправляйтесь-ка по домам.
- А я вам ручаюсь! - почти кричу я. - Надо же познакомиться с обстановкой
там.
- Надо. Но для этого не требуется ночевать там. Ну, и хватит, Лосев. Мне
твои ручательства не нужны.
- Я не согласен, Федор Кузьмич. Как хотите, - с раздражением говорю я. -
Дыхнуть самостоятельно не даете.
Это моя первая крупная стычка с Кузьмичом, и я сам удивляюсь, как это меня