быть, что и я кое-что могу.
разлил остатки коньяка по бокалам. Он ничего не ел, и хмель уже
сказывался: руки дрожали еще больше.
дашь оружие, хотя бы свой "вальтер", и руки свяжешь легонько, чтоб сразу
освободиться.
дорогой.
быстроте, с какой он все это проделал. Через какие-нибудь полчаса
гестаповский "оппель-капитан" уже бороздил запорошенный снегом проселок.
Рядом со мной, положив автомат на колени, сидел тощий фриц со злым лицом.
Пусть злится. Это меня не тревожило, равно как и мое обещание Мюллеру.
Ведь обещал я, а не Громов, который в конце концов окажется на моем месте.
Только когда это произойдет и где? Если в машине, то я должен сделать все,
чтобы мой злополучный Джекиль быстро сориентировался. Я потянул нетуго
связанные на спине руки. Ремешок сразу ослаб. Еще рывок - и я уже мог
положить освободившуюся правую руку в карман ватника, прихватив ею
вороненую сталь пистолета. Теперь надо было только ждать: каким-то шестым,
а может быть, шестнадцатым чувством я уже предугадывал странную легкость в
теле, головокружение и тьму, гасившую все - свет, звуки, мысли.
пленку, извлеченную из контейнера.
вошли и когда вышли из фазы?
Сережки Громова, оставленного мной почти четверть века назад на колпинском
пригородном проселке. Думаю, впрочем, он не потерял даром времени.
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
не собирал друзей, Заргарьян не приезжал, и поутру меня никто не
напутствовал. В институт я добрался на автобусе, и Никодимов тут же усадил
меня в кресло, не уточняя градуса моей доброй воли и готовности к опыту.
половине дня?
наконец - шок...
возникнет, - сказал он. - Вернем ваш психический мир обратно.
призрак - весь в белом - на фоне белых дверей.
как думает Никодимов, - это поэзия. Ты любишь Вознесенского?
влетают, как семена... чьи-то судьбы и имена..." - Он оборвал цитату и
спросил: - Что запомнил?
будущего.
тишину эту не ворвался какой-то монотонный, громыхающий гул.
кресле у широкого, чуть вогнутого наружу окна. Рядом со мной и напротив
сидели в таких же креслах незнакомые мне люди. Обстановка напоминала
огромную кабину воздушного лайнера или вагон пригородного дачного поезда,
где сидят по трое друг против друга по бокам прохода от двери к двери.
Этот проход тянулся, должно быть, метров на сорок. Я старался осмотреться,
не разглядывая соседей, искоса, не подымая глаз. Первое, что привлекло
внимание, были мои руки, большие, странно белые, с сухой и чистой кожей,
какая бывает после частого и придирчивого мытья. И, самое главное, это
были руки старого человека. "Сколько же мне лет и кто я по профессии, -
подумал я. - Лаборант, врач, ученый?" Да и костюм - не новый, но и не
очень заношенный, из странно выглядевшего материала с непривычным рисунком
- не давал прямого ответа, а гадать было бессмысленно.
мы слишком низко для такого крупного самолета, ниже, что называется,
бреющего полета. Но это был и не поезд, потому что летели мы над землей,
над домами и перелесками, едва не срезая верхушек сосен и елей, причем
именно летели так, что пейзаж за окном сливался и мутнел. От непривычки
стало больно смотреть.
человек в золотых очках без дужек, непонятно как висевших над переносицей.
- Забываем на склоне лет, что в окошечко уже не посмотришь. Это вам не
пятидесятые годы. Обсервейшен-кар! В таком каре только пушкинских "Бесов"
читать: "Мутно небо, ночь мутна..."
с краю.
полтора часа. Новинка.
дорогах говорили еще лет двадцать назад. Это только модернизация. А вы чем
в окно смотреть, телевизор включите, - сказал он мне.
Меня предупредил мой седой визави: он нажал какой-то рычажок сбоку, и окно
закрыл знакомый голубоватый экран. Изображение возникло в нем как-то в
глубине, позволяя видеть его даже сидящим сбоку, как я.
многоэтажный дом, красиво отделанный серыми и красными плитками. На его
плоскую крышу в беспримесной лазури неба опускался вертолет. "Передаем
новости дня, - сказал невидимый диктор. - Посещение руководителями партии
и правительства трехсотого дома-коммуны в Киевском районе столицы". Группа
хорошо одетых немолодых людей вышла из кабины вертолета и скрылась под
куполом из органического стекла. Замелькали лифты-скоростники и
лифты-эскалаторы. Объектив аппарата устремился вниз, к зеркальным витринам
первого этажа. "Весь этаж занимают магазины, мастерские и столовые,
обслуживающие население дома". Гости неторопливо прохаживались по этажам и
комнатам, обставленным с необычным для меня выбором красок и форм. "Один
поворот пластмассового рычага - и постель уходит в стенку, выдвигая
спрятанный книжный шкаф. А эту кушетку вы можете расширить и удлинить: ее
металлические крепления и губчатая поверхность растягиваются вдвое". А
следом уже открывалась перспектива этажных холлов с большими
телевизионными и киноэкранами. "Этот этаж целиком предоставлен молодежи,
предпочитающей жить отдельно", - комментировал диктор, раздвигая для нас
стены непривычно меблированных комнат.
с вязаньем наискосок от меня.
Как он был похож на юношей, которых я знал! Он принял от них эстафету
горячности, почти мальчишеской запальчивости, непримиримости ко всему, что
не идет в ногу с веком.
зачем... - сказал он.
избавились, а тут опять!